Хроника гнусных времен

– Подожди, – велел Кирилл, – не беги никуда. Что это за книга?

– Это хорошая старая книга…

– Да, да, – нетерпеливо сказал Кирилл, – это я уже знаю. Как она называется?

– Арабские сказки. Тут же написано.

– Ты точно знаешь, что она раньше была целая?

– Ну конечно, знаю! Я ее не читал никогда и в руки редко брал, она стоит очень неудобно, но листал сто раз, и она никогда пополам не разваливалась. Придется теперь реставрировать. Слушай, ты побудь тут пока, а я пойду позвоню Валере Зайкову, спрошу, смогут ли они мне ее…

– Стоп, – приказал Кирилл, – подождет Валера Зайков. Каких страниц нет?

– Что значит, каких?

– Ну, в какой сказке и какие номера, – сказал Кирилл нетерпеливо, – я же не понимаю!

Сергею не хотелось отвечать на глупые вопросы плохо образованного Настиного приятеля, который не знал даже, как правильно открывается арабская книга. Он вздохнул как врач, на прием к которому пришла старушка в маразме.

– Ну какое это имеет значение?.. – он перелистал страницы в обратную сторону. – Так… сейчас. Сказка называется… «Логово паука», или можно перевести «Паучья сеть», или просто «Паутина». В арабском языке вообще некоторые понятия…

– Мне не надо понятий, – перебил Кирилл, – о чем в ней говорится? Ну хотя бы в двух словах?

– М-м-м… О том, что паук ревностно охранял свои сокровища, и все, кто пытался их у него отобрать, умирали страшной смертью, и… и… и вот однажды прекрасный юноша по имени Саид… Слушай, Кирилл, это долго читать, а мне нужно Валере позвонить. А то он уйдет, и я тогда до завтра ничего не выясню.

– Не нужно ничего выяснять. Ты раньше читал эту сказку?

– Да нет! Я уже сто раз сказал!..

– Какие страницы вырваны? Откуда? Из середины?

Сергей снова вздохнул и уставился в книгу.

– А никакие, – вдруг сказал он и засмеялся с удовольствием, – все целы.

– Как целы? – не понял Кирилл.

– Ну так. Все страницы целы. Вот сто двадцатая, а следующая сто двадцать первая. Точно.

Кирилл посмотрел на него:

– А что тогда вырвано из середины?

– Да ничего не вырвано. Господи, никому не нужны эти книги, кроме меня! Просто я зверею, когда вижу, что с книгами плохо обращаются. Хорошо, что я Владику по носу не стукнул под горячую руку.

– Посмотри еще раз, – сказал Кирилл настойчиво, – не может быть. Там явно не хватает страниц.

– Все страницы на месте, – веско проговорил Сергей и поправил очки на бледном носу, – все до единой. Она, наверное, просто рассохлась.

– Она не могла рассохнуться, – сказал Кирилл сухо. – Она не склеена, а сшита. Нитки крепкие. Видишь?

– Вижу, ну и что?

– Ну и то, что из нее явно что-то выдрано. Я хочу знать – что?

– Ни-че-го, – ответил Сергей по слогам и стал совать ему под нос книгу, – страницы подряд, никаких пропусков.

Кирилл посмотрел на замысловатый узор, который вроде бы был буквами, и, как Сергей, провел пальцами по узкой щели, которая разделяла книгу на две неравные части.

Черт знает что.

Сначала фен, теперь попорченная арабская книга, задвинутая на самую нижнюю полку.

Если страницы идут подряд, значит, вырван не кусок текста, а что-то другое. Картинка? И почему книга после этого как будто развалилась? Может, была не одна картинка, а несколько?

Спрашивать у Сергея бесполезно – он ничего не вспомнит, потому что, во-первых, он смотрел ее внимательно, только когда был маленьким, и во-вторых, совершенно уверен, что книга «рассохлась». Сто лет не рассыхалась, а потом взяла и рассохлась посреди сказки о пауке.

