Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– Ладно. Мет, закончил?

– Возьми арифметику, – буркнул, не поднимая головы, Метьюз.

Роб кивнул. Когда все делают одно и то же, то так и получается. То помогаем, то мешаем. Но глупо покупать три комплекта учебников, когда учатся в одном классе. Тетради – дело другое. Вот школа хоть и бесплатная, а всё равно расходы. Тетради, учебники, карты, ручки с карандашами, даже одежда, чтобы ходить на занятия. Но и оставаться неграмотными нельзя. Они же не грузчики с товарной станции и не пастухи, им мало уметь расписаться и прочитать название улицы. Это-то понятно.

– Роб, очнись.

– Я не сплю. Сделал, Мет?

– Сейчас. Держи. Найдж, дай географию.

– Подожди. Я не дочитал. Возьми пока словарь.

– Кофе поставлю. Глотнём ещё на ночь.

– Ага, Мет. Спасибо.

К шуму ветра за стёклами и шелесту страниц прибавилось уютное сопение кофейника. Они читали, писали, передавали друг другу книги. Найджел дописал арифметику и собрал тетради, свои и братьев. Метьюз дочитывал географию. А Найджел с Робертом поставили кружки и разлили кофе. Метьюз захлопнул книгу и встал, собрал книги и тетради в одну стопку.

– Я сейчас.

– Давай, а то стынет.

Тетради и учебники они держали в одном из нижних ящиков письменного стола. Пока помещаются, а дальше видно будет. Потом пили кофе, обсуждая, что завтра в школу пойдут втроём, а… да нет, ничего такого у них пока нет.

– А уголь?

– А чего уголь, уголь есть. До февраля хватит.

Как всегда, перед тем, как лечь спать, Роберт обошёл дом, спустился в подвал, проверил все запоры. Он любил эти минуты, чувство… собственности. Это его дом. Наверху спят его братья. Не будь их, и жить бы было незачем. Он и из «чёрного тумана» встал только потому, что они рядом были. Потому что понял: не встанет он, так они замёрзнут рядом, но не бросят его, не уйдут. И встал. Их шатало от голода, по-настоящему ветром шатало, но они были втроём, заодно. И смогли добыть еду, а потом и работу.

Когда Роберт поднялся наверх, всюду уже было тихо и темно. Не включая света, он прошёл на кухню, быстро проверил краны, плиту. А то мало ли… И уже спокойно пошёл спать.

Найджел услышал, как лёг Роберт, и успокоено вытянулся под одеялом. Всё в порядке, можно спать.

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

Мерно стучат колёса, привычно дрожит под ногами пол. В вагоне сразу и холодно, и душно. Окна сильно запотели, и только по тому, что из синих они становятся серыми, можно догадаться о наступлении дня. Жёсткие скамьи с высокими – сидишь и лопатками упираешься – спинками перегораживают вагон, оставляя узкий проход посередине. На скамьях тесно, люди сидят вплотную друг к другу. И так ехать три часа. Но другого поезда на Загорье нет. Так объясняли в ижорском Комитете, и, судя по набитому битком поезду, так оно и есть. Но ничего, совсем немного осталось.

Эркин покачивается в такт толчкам и рывкам, не открывая глаз и чутко прислушиваясь к окружающему, готовый в любой момент встать на защиту Жени, Алисы и их вещей. Эти дни от Иванькова до Ижорска достались ему нелегко. В Иваньково они приехали рано, к тому же в воскресенье, а поезд на Ижорск вечером. Вот так и получалось, что две ночи в поезде. Талоны в столовую им дали, вещи они сдали в камеру хранения, но погулять не пришлось: холодно. Женя с Алисой остались в Комитете, а он пошёл искать себе шапку. Воскресенье, магазины не работают, на привокзальной толкучке – Эркин уже запомнил это слово – шапок не было. Красноносый уже пьяный небритый старик предлагал ему за опохмелку свою облезлую развалюху. Но Эркин боялся вшей: подцепить легко, а вывести трудно – и отправился на поиски рынка. Пока нашёл, уши так замёрзли, что пожалел об отказе от покупки в Новозыбкове вязаной. На рынке шапки были. И вязаные, но дороже, чем в Новозыбкове, и ушанки. Эркина пошпыняли немного, что, дескать, плохой он охотник, раз шапку покупает. Но шпыняли необидно и явно только для смеха, он и смолчал. Выбрал ту, что подешевле, но крепкую, малоношеную, осмотрел, проверяя, надел и расплатился. Мех совсем почти не вытерт, только на затылке, где сгиб, маленькая пролысинка, но это мех такой, непрочный, сказали ему, кролик, цигейка лучше. Были там и цигейковые, но намного дороже, да и что это за такой зверь – цигейка – непонятно и потому лучше не рисковать. А к пышным рыжим и серым из лисьего и волчьего меха он и прицениваться не стал. Тут и дураку с первого взгляда всё ясно. Он ещё немного походил, поглазел, запоминая цены. В тёплой шапке и варежках и по снежку пройтись неплохо. И обратно шёл было не спеша, пока вдруг не сообразил: Женя-то волнуется, он же сказал, что у вокзала себе шапку посмотрит, а сам-то… и рванул бегом. Прибежал – Жени с Алисой нет. Пометался тогда, совсем голову потерял, а они в читальне комитетской сидели. И потом… не одно, так другое. Суета, путаница, холод и духота. В поезде им дали опять два места, но оказались боковые, а вагон был пьяным и шумным. Когда очередной загулявший уж очень нахально споткнулся, едва не упав на уже лежавшую Женю, Эркин не выдержал. Спрыгнул с полки и взял того за грудки.

