Леонид Филатов. Забытая мелодия о жизни

Он пишет им, не чуя между тем,
Что век устал болтать на эту тему.
Нет добровольцев бить башкой о стену,
Чтоб лишний раз проверить крепость стен.

Все счастливы, что кончилась гроза!..
…А он, забытый всеми, ждет ответа,
Тараща в ночь отвыкшие от света
Безумные навыкате глаза…

    Л. Филатов, 1988 г.
«Время, когда я учился в Щукинском, было очень интересным. Мы ставили все – от Солженицына, Шукшина до Дюрренматта, Ануя», – вспоминает Леонид. Годы действительно были удивительно свободные, творческие. Это было особое время подъема в искусстве. Казалось, что многое уже можно, что будет еще лучше.

На Таганской площади

«Всего и делов-то, братцы, —

Мгновение тишины…»

Шестидесятые годы запомнились и мне, коренной москвичке, своим особым, неповторимым настроением. Помню длинные, бесконечные коридоры коммунальной квартиры в доме на проезде Серова, называемой в то время «коридорной системой». Она напоминала абсурдный город из произведений Кафки, в котором посторонний человек будет долго блуждать по кругу, не находя выхода, что бывало довольно часто. На огромной кухне столов сорок, и, конечно же, как у В. Высоцкого, «на тридцать восемь комнатов всего одна уборная», которая к тому же еще запиралась большим чугунным ключом от посторонних, так как вход в квартиру был всегда открыт. И в этих, казалось бы, нечеловеческих условиях жила старая Москва, причем жила полно, как-то особенно душевно и наивно. Все читали стихи, пели, сами сочиняли песни, увлекались Б. Окуджавой, джазом, роком, который тогда сильно отличался от нынешнего, в нем было больше юмора, иронии, гротеска… 60-е годы – золотое время в нашем искусстве. Мы научились думать, спорить… И, что, наверное, самое главное, чувствуя дыхание свободы, только учились говорить…

Из интервью с Владимиром Качаном (март 2000 года)

«Ни для кого не секрет, что львиное большинство песен слагается по принципу “раз дощечка, два дощечка – будет лесенка, раз словечко, два словечко – будет песенка”. Я не хочу никоим образом обидеть хорошего поэта Юрия Энтина, сочинившего эти бессмертные строки, но тем не менее он как бы подытожил принцип действия поэтов-песенников, которые слагают по этому принципу хиты сезонов. Ведь мы очень часто встречаем подобный текст “лучшая подруга, лучшая подруга – что-то ты наделала; лучшая подруга, лучшая подруга – что тебе я сделала”, то есть рифма “сделала-наделала” это “как какала-накакала”… Или когда известный петербургский певец поет лирическую песню, как водится, об ушедшей любви и там встречаются слова “давно друг друга простя, сто лет спустя”; мы даже не задумываемся, что правильно – это “простив”, но тогда рифма потребовала бы “спустив”, а это уже песня несколько про другое. И поэтому, говоря о Лене Филатове как не только о друге, а моем первом и основном соавторе по песням, нельзя не отметить, что он от этого принципа куда как далеко ушел. Его стихи – это не песенные тексты и песни-стихи. Это осмысленная поэзия, которая имеет прямое отношение к чувству и уму. Вот и я вспоминаю… вспоминаю наш первый опыт в общежитии в этом смысле. Там словно получилось как-то, словно судьба распорядилась так, что мы оказались вместе в одной комнате в общежитии. Мало того, что на одном курсе актерского факультета Театрального училища имени Щукина, но нас еще поселили в одной комнате, номер 39. И я еще тогда не подозревал, что умею сочинять мелодии – меня научил играть на гитаре старшекурсник Виталий Шаповалов, ныне артист Театра на Таганке, среди своих – “Шопен”. И вот сама собой как бы получилась первая песня…

И первая песня, естественно, о какой-то неудавшейся любви. В 18–19 лет – это понятно. У всех какие-то любовные драмы в это время. И мы сочиняем песню “Ночи зимние”… Первая наша песня и какой-то студеный надрыв ее куплетов несется по ночным коридорам общежития. Потом к нам начинают приходить однокурсники, соседи по этажу, все со своими напитками, все хотят послушать эту песню. Мы понимаем, что это ошеломляющий успех, популярность этой вещицы обусловлена не ее качеством, а тем, что у всех в той или иной степени была какая-то любовная драма или какая-то история любовная не совсем получившаяся. И “Ночи зимние” попадали в резонанс с настроением большинства. Окрыленные этим первым успехом, мы продолжали сочинять дальше. Каждую ночь – или стихи, или песню. В сигаретном чаду, куря через каждые пять минут новую сигарету и сидя на своей бедной левой ноге, то есть в экологическом кошмаре, который Филатов сам себе и создает, – он сочиняет новые стихи или новую песню. Я сижу рядом, жду, не заглядываю через плечо – нельзя, табу, жду, когда он закончит, когда я возьму гитару, гитара уже без чехла, лежит, тоже ждет. Он закончит – и я примусь сочинять мелодию, и где-нибудь на кухне часа эдак в три ночи (а уж в 10 утра на следующий день первое занятие) будет премьера песни. Посреди вот этой кухни – окурков, картофельной шелухи – Леня сидит и пишет – надо знать почерк Филатова – каллиграфическими буковками. У него очень красивый почерк – он пишет такими красивыми буковками, что даже жалко зачеркивать, словно это какой-то старинный писарь составляет прошение на какое-то высочайшее имя. Потому что Филатов, так скромно всегда говорит – стишки пишу, стишки.

