Пройти через лабиринт

«Ему двадцать семь лет», – сообщила Лера за ужином, заметив алчные взгляды, которые Нора исподтишка бросала на эльфа.

Ужинали они здесь же, в общей столовой на первом этаже Барака. Расставленные в шахматном порядке столики на четверых. В центре каждого столика, рядом с перечницей и солонкой, небольшая вазочка с полевыми цветами. На окнах длинные плотные портьеры, добавляющие уюта и по вечерам создающие впечатление полной изоляции от внешнего мира. Светильники с матовыми плафонами. Хорошая белая посуда, ничем не напоминающая общепитовское убожество советских времен. Ламинированный пол. Чистота.

«Двадцать семь? – переспросила Нора, обдумав услышанное. – Ну, прекрасно. Вся жизнь впереди».

Лера жевала маринованный огурчик, смотрела на нее и улыбалась, щуря уголки глаз.

«Он тебе нравится».

«Нет. Интерес и симпатия – разные вещи».

«Интерес часто перерастает в симпатию».

«Часто, но не всегда. К тому же… ему двадцать семь, а мне тридцать семь, Лера. Я еще не выжила из ума».

Герман, судя по приготовлениям, мечтал поужинать в одиночестве. Выбрал столик в самом дальнем углу, разложил вокруг тарелки кучу всяких полезных вещей – блокнот, карандаш, смартфон, пачку сигарет, зажигалку, – придвинул поближе пепельницу, но не прошло и пяти минут, как к нему присоединилась худенькая большеглазая девушка в узких джинсах до щиколоток и короткой красной маечке. Метнув на нее хмурый взгляд исподлобья, он испустил тяжкий вздох и согласно кивнул, из чего Нора сделала вывод, что отношения у них по меньшей мере дружеские.

«Мышка Молли, – сказала Лера. – Ей двадцать три».

«Почему Мышка? И почему Молли? А человеческое имя у нее есть?»

«Есть. Олеся. Однажды она сочинила сказку про любознательную мышь, которая путешествовала автостопом, и с тех пор имя главной героини к ней прилипло».

«Надо же, сказку…» – уважительно протянула Нора. Для нее самой даже надписать поздравительную открытку было целой проблемой.

«Это еще не все ее таланты. Видела в холле картины? Из них только одна написана Германом, остальные – Мышкой».

«Герман тоже рисует?»

«Не тоже, – поправила Лера с мягкой улыбкой, какая обычно сопровождает приятные воспоминания. – Благодаря ему Мышка и увлеклась рисованием. Три года назад. Возвращение к жизни без химии давалось ей нелегко, и тут приехал Герман, рисующий все подряд на чем попало. Нарисовал меня, нарисовал Аркадия, нарисовал Мышку… много чего нарисовал. Мышке его работы так понравились, что она начала ходить за ним как хвостик и запоминать движения рук. К счастью, Герман, которого нельзя назвать ни сострадательным, ни терпеливым, на этот раз показал себя с лучшей стороны. Стал ежедневно давать ей уроки живописи и рисунка, и очень скоро она забыла и о депрессии, и о бессоннице. Ее жизнь вновь обрела смысл».

Обо всем этом Нора размышляет за завтраком, под огнем преисполненных подозрения взглядов Фаины, и возвращается к своим размышлениям глубокой ночью, взбудораженная событиями, развернувшимися после ужина, когда она, не ожидая никакого подвоха со стороны мироздания, сидела спокойно за круглым пластиковым столом и перекидывалась в картишки с Лерой и Аркадием на террасе Белого дома.

Вечерние посиделки на свежем воздухе, как и следовало ожидать, привлекли полчища прожорливых соловецких комаров, так что пришлось Аркадию установить на террасе дымокурню, сделанную из старого ведра. В ведро с продырявленным дном, напоминающее дуршлаг, он насыпал горячие угли, чуть меньше половины, и сверху накрыл сосновыми ветками. Дым с ароматом смолы заклубился вокруг.

– Мне кажется, я на другой планете, – блаженно улыбаясь, проговорила Нора.

Перед ней на столике, точно по волшебству, материализовались кружка холодного пива и поломанная на квадратики плитка шоколада. Шоколад с изюмом и орехами, ее любимый. И сигареты Winston Blue. Красота!

– Привет покорителям космоса! – донеслось из тьмы.

Сидящий к избушке передом, к лесу задом Аркадий обернулся. Глаза его блеснули, словно от предвкушения какого-то радостного события, какой-то веселой заварушки.

Ну, конечно. На перила ограждения запрыгнул и уселся его любимый оппонент. Впалые щеки, модельные скулы, прядь черных волос, свисающая до бровей…

– Привет, дорогой. – Привстав с плетеного кресла, Лера подала ему бутылку светлого пива. – Какие новости?