– Шатает тебя, да?!

Тот забазарил, что он кровь проливал, а всякие отсиживались, а теперь чего-то там смеют… До серьёзной драки не дошло, но всё равно… Хорошо ещё, что после первой же большой станции – Ставрово, вроде бы – народу стало поменьше, и удалось, договорившись с проводником, перебраться с боковых в отсек к двум пожилым женщинам. Убедившись, что здесь никто Женю не обидит, Эркин залез на верхнюю полку и заснул. Ту-то ночь он не спал, так и просидел, в ногах у Жени, оберегая от шляющихся мимо взад-вперёд гуляк. Вторая ночь стала чуть поспокойней. Вагон хоть и гулял по-прежнему, но их не беспокоили. А потом проводник привёл в их отсек перепуганную и какую-то взъерошенную девчонку лет семнадцати. Меняться с ней местами Эркин не стал, а уступил свою полку и сел опять в ногах у Жени. Затылком упёрся в стену, ноги вытянул, перегораживая ими проход, и так продремал до утра. И сам не выспался, и Жене было неудобно. А в Ижорске было то же, что и в Иванькове. С вещами в Комитет, отметили маршрутный лист, поели по талону в вокзальной столовой и стали ждать поезда. Ну вот, три часа осталось, или сколько они уже едут?

Эркин вздохнул и осторожно подвинул ноги, меняя позу. Женя сидит у окна, рядом с ней Алиса, а дальше он. И на краешке их скамьи примостился паренёк в ватной куртке – здесь такие называют телогрейкой – облезлой ушанке и разбитых растоптанных валенках. Ровный гул голосов вдруг прорезал надрывный плачущий крик:

– Братцы и сестрички! Помогите калеке! Кто чем может, Христа ради, пожалейте, братцы, помилосердствуйте!..

Кричали с привычным равнодушием, но Эркин всё-таки приоткрыл глаза. Высокий из-за костылей, одноногий мужчина пробирался по проходу, запрокинув голову с обожжённым лицом и слезящимися щёлками вместо глаз. Перед ним шёл мальчишка, потряхивая шапку с мелочью и что-то неразборчиво подвывая. Сидящий рядом с Эркином парень буркнул:

– Бог подаст.

Но Эркин встретился глазами с Женей и полез в карман. Больше… гривенника, как он и раньше заметил, никто не подавал, и потому бросил мальчишке в шапку пять копеек.

– Дай тебе Бог, чего сам хочешь, – кивнул нищий, проходя за поводырём.

Парень искоса посмотрел на Эркина.

– Грехи откупаешь?

– Чего? – не понял Эркин.

– Нищему подать, как грех откупить, – парень ловко сплюнул в проход. – Не люблю я их. Попрошайки, сволочи.

– Ты его не сволочи, – сразу отозвалась сидящая напротив женщина, круглая от намотанных поверх телогрейки платков. – Он увечный, его пожалеть надо.

– Меня не жалели, и я не жалею, – огрызнулся парень.

– А тебя-то чего жалеть, бугая? – подала голос старуха у окна.

Сухая и какая-то сплющенная, она сидела, широко расставив ноги, между которыми громоздился большой – до колен ей – узел.

– Заткнись, старая, не встревай.

– Сопли утри, молод ещё мне указывать. А ты, милок, его не слушай. Нищему подать – душу спасти.

Эркин понял, что последние фразы обращены уже к нему, но ответить не успел.

– Вот сама бы, жлобина, и подавала бы, – прогудел сзади мощный бас, обдав щёку и ухо Эркина горячим перегаром. – А то много вас, халявщиц. Свою душу за чужие деньги спасать.

– Сам-то… – не осталась в долгу старуха, лихо завернув крепкое ругательство.

Женя крепче прижала к себе внимательно наблюдавшую за всем Алису, а вокруг дружно заржали.

Ай да бабка! – восхитился кто-то у другого окна. – С такой любовь закрутить, да в одно удовольствие!

– Я т-те такую любовь щас!.. – взвизгнула старуха.

– Да у них, бугаёв неложеных, одно на уме! – дружно поддержали её женщины.

Шум разрастался, уходя от их скамьи хохотом и руганью.

– Эх, бабка-бабка, – парень рядом с Эркином покачал головой. – О душе говоришь, а сама… хоть бы ребёнка постыдилась.