Вот сегодня читал новое произведение в стихах – пьесу; так, ерунда, чепуха какая-то. Мы с вами закроем глаза на эти конвульсии скромности у мастера слова, потому что, даже если красавица говорит время от времени окружающим, что она уродина, ей, понимаете ли, это не вредит. Ее начинают возмущенно опровергать не очень умные люди или, наоборот, с улыбкой смотреть, которые поумнее. Во всяком случае, пусть будут стишки, если ему так нравится. И вот он пописывает эти стишки, выводит их таким красивым-красивым почерком, и мне приходит в голову, что, может быть, действительно это и есть прошения на самое высочайшее имя, чтобы его “стишки” превратились в стихи – диковинный язык, на котором изъясняется душа. Средство доставки чувства и ума человека человеку. Или еще того больше – хрупкий мост между небом и землей или очередная попытка создателя быть нами услышанным, достучаться до нас, чтобы это превратилось в стихи. Вот он пишет, зачеркивает-перечеркивает, снова закуривает, снова пишет, опять закуривает, опять пишет, перечеркивает, опять пишет – в конце концов получается какой-то конечный продукт, и тем же вечером, как я уже говорил, этой ночью сочиняется новая песня…»

Во время учебы Леонид не переставал писать стихи, выдавая их за чужие произведения. Это стало своеобразной легендой в училище. Все, от педагогов до сокурсников, гадали, кто же действительно это написал. Леонид умело путал карты. Он дошел до такой наглости, что – ладно там популярные Ежи Юрандот или Васко Пратолини – один свой отрывок он выдал за часть из «Процесса» Артура Миллера. Целый час Леонид играл его преподавателям кафедры училища, которая, к чести ее надо сказать, не вся прельстилась, но кое-кто оплошал. Был сделан даже комплимент такого рода: вот видите, какие надо брать отрывки, тогда и играть сможете, а то наберете черт знает что. Товарищ Леонида, Боря Галкин, не выдержал напряжения тайны и, думая, что делает Леониду приятное, выпалил, что это вовсе не Артур Миллер, а Филатов написал самостоятельно, чем, конечно же, смутил высокого преподавателя. «Это было время вольницы, – вспоминает Леонид, – нас никто никогда не курировал: что мы ставим, откуда отрывок, где он печатался…» Сейчас из того, что Леонид писал в то время, ничего не сохранилось, только в памяти сокурсников – Бори Галкина, Володи Кочана, Нины Руслановой. Леонид писал почти для каждого экзамена по актерскому мастерству 2–3 сценических отрывка. Делал как бы одноактную пьесу, но к этому своему виду творчества относился беспечно, безжалостно уничтожал написанное, так как не считал это фактом литературы, стеснялся, а писал отрывки чисто из актерского эгоизма, подгоняя их под некий характер, человеческий тип. Играть так было легче и интереснее.

С Владимиром Качаном и Михаилом Задорновым

В коридорах Таганки

В училище он в то время находился мало, в основном ходил на занятия по актерскому мастерству. Художественным руководителем курса, на котором учился Леонид, была В.К. Львова. Однажды из-за прогулов его чуть не исключили из училища, помогла Вера Константиновна, так как считала его способным.

