По черным листьям. Рассказы

– Катюша, освободи телефон, надо вызвать неотложку.

– Еще пять минуточек!

Катюша болтала с подружками, валяясь на диване. Время от времени она задирала на спинку дивана то одну ногу в кроссовке, то другую и счастливо смеялась.

Врач, появившийся в квартире, когда уже давно стемнело, выписал лекарства, на которые у Ольги, конечно же, денег не было.

После того как Ольга обтерла сыну грудь и сгибы локтей уксусом, он наконец-то заснул. Жар понемногу начал спадать. А Ольга не могла больше оставаться в этой душной клетке. Не отдавая отчета куда, собственно, и зачем, она подошла к вешалке в прихожей.

– Ты куда? – вытаращилась на нее Катюша, выскочившая в коридор.

Ольга продолжала одеваться, пряча лицо, – боялась, что ее остановят. Катюша испуганно схватила ее за локоть и прижалась к ней, но тут же отпрянула:

– Мама, ты горячая!

– Я скоро, – тихо сказала Ольга и прикрыла за собой входную дверь.

Она шла прямо по лужам, подернутым льдом, и старалась ни о чем не думать, но одна мысль не давала ей покоя: все пошло не так после того портрета.

Она остановилась посреди какой-то улицы и вдруг подумала, что мансарда дома, которую она сейчас разглядывает, очень похожа на мастерскую мужа. В ярко освещенном окне последнего этажа маячила какая-то девица с сигаретой в пальцах, кажется, пьяная, смеялась и переговаривалась с кем-то, кто находился в глубине комнаты. Увидев Ольгу, на мгновение встретившись с ней глазами, девица, позвала кого-то, кто был там – и этот кто-то моментально убрал девицу и зашторил окно.

Ольга пошла прочь, повернула на набережную со сфинксами. Остановившись возле какого-то кафе, спустилась по ступенькам вниз. Выцветший зал со стертыми полами и пластиковыми столами пустовал. Хотя нет, в углу, за дальним столиком, сидел какой-то старик в потертом пиджаке. Вокруг шеи у него был обмотан широкий красный шарф. Старик воззрился на Ольгу:

– Наяда! – Он приподнялся со своего места и слегка поклонился. – А я ведь вас знаю! – И он сделал приглашающий жест рукой.

И Ольга послушалась. Подошла к столику, села напротив старика.

– Тут чай есть? – спросила она и не узнала своего голоса.

Старик подмигнул ей и достал из внутреннего кармана пальто бутылку.

– А разве можно? – спросила Ольга, равнодушно, словно со стороны наблюдая за происходящим – незнакомец, отвешивающий ей поклон, стакан мутного стекла, липкая бутылка в отечной руке.

– Нам – можно, – улыбнулся старик.

И Ольга придвинула к себе стакан с портвейном. Пригубила, и слезы выступили у нее на глазах; липкое тяжелое тепло разлилось внутри нее и сладко отдалось в мозгу, отодвинув на второй план действительность.

Старик оказался художником, когда-то даже преподававшим в Репинском институте рисунок.

– Хорошо, что вы существуете, – услышала она, а он, встретив ее непонимающий взгляд, продолжил: – Натурщицы так не глядят. Вы ведь жена одного из наших выпускников, верно? – И он долил Ольге в стакан вина.

– А он, пожалуй, гений. Гений, – тут старик усмехнулся, – у которого рука не дрогнет укокошить какого-нибудь простеца, когда он задумает «Снятие с Креста». Мы вот привыкли, что гений и злодейство вещи несовместные. Но не верьте тому, кто будет утверждать это, – он или плут, или дурак. Конечно же, гений злодей, и не дай Бог никому оказаться рядом с ним, потому что гений не будет гореть в одиночку… Но не беспокойтесь: когда схлынет эпоха, от художника не останется ничего, кроме его творений. А это значит, что вы останетесь. Навечно.

Потом он замолчал и долго рассматривал ее, подперев щеку ладонью.

– Никуда он от вас не уйдет… В вас есть то, что невозможно выразить, то, чем как раз и занимается искусство – и занималось во все века. Но это под силу разве что великим вроде Веласкеса, Рембрандта… Не знаю, как это вашему удалось.

Ольге вдруг все стало неинтересным и неважным.

– И не пытайтесь его переделывать, – крикнул он ей вслед, когда она уже была у выхода, – ведь только такой он и настоящий! Жаль, правда, быстро сгорит.

Она перешла проезжую часть и облокотилась о парапет набережной – ждала, когда пройдет дурнота. Мокрый снег летел в лицо, облепляя шарф, повязанный вокруг головы, тротуар уходил из-под ног, и Ольга опустилась на ступеньки возле сфинкса, прислонясь виском к граниту. Мимо плыл ноздреватый лед, хлопья снега быстро тонули в черной воде. Внезапно пахнуло морем – и она увидела то давнишнее, под голубым крымским небом… Но дальше заглянуть не удалось: снег залепил экран…

Завтра она купит Федьке батарейки и лекарства. Откуда возьмет деньги? Продаст свои волосы. Дорого. Дальше еще что-нибудь придумает. Катюша… С ней надо разговаривать каждый вечер, как и с Федькой, рассказывать про жемчужно-серое утро в горах, про лепестки роз в огромных пальцах…

Она не узнавала улиц, словно никогда не бывала здесь раньше. И ей вспомнился сон, который повторялся уже много лет: она летит в пропасть и все никак не может разбиться. Сейчас сон с явью неожиданно соединились: коридоры незнакомых улиц гнали ее вперед, и она почему-то уже знала, что остановки не будет – у этой пропасти нет дна. В отчаянной попытке вернуться она уцепилась за первую попавшуюся картинку в калейдоскопе, завертевшемся перед ней, – увидела их кухню в утреннем солнце, Федьку в стульчике для кормления, упирающегося перед тарелкой, и себя, изготовившуюся к изнурительной борьбе с ложкой в руке. Где-то тут ее муж: Ольга чувствует на себе его пристальный, прожигающий взгляд. И уже знает: стоит только ей обернуться – она увидит глаза зверя.