Башня Зеленого Ангела. Том 2

Между тем гроза прошла, но вода продолжала капать на пол сквозь дыры в крыше. Мириамель считала капли.

К полудню следующего дня Мириамель чувствовала себя настолько лучше, что уже могла продолжить путь. Они покинули дом, а над головами у них теснились тучи.

После того как самая острая боль прошедшей ночи стала слабее, они вели себя друг с другом холодно, точно два уставших фехтовальщика, покрытых синяками первой схватки и дожидавшихся второй. Они обменивались только самыми необходимыми фразами, но Мириамель весь день видела гнев Саймона, начиная с того, какими быстрыми и резкими движениями он седлал свою лошадь, и заканчивая тем, что ехал впереди, но так, чтобы она его видела.

Со своей стороны Мириамель испытывала нечто сродни облегчению. Худшее произошло, и возврата к прежнему не было. Теперь Саймон знал, какова она на самом деле, и она считала, что поступила правильно. Его презрение причиняло ей боль, но она решила, что так лучше, чем продолжать его обманывать. И тем не менее она не могла избавиться от ощущения потери. Ей нравилось целовать его и обнимать, ни о чем не думая. Если бы только он не заговорил о любви. Если бы не заставил ее задуматься об обязательствах. В глубине души Мириамель знала, что между ними невозможны никакие отношения, кроме дружбы, но бывали чудесные моменты, когда она позволяла себе делать вид, что все могло быть иначе.

Они ехали довольно быстро по ужасным, грязным дорогам, однако уже не вызывало сомнений, что им не удастся добраться до Фальшира к вечеру и придется остаться в пустошах к западу от города. Когда спустились сумерки – и без того тусклый день потемнел лишь незначительно, – они нашли на обочине заброшенный храм Элизии и разложили на полу свои постели. Саймон равнодушно отнесся к тому, что Мириамель устроилась на противоположной стороне костра.

В конце первого дня, проведенного в седле после болезни, Мириамель думала, что сразу заснет, но сон не шел. Она вертелась, пытаясь найти удобное положение, но ничего не помогало. Она лежала в темноте и смотрела в пустоту, слушая, как легкий дождь стучит по крыше храма.

Бросит ли ее Саймон? Неожиданно эта мысль ее испугала. Она несколько раз говорила, что готова проделать путешествие в одиночку, как и планировала с самого начала, но теперь поняла, что не хочет ехать дальше одна. Возможно, ей не следовало говорить Саймону всю правду. Солгать что-нибудь, чтобы сохранить лицо: а теперь, если его переполняет отвращение, он может просто вернуться к Джошуа.

Мириамель вдруг поняла, что не хочет, чтобы он уходил. И не только потому, что ей пришлось бы одной ехать по этим мрачным местам. Она призналась себе, что будет по нему скучать.

Было странно думать об этом теперь, когда она воздвигла между ними нерушимую стену, но Мириамель не хотела его потерять. Саймон занял ее сердце, как никакой другой человек. Его мальчишеские глупости и выходки всегда ей нравились, когда не раздражали, но сейчас им на смену пришла серьезность, которая ему очень шла. Несколько раз Мириамель ловила себя на том, что с удивлением смотрит на него, поражаясь, как быстро он стал мужчиной.

Мириамель привлекали и другие его качества: доброта, верность, открытость. Она сомневалась, что кто-то из много путешествовавших придворных ее отца смотрел на жизнь с тем же беспристрастным интересом, как Саймон.

Ей было страшно думать, что она может это потерять, если он ее покинет.

Но ведь она его уже потеряла – в любом случае теперь над их отношениями всегда будет нависать тень. Он увидел пятно в самом сердце ее сущности, и она сама сделала его максимально отталкивающим. Мириамель больше не хотела страдать из-за обмана, но, видя, как он теперь к ней относился, испытывала почти невыносимую боль. Он ее любил.

А теперь она и сама его полюбила. Эта мысль оказалась для нее полнейшей неожиданностью. Неужели правда? Разве любовь не приходит подобно удару молнии, слепящему и ошеломляющему? Или она, как сладкий аромат, наполняет воздух, и ты уже ни о чем другом не можешь думать? Нет, ее чувства к Саймону были совсем другими. Она думала о том, как смешно выглядели его волосы по утрам и как серьезно он на нее смотрел, когда за нее беспокоился.

Элизия, Матерь Божья, – молилась она, – забери эту боль. Любила ли я его? Люблю ли сейчас?

Впрочем, теперь уже не важно. Она сделала все, чтобы избавиться от боли. Позволить Саймону думать о ней как о чистой девушке, достойной его юношеских идеалов, было ужасно – даже хуже, чем совсем его потерять, если до этого дойдет.

Так почему ей так больно?

– Саймон?.. – прошептала она. – Ты не спишь?

Он ничего не ответил. Она осталась наедине со своими мыслями.

Следующий день казался еще более темным. Ветер оставался холодным и злым. Он ехали быстро, не разговаривая, Саймон вновь направлял свою лошадь вперед, опережая Мириамель и ее скакуна, которому они так и не дали имени.

К середине утра они подъехали к развилке, где Речная дорога пересекалась со Старой Лесной. На перекрестке в железных клетках висели два трупа, очевидно, уже довольно давно: по обрывкам одежды и голым костям уже невозможно было определить, кто они такие. Мириамель и Саймон сотворили знак Дерева и постарались по широкой дуге объехать клетки. Они свернули на Старую Лесную дорогу, и очень скоро Речная исчезла за невысокими южными холмами.