Нужно найти Настю.

Что за дела творятся в этом доме?

– Настя в кабинете, – неприветливо сказала ему Нина Павловна и показала локтем куда-то в глубь дома. Руки у нее были в муке. – Они с Мусей убираются. Что вы сделали с тетей Александрой? Она слегла и сказала, что больше не выйдет из комнаты, пока вы в этом доме.

– Ничего особенного, – ответил Кирилл рассеянно, – уверен, что она выживет.

– Если хотите кофе, – буркнула Нина Павловна, – можете налить. Мы только что сварили. Александра Тихоновна – несчастный человек. Очень сложный и очень несчастный. Мы стараемся зря ее не раздражать. Она уверена, что жизнь обошлась с ней несправедливо. Муж от нее ушел, с сестрой она все время ссорилась, теперь вот без наследства осталась.

– Ничего, – сказал Кирилл, наливая горячий кофе в большую кружку, – Соня отдаст ей свое.

– Почему вы так думаете?

– Потому что у меня есть глаза, – отрезал Кирилл. – Соня уже отдала ожерелье ювелиру. Зачем?

Нина Павловна перестала месить тесто и посмотрела на Кирилла:

– И зачем?

– Затем, что сами по себе бриллианты вашей тете ни к чему. Она не принцесса Диана и приемы не посещает. А вот деньги – дело другое. Как только Соня продаст ожерелье, нежная мать немедленно занеможет и спасти ее от смерти смогут только Сонины деньги. Все просто.

Нина Павловна зачем-то кинулась к раковине и стала тщательно мыть руки. Золотистая прядь вырвалась у нее из-за уха, и она нетерпеливо заправила ее мокрыми пальцами.

– Я уверена, – сказала она четко, – что до этого не дойдет.

– Уже дошло, – Кирилл отхлебнул кофе, который оказался таким же горьким и крепким, как утром. – Настя варила?

Почему-то ему очень хотелось, чтобы кофе сварила Настя и чтобы Нина Павловна это подтвердила.

Нина Павловна кивнула нетерпеливо.

– Нет, – сказала она, как будто сама себе, – мы этого не допустим.

– Вы все уже допустили. Эта ваша Соня – раб. Как в древней истории. С ней можно сделать все, что угодно. То есть абсолютно все. Если завтра тете Александре придет в голову заставить ее повеситься, она повесится. Просто чтобы не огорчать маму.

– Что за ужасные вещи вы говорите!..

– Вы не видите ее со стороны. А я вижу, потому что я человек посторонний.

Нина Павловна присела к столу, как будто вдруг очень устав.

– Они трудно жили после того, как Борис Петрович… ушел из семьи. Очень трудно. Владик стал неуправляемым, бросил школу, попал в компанию. Соня работала, конечно. На ней была вся семья. От тети, конечно, не было никакого толку. Профессии нет, стажа нет, кто ее возьмет на работу?

– А никто и не возьмет, – согласился Кирилл, – особенно если не пытаться никуда устроиться.

– Послушайте! – вдруг вспылила Нина Павловна. – Вы меня в чем-то упрекаете? Я чем-то перед вами провинилась?

– Не передо мной, – сказал Кирилл мягко, – на ваших глазах вздорная баба замордовала собственную дочь, а вы даже пальцем не пошевелили.

– Соня никогда и никого не просила помочь! Она всегда говорит, чтобы мы к ней не лезли, она справится сама, ей одной легче.

– А вы верите, потому что в таком случае от вас ничего не требуется. Вы предложили, она отказалась. Все в порядке. Ей тридцать три года, а на вид как будто шестьдесят три. У них даже платья одинаковые. А сын Владик тем не менее почему-то ничем не озабочен, и его велосипедик на рынке долларов на триста пятьдесят потянет. Это ведь его велосипедик перед домом стоит?

