Конец воздержанию. Книга о барах, коктейлях, самовозвеличении и о прелести декаданса

А потом оно вдруг оказывается у вас за стойкой и заплетающимся языком пытается заказать пиво:

– Ищщёпжллста.

Картина, в общем-то, малоприятная, но поскольку мы вынуждены начинать с начала (в чем бы оно ни заключалось), избавить вас от этого мы, увы, никак не можем.

На дворе 1806 год от Рождества Христова. Повторим: тысяча восемьсот шестой год.

Город, о котором пойдет речь, – назовем его просто «крупный город международного значения», – всеми силами оборонялся от вражеских войск, но все же не устоял под натиском наполеоновской армии под предводительством Луи Антуана Сен-Жюста. Обуянные духом Просвещения французы церкви превращают в стойла, евреев выпускают из гетто, обещают равенство всех людей перед законом, впервые предоставляют свободу прессе, нумеруют дома на улицах по порядку и знакомят замшелый городишко на берегах реки с тем, что такое поэзия, французский язык и французская кухня – ну или вообще что-то, хоть отдаленно ее напоминающее. Обладая, как и все французы, доведенным до совершенства снобизмом, они разгуливают по унылым улицам крупного города международного значения с непередаваемой важностью, позволяют себе наслаждаться жизнью и объявляют наслаждение в равной степени доступным всем, вне зависимости от класса, сословия, касты, пола, состояния, происхождения, родовитости и вероисповедания. Студенческие корпорации, все еще практикующие мензурное фехтование, ликвидированы как пережиток прошлого.

Жители указанного города в мирное время, как правило, обладали нравом весьма спокойным, а лица их выражали некоторое отупение. Однако стоило заговорить о деньгах, как тут шутки с ними были плохи – именно на этой почве они и не сошлись с новоприбывшими. После прихода французской армии вместе с духом Просвещения в городе начали ощущаться и все последствия континентальной блокады. Система твердой земли исключала морскую торговлю, а жители крупного города международного значения, расположенного в весьма удачном месте – у самой воды, всего в паре часов от моря, заметно выделяясь на фоне монотонного однообразия местного пейзажа, – хотели торговать (и по большому счету больше ничего не хотели). Условия расположения как самого поселения, так и находящихся в нем складских помещений позволяли с успехом осуществлять обмен рыбьего жира, холщовых мешков и вереска на табак, спиртное и краску цвета индиго, что обеспечивало некоторым горожанам скромное, но вполне состоятельное существование, а город обрел известность на всей равнине, сохранившуюся за ним и по сей день, о чем в нем самом не устают трубить на каждом углу.

И вот на одном таком углу распахнула свои двери таверна – место в высшей степени бесполезного времяпровождения, приемлемого общественными устоями упадка, путь в которую благодаря принесенному наполеоновскими войсками вольномыслию стал открыт и дамам и господам, невзирая на сословную принадлежность, цвет кожи и вероисповедание.

Первый ее гость – как мы уже увидели с вами в начале, он был урожденным жителем этого славного города, то есть самым настоящим бюргером, здесь зачатым, вытуженным, крещеным и закаленным троекратным протаскиванием голышом сквозь заросли Нойграбенского хвойного леса на потеху столь же настоящим бюргерам и бюргеркам, – был тридцати девяти лет от роду и только что впервые услышал, что пиво кончилось, а ему, понимаете ли…

– …Ищщёпжллста.

Не стоит даже упоминать, что годы, непосредственно следующие за рождением, – самая ужасная пора в жизни любого человека, – отмечены чрезвычайной духовной и пространственной ограниченностью, полной зависимостью от окружающих и множеством разных запретов. Но все же – и я надеюсь, вы с этим спорить не станете – ребенок является человеком. И если мы присмотримся внимательнее к тому человеку, что перед нами, то увидим, что, несмотря на прожитые годы, в своем развитии он не ушел далеко вперед: ему не свойственны ни прямохождение, ни связная речь, ни владение какими-либо навыками и инструментами. Кажется, и прикрывать наготу он еще как следует не научился. Не говоря уже о том, что о сельскохозяйственных достижениях, позволяющих возделывать ячмень, солод и хмель, ему тем паче ничего не известно. По крайней мере, он хотя бы способен крепко держаться за стакан.

Но раз уж мы выяснили, что человеческое дитя – вне зависимости от возраста – не обладает никакими признаками, свидетельствующими, по всеобщему разумению, о том, что обезьяна превратилась в человека, то кем же тогда является это дитя? Животным?

Животные, прямо скажем, разумом особым не обладают, но при этом способны более или менее совладать с возникающей проблемой. Выраженные инстинкты и кое-какие биологически предопределенные функции позволяют им на протяжении определенного времени выживать в той среде, где им более всего нравится, размножаться, образовывать семейства, стаи и даже целые роды и со всей яростью охранять их от врагов (зачем – положим, им виднее).

Таким образом, можно прийти к выводу, что зверь по меньшей мере обладает некоей общностью с выпивающим космополитом или же с сальным человеческим детенышем, если даже не равен им. И вполне возможно, что этот вывод будет верным. Будь то мужчина или младенец, зверь или космополит – по поведению в своей среде, сколь бы различными эти среды ни были, они мало чем отличаются друг от друга: при благоприятных условиях стремительно размножаются, стоит им достигнуть половой зрелости, и периодически всей стаей совершают набеги на соседей. Все оставшееся время они проводят в распитии пива, прогулках вдоль гавани и – при особо благостном расположении духа – распевании всевозможных рулад.

