Моя навсегда

– Обратно посуду принимают, бутылки из-под пива – для переработки, – сказал он и обернулся ко мне. – Сколько это продолжалось?

– Что – это? Ах, это… Не знаю.

Я не хотела ни о чем рассказывать, прежде всего, чтобы не делать хуже – ему. Темно-серые грозовые глаза сузились, губы сжались, и что-то промелькнуло в них, что после я хорошо узнавала, но не могла объяснить. В нем всегда все было понятно, кроме этого короткого взгляда, в котором читалась какая-то тайна, что ли, или, вернее, не тайна – секрет, который он тут же попытался скрыть.

– Врешь, София. Не ври мне, слышишь, – он говорил тихо, но от его голоса в моих жилах вдруг остыла кровь. – Мне не стоит врать, потому что я хочу знать правду, а поэтому нет никакого смысла беречь мои чувства. Ты все равно уже не сможешь что-то исправить, ну же, Софи! И сделать хуже тоже не сможешь.

Он видел мою нерешительность. У меня тоже был секрет, и я тоже боялась, что он сможет прочесть его в моих глазах.

– Я не сделаю хуже, но и лучше тоже не сделаю, – возразила я. – Что изменится, если ты узнаешь подробности? Отчего всем так интересны подробности, которые, в сущности, не имеют никакого отношения к тому, что произошло?

– Ты так считаешь? – почти зло почти выкрикнул он. – А ты кто, эксперт? Я хочу знать.

– Что? Что она тебя все еще любит?

– Ты на кого учишься? Не на психолога? Считаешь, я предсказуем, да? Не каждый день, знаешь ли, получаешь по электронной почте голую фотографию любимой девушки, адресованную не тебе. Я вот все думаю, может быть, она специально ее отправила, чтобы не было свадьбы? Побоялась впрямую сказать?

– Не побоялась, – пробурчала я.

Он остановился и вперился в меня взглядом, словно пытался вскрыть меня, как открывалкой для консервов.

– Говори. Продолжай, – хмуро потребовал он.

Я отвела взгляд. Нет, не скажу. Ничего я тебе не скажу, потому что я трусиха. Потому что разве знала, что я на тебя натолкнусь? Я не знала тебя, ты для меня был только картинкой из Ларискиного альбома, блеклый снимок, сделанный вами в пансионате в Звенигороде на Новый год. Ты был фикцией, вымышленным персонажем, а теперь сверлишь меня взглядом, заряженным твоей болью, и я ничего тебе не скажу. Не смогу, мне тебя жаль. Да и себя. Я же не хотела всего этого.

– После сессии началось, наверное, – выдохнула я. – Он из аспирантуры.

– Ты его видела? – Он смотрел жадно, как смотрят на шведский стол, полный дешевой сытной еды.

– Я? Нет, не видела. – Осеклась, поправилась: – Слышала, как они разговаривали. Он за ней заезжал иногда, но в квартиру не поднимался, всегда ждал в машине. Она говорила, это несерьезно, что это все – для веселья. Что потом-то будет скучная семейная жизнь.

– Не будет. Можно веселиться дальше, – горько усмехнулся он. – Несерьезно. У нее ничего в жизни не бывает серьезно.

– Стрекоза, – пробормотала я. Он непонимающе посмотрел на меня. – Попрыгунья-стрекоза, лето целое пропела, оглянуться не успела, как зима… Чего-то там дальше, не помню.

Он помедлил, затем кивнул, вспомнил. Потом встрепенулся, похлопал себя по карманам, словно искал кошелек.

– Черт, надо в ресторан позвонить, отменить банкет. Столько денег…. Слушай, а сделай мне тоже чайку. Хотя… нет, чай – это в моем случае полумера. У тебя ничего покрепче нет?

– Покрепче чая? Кофе?

– Смешная ты, Соня. Кофе! Придется в магазин идти. С горя ведь положено пить. Ты чего будешь, белое вино или красное? Учитывая, что вряд ли у тебя есть мясо и, еще менее вероятно, что есть рыба… пиво будешь?

– Но у меня-то и горя нет, чего мне пить?

– Логично. Придется мне пить за двоих. Да и потом, ты ж, наверное, несовершеннолетняя еще, да? Первокурсница, восьмиклассница. Лариса говорила, что ты отличница, синий чулок. Что ты по золотой медали поступила. Это так?

