МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 5

– Что ты, Галя? – я обернулся к ней, удивлённый её возмущением. Разыгрывает, что ли? – Ты не этого разве добивалась, пуская сплетню обо мне по Москве? – я посмотрел на неё. Я не думал, что мы с ней будем обсуждать это, но поскольку она завела этот разговор, что же, поговорим. Мне не больно, я доволен, я всегда сумею сделать всё так, что останусь в выигрыше. И сейчас я всё продумал и придумал свою дальнейшую жизнь, поэтому я за себя не обижен. Но я не один в этой истории. Алексея не могли не коснуться грязные языки, треплющие благодаря Галине, нашу фамилию.

– Я хотела, чтобы ты уволился?! – удивлённо воскликнула Мымроновна. – Да ты что, Кирилл?!

Похоже, она действительно удивлена.

– Чего же ты добивалась, рассказывая всем, как мы живём в своей семье? Разве не того, чтобы выжить меня из этого кресла и занять его самой?

– Да ты что?! – зашипела Галина, опасаясь кричать. – Я хотела, чтобы ты опомнился! Чтобы вышвырнул эту шлюху бесстыжую! Эту шлюху! Эту… тварь! Наглую, наглую тварь! – Галина аж побелела от возмущения.

Я засмеялся над её бессильной злобой:

– Так просчиталась, значит, Галя! Получишь моё кресло вместо меня! Неплохой обмен, по-моему, нет?

– С ума сошёл! Из-за неё! Из-за этой… Что у неё… что такого с ней, что ты… Неужели из-за ребёнка ты?!

Я направился к двери:

– На днях заеду за остальным и заодно со всеми попрощаться. Предупреди, что после новогодних праздников, в последний день, какого там… ну, в общем, в «Праге» праздную отходную.

– Да подожди, Кирилл, объяснись… – Галина даже подалась за мной, ещё за рукав схватится… даже забавно, прямо драма на работе, «Железная Мымроновна и её страсть». Н-да, и тут я наворочал какого-то чёрта…

– Пока, Галина Мироновна! Иногда нужен толчок, чтобы сделать важный шаг. Так что, спасибо, дорогуша, ты всегда была хорошим помощником. Отменным. Вот только… – сердце всё же зло заныло, разом заломило в висках от гнева, как и все дни, когда я думал об этом: – только за то, что Алёше неприятности доставила, не прощу тебя никогда, – произнёс я, чувствуя, что от гнева у меня перехватило дыхание.

– Я?!.. Я доставила неприятности?!.. Это я виновата, не ты? – сверкая глазами, зубами, серьгами, воскликнула Мымроновна.

– Я! Я, Галя, всё я!.. – согласился я, уже направляясь к двери. – До встречи!

Утро выдалось хмурое, дождь переходил в снег и обратно, на улицу не хотелось, ветер завывал в трубе, капли и снежинки, слепленные друг с другом в мокрые комки, лепился к стёклам окон, стуча, будто просились войти. Но в тепле хорошо натопленного дома, пахнущего тёплым деревом, печью, огнём и дровами, от этих звуков становилось только теплее и уютнее.

Наш дикий сад совсем разделся, голые мокрые ветви мотает ветер, опавшую листву мы сожгли ещё в конце октября, сняли детские качельки, а большие теперь раскачивает ветер, скрипя металлическими тросами в петлях, будто усадив на них свою невидимую нами подругу…

– Этот ливень в снег обернётся, как думаешь, Кирюша? – сказала я, обернувшись к нему от окна. Мы были в большой комнате, Митя спал наверху, где жарко горел камин, но там и от трубы печи было тепло, камин мы разжигали для удовольствия. – Ты опять на работу не поехал, ты…

– Я отрабатываю последние две недели и ухожу с кафедры, – сказал он будто, между прочим.

После этих слов, я села в кресло и выключила телевизор, мы смотрели «Шестое чувство» от которого меня поташнивало, все эти покойники, так и казалось, что я ощущаю, как от них смердит… Но то, что сказал Кирилл… меня затошнило по-настоящему:

– То есть как это?.. Ты что… Ты что делаешь?! Как это уходишь?! – я даже руку прижала к губам.

– Что ж делать, когда ославили меня, всех нас, на всю Москву?! – легко улыбнулся он. Удивительный он, лёгкий солнечный человек. Бросает то, ради чего работал и вообще строил всю свою жизнь, и улыбается так светло, будто в лотерее выиграл и рассказывает мне об этом сейчас. Удивительный человек.

– Боже мой, Кирюшка… – выдохнула я. – Я сломала тебе жизнь…

– Ну что ж… Я сломал твою, ты мою… всё правильно, как ещё могло быть? Я плачу, наконец, по счетам. Не всё же тебе… – продолжает улыбаться он.

– Как же… – я чувствую бессилие. «Всё правильно»… Кирюша, что ж правильно?..

– Не волнуйся, заработать на жизнь я сумею. Днями в местную больницу иду на должность главного врача и дерматовенеролога заодно. Настоящую живую работу я никогда не забывал, к счастью, все мои научные труды основаны на практике. Так что проживём, Ленуша! – он смеётся. – Да и гонорары от монографий…

– Да разве я об этом… Что ж ты и не сказал даже, что надумал… – он не понимает, я совсем не о деньгах сокрушаюсь, он ученый, и он бросает науку…

– А ты… разочарована, да? – он вдруг перестал улыбаться, сразу как-то меняясь, строжея лицом, будто вглядываясь в меня. – В постель ложилась с академиком московским, а встала с деревенским докторишкой?