– Нина, что тут происходит? – спросила в дверях Настина мать.

– Молодой человек объясняет мне, что мы неправильно живем, Юля.

Кирилл оглянулся с досадой.

– Я не знаю, что правильно, а что неправильно. Я знаю, что работорговлю давно отменили, а в вашей семье она процветает, и это никого не удивляет.

– А в вашей семье все в порядке? – спросила Нина Павловна язвительно.

Да. Его семья.

Он много лет не имел никаких дел со своей семьей. Он едва выдерживал пятиминутный разговор с матерью. Он понятия не имел, как и на что живут его родители, братья, сестры… Он избавился от них раз и навсегда, и их проблемы его не касались. Он раздражался, даже когда кто-то из них просто звонил ему домой – он знать их не хотел.

У него была своя жизнь. Потому что слишком долго у него никакойсвоей жизни не было.

Кажется, он начал оправдываться.

– Я должен найти Настю, – сказал он холодно, испугавшись, что они могут подслушать его мысли, – спасибо за кофе.

– Пожалуйста, – с некоторым недоумением ответила Настина мать и посторонилась, пропуская его. Он отлично представлял себе, как они сейчас станут говорить о нем.

Ну и ладно. Черт с ними.

Очень сердитый, он пошел в глубину дома, соображая, за какой именно дверью может быть этот проклятый кабинет, в котором Насте вздумалось наводить порядок, и услышал обрывок фразы, сказанный супермоделью Светой:

– …больше не хочу! Я не желаю больше никаких темных дел, хватит с меня и этого! И не звони мне сюда! Все равно я не могу отсюда разговаривать!

Пискнул телефон, послышалось судорожное всхлипывание, и Кирилл понял, что она сейчас выскочит из комнаты прямо на него. Он заметался в панике, дернул первую попавшуюся дверь и только успел прикрыть ее за собой, как Света выскочила и понеслась по коридору. Он в щелку смотрел ей вслед.

Этого только не хватало. У нее тоже тайны.

Он нажал на дверь, собираясь выйти в коридор, как вдруг что-то зашевелилось сбоку и сзади – очень большое и темное. От неожиданности он попятился, задел ногой шаткий столик, со столика с ужасающим грохотом посыпались какие-то пузырьки, банки, пилюли раскатились по полу, заскакали по паркету. То огромное и темное, что шевелилось у него за спиной, вдруг еще выросло, взмахнуло чем-то и, кажется, даже заревело. Поскользнувшись на рассыпавшихся стекляшках, Кирилл прижался спиной к двери, нащупывая ручку взмокшими пальцами, и понял, что огромное и темное было тетей Александрой, прилегшей отдохнуть с тряпкой на голове.

Секунду они смотрели друг на друга, потом тетя набрала воздуху в мощную грудь и завопила:

– Спаси-и-и-ите! Убиваю-у-у-у-ут!!!!

Кирилл пошатнулся от силы страсти, которая звучала в ее голосе, и бросился бежать, как не бегал никогда с тех самых пор, когда папа Луны явился за дочерью в сопровождении наряда милиции.

Где-то открылась спасительная дверь, из которой хлынул солнечный свет, и показалась Настя – в шортах, майке и с косынкой на голове. Нормальная, обычная, прекрасная Настя. В полном рассудке.

– Что случилось?!

Кирилл налетел на нее и быстро затолкал обратно. В коридоре за его спиной творилось нечто совершенно невообразимое.

– Вы откуда, Кирилл? – спросила Муся с любопытством. Она тоже была в косынке и с тряпкой в руке, и тоже вполне нормальная – по крайней мере на вид.

– Настя, – быстро сказал Кирилл, – я, кажется, опять напугал тетю Александру.

Настя всплеснула руками:

– Господи, да что ты к ней привязался? Пусти, я пойду.

– Нет. Мусенька, посмотрите, пожалуйста. Если можно.