Куда любил Леонид ходить в то время, так это в кино, не пропускал ни одной новой картины, был киноманом. Смотрел послевоенных поляков: «Пассажирка», «Мать Иоанна от ангелов», «Канал», раннего Вайду, который, что бы ни сделал тогда и потом, казался Леониду грандиозным. Юношеская влюбленность… «Тогда меня, – вспоминает Леонид, – впечатляла невероятно вся эта эстетика – это замечательное черно-белое письмо. Я не мог от него никак отвыкнуть. В цветном кино все время чего-то не хватало, раздражало, казалось глупым и пошлым…»

Из интервью с Михаилом Задорновым (12 декабря 2000 года)

«Нас познакомил с Филатовым Володя Качан, с которым мы учились еще в Риге, и я как бы прилип сразу к их компании, несмотря на то что я был инженером. Они приняли меня, потому что все-таки меня очень интересовал театр. Что сказать о Лене? Вокруг него всегда были интересные компании, и Леня среди нас был учителем, который прививал хороший, в первую очередь поэтический, вкус, во-вторых, Леня рассказывал очень много о фильмах западных, о хороших западных фильмах, а не о таких, которые сегодня как бы выпускает с конвейера Голливуд… Леня являлся определенным эталоном вкуса для нас. Мне тогда очень нравилось, как он легко пишет стихи, он тогда написал несколько сценариев юмористических… Это было очень остроумно… Мы, выпивая в пельменной по стакану водки, отправлялись, я помню, с ним обязательно посмотреть какой-то фильм неореализма. Он знал всех артистов, он знал всех режиссеров… у него были какие-то совершенно уникальные знания в кино. Должен сказать, что сегодня я тоже отношусь к нему как к человеку, при котором я бы не хотел плохо шутить и не хотел бы говорить то, что порою говорится с эстрады. Вот у меня есть два таких человека на сегодняшний день в жизни – это моя мама и Леня Филатов. Часто так думаешь, интересно, если бы он был в зале, он сказал бы, что это пошлость – то, о чем я рассказал, или нет. Вот таким дорогим человеком для меня всегда был и есть Леня Филатов…

Мы действительно тогда носились по Москве в поисках интересных фильмов – буквально надо было выуживать какой-то интересный итальянский фильм, который шел в ДК и был так… завуалирован под некую лекцию. Я недавно ехал к Лене посидеть на кухне, поболтать о сегодняшнем… вообще о сегодняшних настроениях, о том, что творится, – и я подумал: как изменилась Москва. Она была в нашу пору… Москвой музейной, театральной и музыкальной. А сегодня Москва превратилась в бессовестно красивый город, но стала чужой: она купеческая, финансовая, банковская, политическая. Остались люди, которые ходят в филармонию, в театр, но я в театр уже стал ходить меньше, потому что обязательно тема гомосексуализма есть и я боюсь даже идти смотреть “Дядю Ваню”, потому что мне неинтересно, если дядя Ваня – гей… Не знаю, мне стало очень грустно, когда я поехал к Лене и вспомнил, как мы болтались по студенческой Москве…»

В училище Леонид в основном играл характерные роли, все с увлечением ими занимались, не задумываясь над тем, что характерные роли редко кому удается сыграть. Щукинское училище славилось любовью к подобным ролям.

«…Мы в то время были лишены честолюбия. Нам важен был прежде всего мир училища, что нас именно здесь называют талантливыми, здесь нас ценят… Мнение товарищей было самым важным…»

Открытие

Мир, кажется, зачитан и залистан,
А все же молод. Молод все равно!
Еще не раз любой из древних истин
В грядущем стать открытьем суждено.

И смотришь с удивленьем кроманьонца,
И видишь, пораженный новизной,
Какое-то совсем иное солнце,
Иное небо, шар земной…

О, радость первозданных откровений!
О, сложность настоящей простоты!
Мы топим их в пучине чьих-то мнений,
Сомнений и житейской суеты.

Они даются горько и непросто,
Который век завидовать веля
Безвестному Колумбову матросу,
Что первым хрипло выкрикнул: «Земля!»…

    Л. Филатов, 1966 г.
«– Что вы понимаете под словом “талант”?

– Талант – это то, что от Господа Бога, предназначение!.. Есть удивительно талантливые люди, совершенно нераскрывшиеся, всю жизнь прожившие как бы рядом со своим талантом… Очень важно словить Удачу. К одним она приходит поздно, когда они уже слепы и глухи, когда нет сил, здоровья реализовать себя, к другим – когда есть еще силы работать… В моей жизни было много счастливых встреч с людьми, которые определили судьбу: не будь преподавателя Щукинского училища Альберта Бурова, я не пришел бы в Театр на Таганке; не будь Юрия Любимова, я не узнал бы таких людей, как Борис Можаев, Федор Абрамов, Альфред Шнитке… И, наверное, моя жизнь была бы совсем иной… Не будь работы на телевидении с режиссером Сергеем Евлахишвили, не было бы встречи с Константином Худяковым… Беспрерывная цепочка счастливых встреч, но она стала возможной, потому что я очень много работал, старался, чтобы меня заметили».