Меня всё же вывернуло. Вернувшись из ванной в комнату, я сказала, остановившись в дверях:

– Ты, Кирилл Иваныч… не о том ты… «Ложилась, встала»… разве обо мне речь сейчас? Ты же… ты всю жизнь на кафедре, ты учёный… С тоски не помрёшь, а?

Он подошёл ко мне, притянул к себе, улыбаясь, тучи уходят с лица:

– Ты… не пугай меня, Лена, я ведь… – он коснулся пальцами моего лица, улыбаясь, – знаю тебя вроде, а вдруг…

– О-т дурила!.. – засмеялась я, качая головой. – Коне-ечно, – дурачась, я гнусавлю и растягиваю слова, – соблазнял московской квартирой, понимаешь ли, статусом академическим, зарплатой, связями, а теперь сам в примаки ко мне в деревню! – прыснула я, Кирилл уже знал, что дом этот теперь мой, тоже засмеялся, окончательно развеялось напряжение. Он обнял меня. Прижался лицом к моей голове, целуя мои волосы:

– Ленуша, пожениться надо, пару месяцев и живот будет видно, а мы… – тихо сказал Кирилл.

Я прячу лицо, обнимая его… пожениться… Кирюша…Кирюшенька… Милый… Я счастлива, пока не думаю ни о чём. А беременность очень способствует этой мысленной вялости. Мои мысли все о ребёнке, ещё о Митюшке, о том, как и где, поставить вторую кроватку, что купить малышу, а что от Митюши будет кстати… Кирюша, милый, зачем ты опять возвращаешь в мои мысли Лёню, запертого в темницу в глубинах, самых тайных глубинах моей души. Мне больно даже от тени мысли о нём… даже от попытки произнести его имя про себя. Это как утонуть и понять, что утонула, начать задыхаться… Но откуда Кириллу знать это. И не надо ему это знать, разве его вина, что я…

Кирилл посмотрел на меня:

– Я буду в Москве послезавтра, я поговорю с Алёшей.

Я чувствую его взгляд, но не могу ответить. Невыносимо обсуждать с ним Лёню, он не может понять, но и не понимать ведь не может…

– Да, ещё… Ленуша, в следующую пятницу я праздную отходную и хочу, чтобы ты пошла со мной… В «Праге», – улыбается Кирилл, глаза искрятся.

О, нет, это чересчур, праздновать, что Кирилл из-за меня бросает работу, теряет все, что было его жизнью больше двадцати лет.

– Нет, Кирюшка… да ты что… нет, прошу тебя… – взмолилась я, – это… нет-нет, глазеть все будут, из-за какой же это ты всё бросил, рассматривать станут, обсуждать все мои прелести… Кирюша, милый, пожалей меня! Я беременная, меня выворачивать начнет от этих ресторанных запахов… да и… Помнишь, как меня как рвало там, в прошлый раз в этой дурацкой «Праге»… Ну, не заставляй меня, я дома останусь. И Митю не надо будет пристраивать на вечер.

– Неужели покрасоваться не хочешь? Мымроновне нос утереть уже публично? Ты ведь такая… – он улыбается с удовольствием. – Господи, ты такая красивая… все сдохнут, когда увидят тебя!

– Ох, Кирюшка, похвалиться хочешь просто! – засмеялась я.

– Ну не без этого! – смеётся и Кирилл.

В этот день я никак не ожидал увидеть на «Суше» отца. Я уезжаю сегодня. Две недели отработки прошло и я, уволенный и абсолютно свободный, увы, человек, заканчивал сборы своих пожитков. У меня был вполне определённый план дальнейшей жизни. Сумки всего две, они уже стоят в моей комнате. Ведь я могу приехать сюда в любой день, если что-то мне понадобится, не на Камчатку я собрался уезжать, так что я забрал только необходимое.

Я сел за стол в моём «кабинете», чтобы написать записку. И замер с ручкой в руке. Что написать? Что написать отцу? Отцу, которого я вижу по два, а то и три раза в неделю, когда приезжаю встречаться с Митей. И ей… ЕЙ, моей жене, моей Лёле, которая предпочла его, всё же его… не могу ни смириться, ни поверить в это. Она говорит мне это, но даже не смотрит в лицо. Она живёт с ним с самой весны и даже не возвращается сюда на «Сушу», почему я не верю, что она предпочла его? Почему?

Потому что, проснувшись, она спросонья с нежностью позвала меня? Потому что не разводится до сих пор? Я не знаю. Логичного ответа нет, я просто знаю это. Я это чувствую. И даже то, что она не хочет оставаться со мной наедине, мне кажется, подтверждает это.

Но что мне написать ей? Ему? Им двоим? Что написать в этой записке? Я не могу выдавить из себя ни одного слова… Они заставляют меня бросить Склиф, к которому я привык, Москву, где я прожил половину сознательной жизни, они сделали меня посмешищем, выставили неудачником и идиотом, чуть ли не извращенцем. Но мне тошно не от этого, а от того, что я не вижу их, что мы живём отдельно уже полгода. Что я просыпаюсь каждое утро один в этой огромной квартире. И вечером, засыпая, мне кажется, что я слышу шаги отца в его комнате или коридоре, едва я закрываю глаза, я слышу Лёлино дыхание. Вот такой я слабак. Идиот и извращенец…

Даже Митюшка бывает со мной здесь, но не отец, не Лёля… Если бы не Митя, вообще ни одной ниточки не осталось бы, которая связывала бы меня с ними.

Что написать? Ни буквы не могу выдавить…

И вдруг щёлкнул замок. Это раньше мы все всегда звонили, теперь, никто никого тут, на «Суше» не ждёт. И я открываю дверь своим ключом и он, отец, открыл сам. Я вышел в переднюю. Не придётся мне писать проклятую записку.