– Это она вопит? – спросила Настя с любопытством. – Что ты с ней сделал? Сунул ей под халат лягушку?

– Не совал я ей лягушек! Муся, пожалуйста!

– Ну конечно, – сказала Муся, сочувственно улыбаясь, – конечно, я посмотрю, не волнуйтесь.

Она пристроила тряпку на край ведра и решительно открыла дверь, впустив из коридора шум, вопли, топот и трубный вой тети Александры.

Дверь закрылась, и снова стало тихо. Просто удивительно, как в этом доме закрытая дверь уменьшала и удаляла проблемы. Как в сказке.

– Что случилось?

– Ничего. Я по ошибке забрел в ее комнату, а она решила, что на этот раз я точно пришел ее убивать. Тем более я там что-то уронил. Я вовсе не хотел ее пугать, я тебя искал. – И тут он неожиданно разозлился: – Я же просил, чтобы ты все время была у меня на глазах! А ты какие-то полы где-то моешь, с утра не могу тебя найти!

Настя посмотрела с любопытством, подошла к нему и обняла за талию. Вытянула шею и смешно принюхалась.

– «Фаренгейт», – заключила она, – м-м-м… Люблю «Фаренгейт».

– Я дам тебе попользоваться, – пообещал Кирилл и поцеловал ее в макушку. Ему хотелось поцеловать ее куда-нибудь еще – в щеку или в губы, – он даже наклонился, но она увернулась, и пришлось целовать ее в ухо.

– Ты починил скамейку, – сказала она и потерлась о его щеку, – спасибо.

– А твоя тетя Нина напоила меня кофе.

– Она сказала, что ты, конечно, хам, но с чувством юмора и храбрый.

– Храбрый потому, что связался с тобой?

– Храбрый потому, что не боишься тетю Александру.

– Это я раньше ее не боялся.

– А теперь? – она спросила уже шепотом.

– А теперь боюсь, – прошептал он в ответ.

Они целовались долго и со вкусом. Кирилл был уверен, что догадливая и преданная Муся постарается долго не возвращаться с поля брани.

Не отрываясь от него, Настя подпрыгнула, уцепилась руками и ногами, повисела на нем и медленно съехала обратно.

– Я не люблю целоваться, – сказал он, когда пришлось перевести дыхание, – и никогда не любил.

– Это заметно, – согласилась Настя.

– Нет, правда.

– Правда заметно.

Он отстранился и посмотрел на нее:

– Я… плохо целуюсь? Неприятно?

Она засмеялась и сунула руки ему под майку.

– Ты дурак. Я шучу. У меня тоже есть чувство юмора.

– Нет у тебя никакого чувства юмора.

Он поймал в ладонь ее затылок, притянул к себе ее лицо и очень близко посмотрел в глаза – зеленые и серьезные.

Нет. Она не может быть ни в чем замешана. Она не должна быть ни в чем замешана.

– Не будем больше целоваться? – спросила она, и он поцеловал ее.

Будь оно все проклято – этот дом, толпы родственников и расследование, которое она затеяла!

В дверь деликатно постучали, и Настя шарахнулась от него, бессмысленно тараща глаза. Когда Муся вошла, она усиленно протирала пыль с торшерной ноги.

– Мы там уже мыли, Насть, – сказала Муся, – впрочем, лишний раз помыть никогда не помешает.

– Что это вы уборку затеяли? – спросил Кирилл, просто чтобы сказать что-нибудь и перестать таращиться на Настину попку, обтянутую шортами.

– Я решила, что здесь нужно навести порядок после… бабушки. – Настя разогнулась и обвела кабинет глазами, как будто увидела в первый раз. – Мне не хочется, чтобы везде лежали ее вещи и чтобы их все хватали, смотрели, обсуждали. Лучше убрать. И еще я решила перенести сюда компьютер. Здесь удобнее работать, чем в спальне.

– Насть, фотографии куда?