Таганка

Юрия Петровича Любимова в нашей стране не было пять лет, но театр и зритель его ждали, не мог он не приехать. И вот Любимов в Москве, он ставит по контракту «Маленькие трагедии» А.С. Пушкина. Есть в этом слове «по контракту» что-то щемящее… Какой-то абсурд, нелепость. Любимов, который всей своей душой, талантом, всей жизнью своей боролся с гражданской апатией, рабством мыслей и поступков, который всегда утверждал человеческую личность, стал в силу обстоятельств не нашим гражданином. Чиновники выиграли еще одну дуэль, но лишь в том, что на долгие пять лет лишили зрителя режиссуры Ю.П. Любимова, а театр пережил в своей жизни множество драматических минут и невосполнимых утрат. Мы часто забываем, что театр – это единение людей, не только спектакли, существующие сами по себе, как праздник искусства, но это и будни, с каждодневным, непростым трудом. Театр – единение не только актеров, режиссера, драматурга, художника, композитора, но и зрителя, который включен в театральный организм. Только тогда можно говорить о факте существования театра, когда он имеет свою высшую идею, его формирующую, свой стиль, свое мировоззрение. Театр – это коллектив, но этот коллектив определяет лидер-режиссер. Без Станиславского не было бы МХАТа, без Таирова – Камерного. Мы узнаем театр не столько по актерам и названиям спектаклей, сколько по именам: Мейерхольд, Вахтангов, Товстоногов…

Таганка – это театр Любимова, уйдет его идея, его видение мира, современности – и театра не станет. Не мог этого не понимать Анатолий Васильевич Эфрос, когда писал открытое письмо Ю. Любимову в эмигрантский журнал «Континент», упрекая его в том, что тот хочет погибели своему театру. К сожалению, от 30-х годов нам досталась знаменитая фраза: «Незаменимых нет». За этой фразой страшное пренебрежение к индивидуальности, к личности человека. В наше время надо буквально кричать: «Каждый человек незаменим! Помните это!» Ю. Любимова нельзя заменить потому, что он – Любимов, потому, что он угадал время, когда в 1964 году создал Театр на Таганке…

Из интервью с Ю.П. Любимовым (В беседе с Ю.П. Любимовым участвовал старейший друг Театра на Таганке, член художественного совета театра Михаил Александрович Еремин)

«– Юрий Петрович, помните, как к вам в театр пришел Леонид Филатов?

– Помню. Он играл Актера из пьесы М. Горького “На дне”. Мне это понравилось, и я сразу пригласил его работать, но он норовист, характер у него сложный… Мне очень нравится, как Леонид сочиняет пародии, по-моему, он достигает прекрасных по сути вещей, может, проникает через актерский свой дар? Не знаю, что здесь помогает. Он актер умный, с ним приятно беседовать и интересно работать.

– А есть что-нибудь, чего Леониду не хватает как профессионалу?

– Он очень много всего делает, а ему надо сосредоточиться, потому что выпала прекрасная возможность сыграть интересные роли в “Маленьких трагедиях”, а он как бы забегался в славе… Звездная болезнь, я считаю, одна из страшных болезней, это как СПИД. Про человека говорят: “Прошел огонь, воду и медные трубы”. Огонь и воду многие проходят, а вот “медные трубы” – редко кто. Леонид, надеюсь, пройдет “медные трубы”, только, не дай Бог, кто это испытание не выдержит, теряет все. И нет уже ни трубы, ни огня…

– Как вы считаете, реализовались ли возможности артиста в театре?

– Филатов не совсем раскрылся в театре, у него больше возможностей. Если бы сейчас я ставил “Бесов” Ф.М. Достоевского, то Леонид мог бы сыграть Петра Верховенского. Я вижу его развитие в театре. Творческий запас у него большой, поэтому я дал ему роли в “Маленьких трагедиях” А.С. Пушкина. Рассчитываю, что через характер Леонид сможет очень глубоко эти роли постичь, то есть подойти к тому, как Пушкин эти роли определил: Зависть, Скупость… А иногда Леонид сам виноват, он мог давно играть Мастера. Когда ставился спектакль, он был занят и вводился в спектакль уже без меня. Собираюсь переделывать спектакль и обязательно порепетирую с ним. Леониду в этой роли не хватает булгаковского взгляда на жизнь, где-то – философичности. А во второй части спектакля он должен думать о фразе, которую говорит Воланд: “Здорово его отделали!” У него мало этого чувства, что его сильно отделали дьяволы.

Я считаю, что Леонид очень прилично сыграл в спектакле “Что делать?”. В поэтических представлениях он прекрасно чувствует стих, сам пишет, может, поэтому так удалась роль Пушкина в спектакле “Товарищ, верь!”. Леонид хорошо работал в спектаклях “Дом на набережной”, “Владимир Высоцкий”… Он человек мыслящий, творческий…

– Как вы нашли профессиональную форму актеров театра, когда вернулись?