– Ну, допустим. И что мне теперь, и не выпить? – удивленно возразила я, заранее, авансом обидевшись на дискриминацию.

– Золотая медаль – это серьезно. Как удалось отхватить? Директриса знакомая?

– Училась хорошо, – пожала плечами я.

– Брехня. Я тоже учился хорошо, но медалей на наш район выделили всего две, на меня не хватило. Мне намекнули, чтобы я утерся, а я, как дурак, не поверил. Так мне за две недели последней четверти химичка тройку влепила, хотя я все контрольные написал и вообще.

– Как так? – нахмурилась я. – В четверти?

– В году. Так-то, первокурсница. Пашешь десять лет, а потом приходят и тебя валят. Это ничего. Я экзамены все равно сдал. Не проблема. Зато теперь знаю, как устроен этот мир. Захочешь – и тебе могу рассказать, правда, рассказ выйдет коротким. Никому нельзя верить. Конец.

– Слушай… а можно тебе вопрос задать? – перебила его я.

– Ну, задавай.

– Только пообещай, что не будешь обижаться и терять веру в человечество.

– Так уже нечего терять. Выкладывай, мне уже даже интересно, что ты хочешь обо мне знать. На сегодняшний день, мне кажется, ты и так уже знаешь обо мне и моих делах куда больше, чем, наверное, хотела.

– Имя.

– Что? – растерялся он. – Имя?

– Ну да, имя. Как тебя зовут, а?

– Ты это серьезно? – вытаращился он и некоторое время молчал, демонстрируя изумление и возмущение. – Нет, это ни в какие ворота. Ты не шутишь? Черт, а я-то думал, хуже уже даже некуда. Наивный я чукотский юноша…. Ты с моей невестой в одном доме живешь уже год и даже имени моего не знаешь. Это насколько же ей было на меня наплевать!

– Не в этом дело, – стала оправдываться я. – Понимаешь, Лариса тебя по фамилии все время называла. Ласточкин, Ласточкин. Видишь, я фамилию-то знаю.

Он смотрел на меня и молчал, следователь из убойного отдела, черт побери. Я начинала злиться.

– Я не только фамилию, я много чего о тебе знаю. Лара рассказывала много. Да она только о тебе и трещала. Я даже твой день рождения знаю, тринадцатое июля. Вот ты мой не знаешь, а?! Нет, не знаешь. А я даже знаю, что ты как-то там с авиацией связан.

– Как-то там с авиацией? – сощурился он. – Это она так говорила? Подожди, день рождения… ага, я знаю. Это из-за гороскопов? Ты мой день рождения знаешь, потому что Лара помешана на этом маразме. Я там кто… Свинья я по ее календарю.

– Водяной кабан, – кивнула я. – Это по китайскому гороскопу. И рак по другому какому-то.

– И рак. И что это значит? Что от меня умирают, да? Я смертельно опасен? Так, ладно, я пошел.

Он встал так резко, что опрокинул табурет. Похлопал себя по карманам, достал откуда-то рассыпанные в беспорядке монетки и смятые купюры, посмотрел на них и направился к выходу. Аристарх? Алан? Лара говорила, что у них с Ласточкиным идеальная совместимость. Что водяные кабаны – люди с золотым сердцем, великодушные и добрые. Что из них получаются хорошие мужья. Она не очень хотела за него замуж, но свадьбу хотела. Ей очень нравилась фамилия. Лариса Ласточкина. Хорошо звучит, красиво. Намного лучше, чем Лариса Шулина. Так она говорила. Какой была фамилия ее любовника, я не знала.

– Эй, Ласточкин, слышишь? Я буду джин-тоник, Ласточкин! – крикнула я ему вслед, а потом достала плеер и включила музыку.

Пела солистка Garbage, что-то ритмичное – фортепьяно и ударные. Мой плей-лист непредсказуем.

Глава 2

И все пятеро одновременно говорили о себе…

Тридцатое мая. Я запомнила дату, потому что в последние выходные мая должна была собрать вещи, освободить комнату и уехать обратно к маме в Солнечногорск. Сначала на лето, потом, возможно, насовсем. Квартиру около Донского монастыря снимала Лариса, меня туда просто пустили – по большому одолжению и за относительно небольшие деньги. Относительно – это смотря для кого. Для меня, вернее, для мамы – большие. После свадьбы, конечно, меня в квартире не должно было быть.