Дорога спускалась вниз, и они уже видели на севере лес Альдхорт, который начинался у подножия гор. Когда они ехали вдоль границы Долины Асу, горы защищали их от ветра, но Мириамель чувствовала какое-то беспокойство. Даже в полдень долина была темной и практически безмолвной, если не считать тихого шороха слабого дождя в голых ветвях дубов и ясеней. Даже ели и сосны казались почти черными.

– Мне не нравится эта долина, Саймон. – Мириамель пришпорила своего скакуна, а Саймон придержал лошадь, чтобы она смогла его догнать. – Здесь всегда было тихое, спокойное место – но сейчас все иначе.

Саймон пожал плечами, глядя на окутанный глубокими тенями склон холма. И только после того, как он долго не сводил взгляда с застывшего ландшафта, Мириамель поняла, что он не хочет смотреть ей в глаза.

– Мне не нравилось большинство мест, в которых мы побывали, – холодно сказал он. – Но мы путешествуем не для удовольствия.

Она рассердилась:

– Ты прекрасно понял, что я имела в виду совсем другое, Саймон. Я хотела сказать, что долина кажется… ну, я не знаю, опасной.

Теперь он повернулся, и на его лице появилась неприятная усмешка:

– Ты хочешь сказать, что здесь водятся призраки? Как говорил старый пьяница?

– Я не знаю точно, что я имела в виду, – ее голос наполнила ярость. – Но я вижу, что говорить с тобой – пустая трата времени.

– Несомненно. – Он слегка притронулся шпорами к бокам Искательницы, и она пошла вперед.

Мириамель смотрела на его прямую спину, и ей очень хотелось на него накричать. А чего еще она ждала? Точнее, чего вообще хотела? Разве она поступила неправильно, когда сказала ему правду? Быть может, станет легче, когда пройдет некоторое время и он поймет, что они все-таки смогут остаться друзьями.

Дорога продолжала спускаться в долину, а горы вокруг, казалось, становились все выше. Они никого не видели. Редкие домики, примостившиеся на склонах, выглядели нежилыми, но у них появилась надежда, что к вечеру они смогут найти крышу и ночлег, – мысль эта приносила облегчение: Мириамель совсем не хотелось спать под открытым небом. Ей отчаянно не нравилась Долина Асу, хотя до сих пор не произошло ничего такого, что подтвердило бы ее опасения. И все же удушающая тишина и неподвижность и заросшие лесом склоны – и, не исключено, ее собственная печаль – заставляли Мириамель мечтать о том моменте, когда они покинут Асу и увидят мыс Свертклиф, даже несмотря на то что Асу’а и ее отец будут совсем рядом.

А еще ее приводила в уныние мысль о том, чтобы провести еще одну безмолвную ночь наедине с Саймоном. После того неприятного разговора за весь день он сказал ей всего несколько слов, и только по делу. Сообщил, что обнаружил, как ему показалось, новые следы возле храма, где они провели прошлую ночь, но его голос звучал совершенно равнодушно. Мириамель подумала, что следы могли быть их собственными, ведь они довольно долго там топтались, собирая хворост. Кроме того, Саймон говорил с ней про остановки, еду и воду. И Мириамель не сомневалась, что ее ждала неприятная ночь.

Они успели довольно сильно углубиться в долину, когда Саймон неожиданно натянул поводья Искательницы, и кобыла продолжала довольно долго перебирать ногами после того, как остановилась.

– Там кто-то у дороги, впереди, – тихо сказал он. – Сразу за деревьями. – Он показал туда, где тропа уходила в сторону и исчезала из вида. – Ты их видишь?

Мириамель прищурилась. Ранние сумерки превратили дорогу перед ними в тусклую серую полосу. Если что-то и двигалось за деревьями, со своего места она ничего не видела.

– Мы приближаемся к городу, – ответила она.

– Тогда едем дальше, – предложил Саймон. – Наверное, кто-то возвращается домой, только вот мы за весь день никого не видели. – Он направил Искательницу вперед.

Они свернули и сразу увидели посреди дороги двух человек, каждый держал в руке ведро. Когда они услышали стук копыт лошадей Саймона и Мириамель, они вздрогнули и испуганно обернулись – так обычно ведут себя воры. Мириамель не сомневалась, что они удивились не меньше Саймона, когда заметили на дорогие других людей.

Пара отошла к обочине, когда всадники приблизились. Глядя на темные плащи с капюшонами, Мириамель решила, что это местные, живущие в горах. Саймон поднял руку, приветствуя их.

– Да дарует вам Господь добрый день, – сказал он.

Ближайший к нему человек осторожно поднял руку для приветствия, но застыл на месте, не сводя глаз с Саймона.

– Клянусь Деревом! – Саймон остановил лошадь. – Вы – те самые люди из таверны в Фальшире.

Что он делает? – испуганно подумала Мириамель. – Это Огненные танцоры? Саймон, идиот, поезжай дальше!

Он повернулся к ней.

– Мириамель, посмотри, – сказал он.

Неожиданно оба человека в капюшонах опустились на колени.

– Вы спасли нам жизнь, – сказал женский голос.

Мириамель остановила лошадь, посмотрела на них и тут же узнала мужчину и женщину, которым угрожали Огненные танцоры.

– Это правда, – сказал мужчина. Его голос дрожал. – Да благословит вас Усирис, добрый рыцарь.