Утомленная Луна

Вышла смело из круга и ступила на землю покойных.

Могильные плиты – тусклые, полуразрушенные, недавно появившиеся, свежие. Нет им конца и края. Океан надписей на всех языках света. На латыни, иврите, русском, арабском… Это джунгли, непроходимые лабиринты дорожек, спусков, поднятий. Венки, цветы, заброшенные ограды, куда веками никто из живых не являлся.

Блеклые, мутные, почти растворившиеся призраки и совсем молодые, яркие, только перешедшие грань смерти – смотрят. Смотрят на меня как на единственную надежду. Словно мне им грехи отпускать. Нет, совсем нет. Здесь я им не помощник, не проводник к перерожденью. В моих силах только разговор, только приоткрыть завесу пребывания в темноте ночи и не пустить души их в мир живых.

Провела пальцем по пыльным надгробиям. Вывела символы призывные. Кто из мертвых откликнется? Не спешат они к разговорам душевным, всё лазейки ищут проскочить к свету земному.

– Нет вам хода обратного, слышите!

Поодаль стоят, думают, выбраться смогут.

Было и такое тоже. Не сумею сдержать призраков, грань трещиной сразу идет. Тогда бестелесные в мир солнца ступают. К делам незавершенным бросаются. Пугают живых.

– Нет так нет! Стойте веками, тысячелетиями, пока не одумаетесь! – прикрикнула на серые тени.

Присела я в центре перекреста кладбища, каких безграничное множество здесь. Зачерпнула пригоршню земли. Размяла в ладони, пропустила сквозь пальцы, выискивая нужное место. То, в которое сейчас попасть важнее всего. Прикрыла глаза, прислушиваясь к потокам лунным, вдыхая запах разрыва грани. Приторно-сладкий, удушливый, вязкий, невидимой дорожкой тянется по правую сторону. Но в нем что-то чужеродное, вкрапления неизведанные. Будто свежесть проскользнула и тут же исчезла.

– Ханна, давай туда быстро! – крикнула помощнице, показывая дорогу.

Сова расправила крылья, поднялась в воздух послушно, чтобы сдержать души до прихода моего. Сама я поднялась и, придерживая платье, побежала во всю прыть, боясь опоздать.

Мелкие камни кололи, иголки сосновые на земле пекли стопы. Кровавые царапины по голени от колючки с обочины. Все заживет, затянется, как в водицу речную ступлю. Это нестрашно. Перепрыгнула яму, перешла овраг небольшой, поднялась в пригорок, свернула раз и еще раз. В нескольких сотнях локтей передо мной туман сизый рванным облаком стелется. Значит, верное направление.

В небе Ханна над ним по кругу летает. Крыльями машет, глазом зорким всех видит. Взволнована не на шутку, что-то не так. Камнем летит вниз и вновь вверх взмывает, словно защищает кого. Я ход прибавила. Дыхание сбилось, ноги устали, но в марево шагнула. Дальше вытянутой руки ничего не видно. Плотный туман с жалящими каплями-иголками впивается в лицо, руки. По сторонам неживые смотрят, нервничают, шепчут. Мужчина во фраке подгоняет:

– Дальше… дальше…

Ребенок рядом:

– Иди… иди…

Старушка в платке:

– Спеши… спеши…

Приглядываюсь, непохоже на взбунтовавших усопших, нет прорыва грани. Лишь воздух косный, тяжелый. Дышать непросто. Резкий порыв ветра. Ханна рядом на крест могильный села. Разогнала сизые хлопья. Голову склонила, на землю указывая.

– Кто это? – удивленно спросила я.

Поодаль, за покосившимся старым крестом, лежал человек. На боку, притянув ноги к груди. В рванной рубахе, испачканных брюках и без ботинка, одного.

– Эй! – окликнула его, но в ответ ни звука. – Эй! – громче позвала.

С виду не бестелесная оболочка, но быть не может того. Сюда не проходят из света. Я подошла ближе и толкнула его. Отскочила из-за ощущения под пальцами ног настоящего, плотного тела. Обошла вокруг, встала у светловолосой головы, присела.

– Угух, – остановила меня сова.

– Не бойся, я только посмотрю на него.

Сдвинула с глаз светлые волосы. Мужчина – молодой, высокий лоб, упрямый подбородок с ямочкой, впалые щеки, прямой нос. Такие – частые гости из-за гордыни своей в мире темном. Спустилась взглядом ниже по рубашке клетчатой, и он застонал, переворачиваясь на спину. Не ожидая этого, я шлепнулась на сырую землю, отползла в сторону, испугалась.

– Живой? Ханна, он живой или это Сумрак играет в игры свои?