– В нашей психушке? – спросил Герман, сделав первый глоток. – Эта ослица Фаинка довела до истерики крошку Розу. Та прилюдно пообещала в самое ближайшее время справить большую и малую нужду ей в постель. Я ходил на кухню поклянчить у шеф-повара сухариков, чтобы как-нибудь дотянуть до утра, и стал невольным свидетелем.

– Опять? – нахмурился Аркадий. И добавил безо всякой укоризны: – Вчера ты здорово ее напугал.

– Фаинку? Мало ее пугают, судя по всему.

На строгом красивом лице Аркадия появилось выражение сдержанного недовольства.

– Не думай, что здесь происходит хоть что-то, чего я не замечаю. – Взгляд серых глаз как бы невзначай переместился на Нору, и у нее создалось впечатление, что свою речь доктор Шадрин адресует не столько Герману, сколько ей. – Насчет Фаины. Я не был бы столь категоричен. При всех своих… гм, особенностях, она приносит несомненную пользу.

– Еще бы! – насмешливо фыркнул Герман.

– Она следит за порядком.

– Она их бьет?

– Кого?

– Своих соседок по общежитию. Как она их дрессирует?

– Не знаю, – озадаченно произнес Аркадий. – Навряд ли при помощи силы.

– Не думай, что здесь происходит хоть что-то, чего я не замечаю, – передразнил Герман. – Ты вправду так наивен, док? Или прикидываешься?

Нора потягивала пиво, грызла шоколад и внимательно следила за разговором.

Замкнутое пространство. Ограниченный круг лиц. То, что астрологи называют ситуацией Двенадцатого Дома. И хотя ферма – не тюрьма, каждый может покинуть ее, когда пожелает, на деле на такой поступок отваживается далеко не каждый, ведь уйти значит снова столкнуться с абсурдом и кошмаром внешнего мира.

– Фаина – местный старожил, – напомнил Аркадий. – Живет на ферме практически безвылазно. Боюсь, она уже неспособна на ту широту мышления, которую ты по привычке рассчитываешь обнаружить в людях.

– А Колян?

– Что Колян?

– Кир советовал мне держаться от него подальше.

– На втором этаже частенько происходят петушиные бои, и тебе это известно. Мы не вмешиваемся. Точнее, стараемся не вмешиваться.

– Разумно.

– Мы не хотим насаждать на ферме атмосферу исправительного заведения. Люди учатся взаимодействовать друг с другом. Вот и пусть учатся самостоятельно.

И опять у Норы возникло подозрение, что он говорит все это для нее.

– Звучит прекрасно, – заметил Герман. – Но по сути вы поощряете произвол Фаины и игнорируете потребности остальных. Потребность в сексе, например.

– Мы не одобряем сексуальную распущенность, – вмешалась Лера. – Секс ради секса. Но если образовалась парочка…

– Твой друг Кирилл, между прочим, регулярно шастает к Светке, – подхватил Аркадий, – и никто ему не запрещает. Они вместе уже почти год.

– Хотел бы я посмотреть на того, кто попробует запретить что-либо Кириллу.

– В таком случае за кого ты переживаешь?

– Дошло до меня, о счастливый царь, – тут Герман ухмыльнулся, как заправский плут, – что некоторые прекрасные дамы по ночам держат двери на запоре, потому что Фаинка пригрозила им карой за блуд.

– А ты откуда знаешь? Посягнул на добродетель одной из прекрасных дам и остался ни с чем?

– О нет, правитель, я не посягал. Но посягнувшие рыцари матерились в коридоре столь громогласно, что не услышать их было нельзя. И тут возникает вопрос: какое дело дражайшей Фаине до сексуальной жизни соседей по этажу?

– Еще немного, и ты скажешь, что нам выгодно содержать таких, как Фаина и Николай, потому что они делают за нас грязную работу.

– Разве нет? – улыбнулся Герман.

– Ты не то чтобы несправедлив… – Аркадий поискал слово, – ты абсолютно беспощаден.

– Кого же мне следует пощадить? Фаинку? – Герман подмигнул Лере. – Или вас двоих?

– Фаина садистка, – вздохнула Лера, откидываясь на спинку кресла и закуривая сигарету. – Николай же обыкновенный выходец из каменных джунглей, привыкший жить по закону «либо ты сожрешь, либо тебя сожрут».

– Как говорил великий Аль Капоне, при помощи доброго слова и пистолета можно добиться гораздо большего, чем при помощи одного только доброго слова, – пробормотал Герман.

– Вот-вот. Ему важна цель, собственное место под солнцем. Ей – процесс, наблюдение за людьми, чью волю она старается сломить, за их попытками сохранить достоинство.

– А чем она занимается на ферме? – поинтересовалась Нора.