И подумать страшно, разве нет? Посему: следуя пути, ведущему к барам, коктейлям, самовозвеличению и красоте декаданса, не следует забывать о трех вещах.

1. Хороший человек – мертвый человек.

2. Хороший зверь – мертвый зверь.

3. Уважаемый космополит, вы что, всерьез собираетесь жить вечно?

Ну а что же дитя?

Нет-нет, постойте. Еще ни один детеныш не выбирал быть детенышем. Быть детенышем, несомненно, ужасно, но есть-таки одна вещь, одно-единственное достоинство, которое можно, нет, которое должно приписать дитяти: оно обладает будущим. Обладает шансом узреть этот мир, развиться, прийти к сколько-нибудь достойному образу. В конце концов, из него просто когда-нибудь может получиться человек. Самой этой вероятности иногда бывает достаточно для того, чтобы игра стоила свеч. Да, это всего лишь некоторая вероятность, и если повнимательнее приглядеться к этой кучке собравшихся в одном месте клеток, означенные шансы довольно невелики. Но все же они есть.

Пускай об этом нам на своем опыте расскажут те, кто некогда сам был человеческим детенышем, появившимся на свет в крупном городе международного значения. Итак, вступаем в первый круг.

Роджер Беренс

Алкоголь

В память о тетушке Марге

Аперитив

807. От [Божественного] Возлюбленного упала искра в сердце Мусы,

Его вином стало пламя, а его свечой – кустарник.

810. Испей однажды вина беспамятства,

Быть может, ты спасешься от [своей] самости!

811. Испей вина, чтобы оно освободило тебя от самого себя,

Чтобы доставило бытие капли в море!

812. Испей вина, чаша которого – это лик Друга,

Пиала – это пьяные очи-Винопийцы.

815. [Настолько] чисто то вино, что от грязи бытия

Дает чистоту тебе во время опьянения.

816. Испей вина и освободи себя от хладности [сердца],

Ибо пьяное буйство лучше благочестия.

823. Весь мир, как один Его винный погреб,

Сердце каждой песчинки – его чаша.

824. Разум пьян, ангелы пьяны, душа пьяна,

Воздух пьян, земля пьяна, небо пьяно.

    Махмуд Шабистари. «Цветник тайны»[1 - Пер. А. А. Лукашева под ред. Н. Ю. Чалисовой (в процессе публикации).Цитируемый фрагмент начинается с отсылки к эпизоду предания о Мусе [807], с которым Бог говорил из горящего кустарника: «Моисей, когда кончил срок, со своим семейством отправился в путь. На стороне горы он усмотрел какой-то огонь, и сказал своему семейству: побудьте здесь; я усматриваю огонь, может быть, принесу вам известие о нем, или головню с огнем, чтобы вам согреться. Когда он подошел к нему, тогда с правой стороны долины, на благословенной равнине, из кустарника раздался голос: «Моисей! Я Бог, Господь миров»» (Коран, 28, 29–30. Пер. Г. С. Саблукова).Вино беспамятства, о котором говорится в строфе [810] – дословно: вино потери себя – есть вино познания Истины, после вкушения которого человек теряет себя и растворяется в Истине.Соотношение капли и моря в строфе [811] символизирует отношение человека и Бога. Речь идет о состоянии фана – растворении мистика в Боге. Данный образ весьма удачен для суфийской антропологии: предельно малая капля не просто растворяется без следа в беспредельном море (что адекватно передает идею растворения человеческого «я» в божестве), это происходит потому, что капля не есть нечто иное по отношению к морю: это та же реальность (вода), но взятая как мельчайшая модель моря, подобно тому как в суфийской мысли человек (как и любая другая вещь) признается неиным Богу, а стремление человеческой души к Богу есть стремление формы божественного бытия к своему источнику. Трансцендентная божественная самость обозначена в строфе [812] под ликом Друга.В строфах [815–816] Шабистари противопоставляет «пьяное буйство» (бадмасти) и благочестие (никмарди) как внутреннюю жаркую веру и внешнее, показное благочестие. Это противопоставление является одним из многих примеров его игры с переворачиванием категориальных оппозиций. В частности, в других местах он говорит о превосходстве части над целым, а также неверия над верой, когда под верой понимается только следование внешним предписаниям.Упоминая в строфе [823] о чаше, Шабистари подразумевает, что вино божественной любви наполняет собой каждый атом мира. Поскольку вино символизирует Истину, опьянение разума, ангелов, души, воздуха, земли и неба [824] говорит о наполненности мироздания божественным присутствием (комментарий А. А. Лукашева).]

Когда земля была безвидна и пуста, когда в начале творения царила пустота, как духовная, так и душевная, а затем на ней был заведен мировой порядок, когда из хаоса был создан космос, все это могло случиться, как говорится, «лишь в чаду зачатия»[2 - Из сборника эссе «Улица с односторонним движением» Вальтера Беньямина. Здесь и далее примеч. пер.]