Незнакомец скривился, закашлялся, а я снова приблизилась и только сейчас заметила на тверди мертвой капли крови.

Не могла прийти в себя, видя перед собой человека. В мир ночи нет хода, только если сильный духом он. А таких нет с древних времен. Тех, кто может за грань ходить и возвращаться обратно.

Мужчина застонал снова, захрипел, выдыхая облачко пара. Оставлять здесь нельзя, не протянет и ночи. Не ведая, к чему помощь моя привести может, потянула за руки беспамятного.

– Ну и тяжелый ты. Не унести, не вернуть обратно к свету, – возмущалась я и продолжала тащить мимо душ, наблюдающих. – Ничего, сейчас до черты погоста, а там легче, там спокойней, там дом мой защитит, поможет.

Волоку его, а сил не хватает. Да, не ночь сегодня, а испытание. Свалился на голову мою. И откуда взялся такой и зачем помогаю? Не встретить бы Сумрака, не то худо будет. Не терпит он в мире своем чужаков. Убьет и оставит здесь на века долгие.

Ханна с ветки на ветку перелетает. Не оставляет меня. Чувствую, не нравится ей то, что делаю. Осуждает. Согласна с ней, нельзя гневить вселенную. Не стоит злить мироздание. Запрещено живым с мертвыми общаться. Это раньше ведьмы, колдуны ходили не стесняясь в мир загробный. Сила их велика была. Знали правила и последствия. Промедление, неверный шаг – и заберет, утянет в свои сети Сумрак. Тень, испокон веков сопровождающая усопших.

– Еще немного потерпи… Вышли почти.

Кого больше успокаивала, не знаю. Себя или незваного гостя. Вся взмокла, с лица капли пота текут, руки болят, мышцы напряжены до предела. Вон виднеется черта кладбища. Там и силу свою природную смогу применить. А здесь не сто?ит, явится тут же на магию лунную тень забытая.

– Ханна, лети вперед, расчисть тропинку от зверья лесного. Нечего видеть им ношу мою.

Подруга послушалась, внимая желанию моему. Все верно, растрещат жители местные. Разболтают белки, мыши, зайцы… Шум поднимут ненужный, привлекут внимание.

Раздался писк, шуршание по веткам, по норам попрятались, в дупла скрылись. Сова на охоту взлетела. Вот и я дотянула блондина тяжелого. Ступила за границу погоста. Отпустила руки мужские, встряхнула своими, затекли. Со лба своего влагу отерла. Достала из потайного кармана мешочек, состав трав и корений редкий. Придуманный мной. Подавляющий, скрывающий все, что захочу, от глаз ненужных.

– Кора березы, мох северный, корень папоротника, листья малины. Скройте пришедшего из света. Душу его укутайте от взглядов недобрых. Время дайте на восстановление тела, а там судьба сама решит за него, – зашептала и смахнула с ладони тайный сбор на лежачего.

– Чем занимаешься, луноликая моя? – спросил тот, кого не ждала.

Вздрогнула, отшатнулась в сторону. Лес потемнел, будто до этого и вовсе светлым был. Испугалась. Не вовремя он, не вовремя появился. Неужто заметил, почувствовал схороненного мной незнакомца? Не спас, не подействовал сбор ценный.

– Так и будешь меня избегать? – шепчет, убаюкивает голосом сладким, магнетическим. – Разреши явиться перед тобой, – невидимо касается.

По щеке моей проводит, листик из волос вынимает. К шее спускается, ключицу оглаживает, а я боюсь шевельнуться. Его прикосновения обжигают и даруют ощущения приятные. Умеет заворожить, успокоить льстивыми речами, красивыми словами. Только прогнала его я. Устала быть невластной над жизнью своей. Разругались. Не понимает, что нужно мне пространство свое личное.

– Разреши… – обволакивает присутствием своим. – Позволь явиться. Целовать тебя страстно, сжимать в объятиях крепких. Ты нужна мне, как воздух для жизни людской, нет мне спокойствия без взгляда твоего, улыбки…

Дуновение прошлось по плечам, спустилось к талии, забралось под подол платья, лаская. Я пошатнулась от соблазна древнего, яркого. Идущего со дня сотворения мира.

– Оставь, дай мне свободы. Пусти…

– Нет! – взревел воздух в округе. – Никогда! – хлестнул по лицу. – Забудь! – исчез. Растворился в своих владениях.

Глава 2

Минуты прошли, а я стою на тропе к дому. Злость съедает изнутри, слезы текут непрошенные. Нет тепла и нежности, не хватает солнца лучика. Одни могилы кругом, и нет мне выхода, ни в свет, ни в перерождение.

– Чтоб тебя, проклятого, совесть замучила. Слышишь, Сумрак! Тебе говорю!