Кирилл посмотрел – Муся в обеих руках держала целую стопку увесистых плюшевых и кожаных альбомов.

– Положи пока на диван. Я не знаю, куда. Наверное, в книжный шкаф, в нижнее отделение. Влезут они туда?

– Сейчас посмотрим.

Кирилл сел на кожаный диван и наугад открыл один альбом.

Молодой мужчина в военной форме смотрел куда-то вдаль орлиным взором. И еще он, немного постарше, за обширным, как колхозное поле, письменным столом. Вокруг была невозделанная пашня – кучи бумаг и нелепых пузатых телефонов. На этой фотографии он выглядел озабоченным и очень человечным, может быть, потому, что не старался придать лицу орлиное выражение.

– Это дед, – сказала Настя издалека, подошла и присела рядом, – это сорок пятый год, он только демобилизовался. А это уже сорок восьмой. Видишь, какой грустный? Наверное, уже знал, что его посадят.

Грустный? Кирилл посмотрел на желтую фотографию. Нет, он не грустный. Человек на фотографии был чем-то озабочен, причем решительно озабочен, словно ему предстояло сделать трудный выбор.

– А это Яков. Он и вправду был красавец, прав Владик, черт бы его…

Подошла Муся и тоже стала смотреть.

Фотография была «парадная» – тот же орлиный взор, устремленный как пить дать в коммунизм, прическа волосок к волоску, губы сложены решительно и непримиримо к врагу. Человек на фотографии был похож решительно на всех героев того времени. Ему можно было запросто пробоваться на главную роль в фильме «В шесть часов вечера после войны». Он был красив ненатурально, сказочно, глянцево, как были красивы румяные и чистые актеры, игравшие офицеров на войне. Только человек на фотографии как раз и был офицер, а не актер. – А это они с дедом на какой-то то ли рыбалке, то ли охоте в Волхове.

По правилам того времени они не улыбались в объектив, смотрели серьезно, но видно было, что у обоих хорошее настроение, и, как только кончится эта морока с фотоаппаратом и назойливым фотографом, который все выбегал из-за шаткой треноги, подбегал к ним и что-то суетливо поправлял, они расслабятся, закурят и станут говорить друг другу, что у них был здорово глупый вид.

Время ни при чем. Время всегда просто время. И эти парни на фотографии просто парни – генерал инженерных войск и его друг. И обоим предстоит сгинуть, пропасть навсегда, и это уже неважно, что одному посчастливится вернуться. В этот дом вернулся совсем другой человек – не тот, который, сдерживая смех, серьезно смотрел в камеру и ждал, когда фотографу надоест суетиться и он сделает свое нехитрое дело.

Как никогда больше не вернется в Питер тот Кирилл Костромин, что старательно, с высунутым языком вырезал на джинсах ровные полоски.

– Это они с бабушкой и Яковом на каком-то военном параде. Уже, наверное, тетя Нина родилась. Надо посмотреть, какой это год. Странно, что бабушка не написала.

Белые платья, счастливые лица, вольный ветер. В руках у девушки какие-то цветы, шарф летит по воздуху за спинами мужчин, один из которых ее муж. Она держит под руки обоих, у нее радостное, уверенное, молодое лицо и… Настины глаза. Тоже была зеленоглазой?..

Почему-то Кириллу не хотелось на них смотреть, как будто он знал что-то важное, а они не знали, и он не мог предупредить их, прорваться сквозь время и фотобумагу.

– А это папа с тетей Ниной. Смотри, какой толстый. А она в бантах и очень серьезная. Наверное, у нее куклу перед съемкой отобрали. А это опять Яков с семьей.

Жена Якова странно не сочеталась ни с ним, ни с его друзьями – Настиными бабкой и дедом. У нее было простенькое крестьянское лицо, с широким носом и выпирающими скулами. Никакого белого платья и летящего шарфа, никакой с трудом сдерживаемой жизнерадостности, никакого огня в глазах. Просто женщина неопределенного возраста в чем-то темном и невыразительном. Он по сравнению с ней просто греческий бог. Интересно, он любил ее или женился потому, что не мог жениться на той, с зелеными глазами и широким улыбающимся ртом?