Ей ответил Аркадий:

– Она у Леры что-то вроде экономки и ротного старшины в одном лице. Помогает вести бухгалтерию, распределяет обязанности… кто из девчонок дежурит в столовой, кто в прачечной, кто занимается уборкой помещения… следит за сменой постельного белья, за состоянием дверных петель, половиков, прищепок и прочего ценного имущества, – Аркадий отрывисто рассмеялся, немного нервно, как ей показалось, – и не текут ли краны в туалете… и не курит ли кто-нибудь в спальне после отбоя…

– А кто следит за всем этим на мужской половине?

– Я.

– Стало быть, никакой особой необходимости в услугах Фаины не было и нет. Лера вполне справилась бы самостоятельно.

– В принципе, да. Но так уж сложилось.

– Сколько ей лет?

– Фаине? Двадцать семь. Ей давно пора уехать отсюда, устроиться на работу, выйти замуж. Но она боится. – Аркадий печально улыбнулся. – Боится жизни. И не дает жить другим.

– Бывает, – сказал Герман, не обнаруживая ни малейшего сочувствия к Фаине, равно как и интереса к ее проблемам, несмотря на их тонкую психологическую подоплеку. – Ощущение власти над другим существом позволяет садисту тешить себя иллюзией, будто бы он способен преодолеть любые преграды, особенно если в его реальной жизни отсутствует радость творчества.

– Ну иди, поучи ее рисовать…

– Это выбор духовных уродов. – Герман пожал плечами. – При чем тут рисование? Вон Лера не отличает церулеум от ультрамарина, тем не менее ее жизнь – это жизнь человека творческого.

– Посмотрим, как ты управишься с этими духовными уродами, – усмехнулся Аркадий, тоже протягивая руку за сигаретой.

– Разве их больше одного?

– Николай не садист, – повторила Лера.

– Но рука у него тяжелая, – говоря это, Аркадий не спускал глаз с Германа, и Нора ощутила приступ досады.

Чего он добивается? Какой реакции? Запугивать гостя на подконтрольной тебе территории вроде бы не очень благородно. Даже если этот гость – твой старинный приятель и собственно гостит уже не первый раз.

– Не сомневаюсь, – кивнул Герман и отпил еще пива.

Он был в слегка потертых темно-синих джинсах, неплотно облегающих стройные бедра, и расстегнутой рубашке в сине-зеленую клетку, накинутой поверх простой белой футболки. Разглядывая его с беззастенчивым любопытством женщины, осознающей свое преимущество – зрелый возраст и кровное родство с хозяйкой дома служили защитой от любых подозрений, – Нора наслаждалась его смущением, которого он уже не скрывал.

Наконец он прикончил свое пиво, спрыгнул с перил, поставил пустую бутылку на пол, повернулся и спросил, помаргивая длинными ресницами:

– Со мной что-то не так?

Этот вопрос заставил Нору расхохотаться.

– Да, есть одна проблема, – вслед за сестрой оглядев его сверху донизу, фыркнула Лера. – Ты стал еще красивее, чем три года назад. Держи себя в руках, договорились?

– Я должен пообещать, что не прикоснусь ни к одной из девчонок, проживающих на ферме? Ладно.

– Ты серьезно? – прищурилась Лера.

– Вполне.

– Что ж… я ценю это, Герман.

И тут эльф отколол номер, подобных которому Нора повидала впоследствии немало, но этот был первым в ряду, поэтому произвел особенно сильное впечатление. Шагнул к Лере, присел на корточки возле ее кресла, заглянул в лицо… и вдруг с блаженным вздохом опустил свою темноволосую голову ей на колени.

Лера захихикала. Аркадий угрожающе заворчал, но даже не изменил позу, продолжая сидеть нога на ногу с дымящейся сигаретой в одной руке и кружкой пива в другой, из чего Нора сделала вывод, что такие игры у них в порядке вещей.

– Раз ценишь, скажи нашему доброму доктору, что мне нужно повидаться с Леонидом. Мои доводы он игнорирует.

– Нужно? – прищурилась Лера, ласково перебирая волосы у него на затылке.

– Совершенно необходимо. А док приставил к нему мымру в белом халате, которая на любой визит вежливости реагирует так, будто ее пытается изнасиловать в извращенной форме пьяный матрос.

– И много попыток ты уже предпринял?

– Две.

– Маринка визжала?

– Еще как!

– Попробуй ее соблазнить, – посоветовала Лера. – В порядке исключения. – И пояснила специально для Норы: – Когда она не знает что делать, она визжит.

С притворным сожалением Герман покачал головой.

– Я без любви не могу.

Слушая их, Нора чувствовала, как лицо само собой расплывается в улыбке.

– Объясните мне кто-нибудь, – она повернулась к Аркадию, – почему Герману не разрешают навестить больного друга?

Тот мрачно посмотрел на коленопреклоненного эльфа.

– Они и порознь-то не особо управляемы, а уж вместе…

– Но ты ведь взялся помогать. Я права? Помогать и управлять – не одно и то же, Аркадий.

– Ты права, Нора. – Интонации его голоса едва заметно изменились, и она поняла, что наступила на больное. – Опять я взялся помогать человеку, который не нуждается в моей помощи.

– Леонид не безнадежен, – сердито сказал Герман.

– Безнадежен, просто иначе. В отличие от Данилы, он принимал наркотики не потому, что физически не мог без них обходиться, а потому, что хотел все больше и больше удовольствия, которое доставляет прием. Поэтому обязательно захочет повторить.

Вот оно. Три года назад Герман привез на ферму человека, которого Аркадий не сумел спасти. «Тебе следовало поторопиться», – так сказал Аркадий, констатировав смерть, о чем Нора узнала, разумеется, от сестры. И чуть позже: «Он был безнадежен еще вчера». Теперь Герман привез другого джанки[2]. И глядя на Леонида, Аркадий вспоминает Данилу и ненавидит Германа за то, что своим внезапным появлением тот воскресил воспоминания, одинаково мучительные для обоих.

– Снять метаболическую зависимость – это даже не половина дела, это одна десятая часть дела, – добавила Лера. – Остальные девять десятых – снять зависимость психологическую.

Герман тяжело вздохнул и уселся, скрестив свои длинные ноги, на дощатом настиле террасы.

– Я не планирую проносить в лазарет ни оружие, ни наркотики.

– Да ты сам – и оружие, и наркотики. Полный комплект.

– Маринка сказала, он не спит. И снотворное не помогает. Разреши мне приходить к нему в любое время суток и оставаться сколько угодно, тогда он будет спать.

– Нет, – отрезал Аркадий. Глаза его потемнели. – Запомни, Герман: все, что ты здесь видишь, это плод неустанных трудов на протяжении восьми лет. Моих трудов и трудов Леры. Каждое наше решение является обоснованным, каждое правило – неоспоримым. Мы больше не ставим психологических экспериментов. Каждая ошибка обходится слишком дорого. Твой питомец и так не отличается сговорчивостью, а ты еще…

Тут Герман просто встал и ушел. Не дослушав и не попрощавшись. С каменным лицом доктор Шадрин сидел и смотрел на цветущие кусты, за которыми скрылась его худощавая фигура.

Лера кашлянула.

– Знаю, знаю, – хмуро проворчал он. Вздохнул так же тяжело, как Герман пять минут назад, и потянулся за следующей бутылкой. – Интересно, успеем ли мы сыграть еще одну партию, прежде чем последует продолжение.

Успели.

Он как раз тасовал карты, чтобы сдать их по новой, когда на дорожке, извивающейся между кустами шиповника, послышался дробный топот…

– Вторая часть Марлезонского балета! – объявил Аркадий.

…и на террасу, дважды споткнувшись и чудом не упав, взбежала раскрасневшаяся Марина. Да-да, та самая горемычная медсестра.

Опустив веер карт, Лена молча уставилась на нее.

– Там… – начала Марина, с трудом переводя дыхание и тыча указательным пальцем в направлении Барака. – Эти двое… я говорила, но они меня не слушали… – Голос ее срывался от обиды и возмущения, растрепавшиеся волосы липли к потному лбу. – Они открыли окно, и… и… представляешь, они лежат в одной постели! Парни! Ты представляешь?

– Ну и что? – в сердцах сказала Лера, раздосадованная не столько тем, что теперь придется вылезать из кресла и идти подавлять бунт, сколько тем, что докторские предсказания сбылись возмутительно скоро. – Я иногда с кошкой в одной постели лежу. Что с того?

– Но… но… – заикалась Марина.

Нора искоса взглянула на Аркадия. Тот сидел, уткнувшись в свои карты, и мужественно боролся со смехом.

– Что «но»? Тебе больше заняться нечем, кроме как кляузничать? Иди полы помой. Крепче будешь спать.

– Но доктор ему запретил! – выпалила Марина. И схватилась за опорный столб террасы, вероятно, чтобы не лишиться чувств. – Запретил! А он наплевал на запрет, отодвинул меня и вперся прямо в палату.

– Доктор запретил. Он наплевал на запрет. А ты иди и помой полы, раз уж не смогла обеспечить порядок на вверенном тебе участке.

– Но они же мужчины… они…

Плотно сжав губы, Лера положила карты на стол рубашками вверх. Встала, одернула футболку. Решимость, написанная на ее овальном, смуглом от загара лице, заставила Марину выпустить столб и попятиться. Лера открыла рот, чтобы ее предостеречь…

Поздно. Низкий каблук кожаной туфли-лодочки скользнул по краю ступеньки, и негодующая сестра милосердия, потеряв равновесие, загремела с лестницы вниз.

Сноски