И тогда опять выходит – прав Владик?!

– А это тетя Александра. Кирилл, смотри, какая хорошенькая! Муся, посмотри! Я забыла эту фотографию.

Тете Александре было лет шестнадцать. Она была пухленькая, хорошенькая, в оборочках и ямочках, в кудрях и белом воротничке. Она стояла под березкой, тоже мечтательно смотрела вдаль, в опущенной руке – шаль с бахромой. Красота.

– Это папа, тетя Нина и Галя, дочь Якова, здесь, в Петергофе. Яков с дедом уже сидели. Ну да. Пятьдесят первый год. Это бабушка и жена Якова, я не помню, как ее звали, хотя бабушка говорила… Это папу в пионеры принимают. Надо маме показать. Это какие-то его друзья. Это диспут в институте, это они с мамой на лыжах катаются. Это тети-Нинина свадьба…

– А куда делся ее муж? – спросил Кирилл, не отрываясь от фотографий. – Тоже сбежал? Как у тети Александры?

– Нет, что ты! – ответила Настя с укором. – Он погиб. Утонул. Он был военный моряк. Капитан первого ранга. Он тут еще есть, наверное. Я его хорошо помню. Мы его очень любили, и бабушка, и все. Вот он. А это мы маленькие совсем, лето у бабушки проводим – Соня, Сережка, я и… А это, наверное, как раз внучка Якова, ее тогда к нам привозили. Владика нет, он, наверное, еще маленький был. А Светка еще не родилась. Или уже родилась? А это я в первый класс иду. Смотри, вот опять бабушка.

– Ты смешная, – сказал Кирилл, рассматривая фото, – а где банты?

– Я бантов терпеть не могла, – ответила Настя гордо, – и никогда не носила. Мама все хотела на меня навязать, а я вытаскивала. И только бабушка сказала: отстаньте от ребенка, может быть, у него с детства хороший вкус. У меня то есть. Господи, сколько фотографий! И никто их не смотрит.

– Почему? – спросила Муся. – Вот мы, например, смотрим.

– В последний раз я смотрела эти фотографии, наверное, лет десять назад. Или даже больше. Бабушка их тоже почти не доставала. Она говорила, что нельзя жить прошлым, и приводила в пример Ахматову. Ей казалось, что она похожа на Ахматову.

– Мы так никогда не закончим, – заметила Муся тихонько, и Настя спохватилась:

– Кирилл, ты смотри, если хочешь, а нам надо тут все закончить. Немного уже осталось. Только пол протереть и каминную полку. Я не помню, мы ее мыли или нет?

– Нет, – сказала Муся и подхватила свою тряпку.

– Муся, – спросил Кирилл и перевернул страницу альбома, открывая следующую, – вы не знаете, у кого-нибудь здесь есть собака?

Настя и Муся переглянулись, как будто быстро обменялись какой-то секретной информацией. Его всегда раздражали такие женские переглядывания, означающие, что они знают что-то такое, что недоступно пониманию низших существ. В данном случае низшим существом был Кирилл.

– Собака? – переспросила Муся с сомнением.

– Собака, – подтвердил Кирилл. – Это такое млекопитающее, покрытое шерстью и на четырех ногах. Как правило, еще имеет хвост. При появлении чужих подает сигнал голосом, в просторечье – брешет. Никогда не видели?

Настя принялась изо всех сил тереть каминную полку, а Муся сказала с улыбкой:

– Ничего не знаю ни про каких собак. Да у нас и соседей-то никаких нет. Только тот дом, но там то ли никто не живет, то ли очень редко приезжают. Я их никогда не видела. А что?

– А собаки на том участке не видели?

– Нет.

– Вы сегодня приехали к восьми часам?

Настя перестала ожесточенно тереть мраморную крышку и уставилась на Кирилла с любопытством. – А почему ты про все это спрашиваешь?

– Про собаку из-за будки. Почему будка есть, а собаки нет? – Это было вранье. Он точно знал, что собака есть, и хотел понять, не видел ли ее кто-то еще. – А про время потому, что я в семь часов вставал, и входная дверь была открыта. Я думал, что это Муся, а она только к восьми приехала.

Настя вытаращила зеленые глазищи и уже открыла было рот, чтобы объявить, что ни в какие семь часов Кирилл Костромин не вставал, но взглянула на него, и рот послушно захлопнулся.

– Не знаю, – заволновалась Муся, – когда я пришла, все было закрыто. Я дверь отпирала, это я точно помню. Правда, на террасе уже была Нина Павловна, но она с другого крыльца выходила.

– А в саду никого не было?

– Нет. Не было. Я не заметила.

– Настя! – закричал из-за закрытой двери голос Сергея. – Настена!!

– Да! – неожиданно громко завопила в ответ Настя, и Кирилл вздрогнул. – Я здесь!

Она подбежала к двери, распахнула ее и закричала еще громче:

– Сереж, я здесь! Что случилось?

– Спустись!

– Зачем?!

– Черт побери, – сказал Кирилл себе под нос, – как в лесу.

– Надо!

– Наверное, там наши мамы на кухне что-то… – Настя обвела взглядом кабинет и остановилась на Мусе: – Мусенька, я прошу тебя, подожди меня.

– Я все сама закончу, – сказала Муся, улыбаясь, – иди, что за глупости?

– Я с тобой, – заявил Кирилл и положил альбом в стопку, – ты одна с ними не справишься.

– Справлюсь. Ты лучше в гамаке с книжечкой посиди.

– Я с тобой, – повторил Кирилл с нажимом. – Муся, мы пошли.

Они вышли в коридор, продолжая препираться. Муся смотрела им вслед, потом перевела взгляд на зеркало, висящее над каминной полкой, и улыбка медленно сползла с ее лица.

Нина Павловна и Юлия Витальевна действительно ссорились. Обстановка была предгрозовой, и дело явно подвигалось к шторму.

– Если тебе лень чистить картошку, – говорила Нина Павловна, орудуя длинным плоским ножом, – давай я почищу. Мы не свиньи и нечищеную картошку есть не будем.

– Дело не в том, что мне лень, Нина, – отвечала Юлия Витальевна преувеличенно спокойно, – просто на такую ораву мы будем чистить картошку полдня.

– Ничего, – Нина Павловна с мстительным стуком бросила нож, подхватила противень с пирогами и сунула его в духовку. Когда она выпрямилась, лицо у нее было красным от негодования и жара. – Я быстро управлюсь.

В углу обнаружился Настин отец, который усердно тер что-то на блестящей металлической терке.

– Нина, – сказал он успокаивающе и перестал тереть, – не надо ничего чистить. Юля делает очень вкусную картошку. В плите.

– Плита все равно занята, – объявила тетя Нина, – а ты не вмешивайся. Это наше дело. Трешь свой лимон и три себе.

– Если обязательно чистить, – продолжил Настин отец как ни в чем не бывало, – лучше молодежь попросить. Света с утра скучает, а Сережа опять в книжки уткнулся. Пусть хоть в отпуске…

– Ты за моими детьми не смотри, – огрызнулась тетя Нина, – ты лучше свою дочь контролируй!

– Что ее контролировать! – отчеканила Юлия Витальевна. – Она уже все полы перемыла, какие-то вещи разобрала…

– А ее ухажер опять поцапался с тетей, – перебила Нина Павловна. – Дима, хоть ты ему скажи, что так нельзя себя вести в чужом доме!

– Я больше не буду, – пообещал Кирилл в дверях, и все трое уставились на него с изумлением.