Финансист. Титан. Стоик

– Это маленькое ничтожество (она вовсе не была такой) считает, будто солнце всходит и заходит в кармане ее отца, – однажды обратилась Лилиан к своему мужу. – Послушать ее, так Батлеры происходят от королей Ирландии! Ее деланый интерес к музыке и живописи просто смешон.

– О, не будь слишком строга к ней, – дипломатично отозвался Каупервуд, Эйлин уже очень нравилась ему. – Она прекрасно играет на пианино, и у нее хороший голос.

– Верно, но у нее нет настоящей утонченности. Да и откуда? Только посмотри на ее родителей.

– Не вижу в этом ничего особенного, – настаивал Каупервуд. – Она смышленая девушка и хороша собой. Разумеется, она еще ребенок и немного тщеславна, но это пройдет. Она не лишена воли и здравого смысла.

Насколько он понимал, Эйлин весьма дружелюбно относилась к нему. Он нравился ей. Она завела привычку петь и играть на пианино, когда он приходил в гости, и пела только в его присутствии. В его ровной, уверенной походке, коренастой фигуре и гордо посаженной голове было нечто привлекательное для нее. Несмотря на тщеславие и эгоизм, она иногда испытывала робость в его обществе. Когда он был рядом, она как будто становилась веселее и задорнее.

Вероятно, самой тщетной вещью на свете является точное определение человеческого характера. Все люди сотканы из противоречий, а наиболее способные из них тем более.

В случае Эйлин Батлер было совершенно невозможно дать точное определение. Она несомненно обладала умом в грубом и первозданном смысле, силой воли, до некоторой степени усмиренной общественной моралью и условностями, но иногда прорывавшейся наружу самым непосредственным и откровенным образом. В то время ей было всего лишь восемнадцать лет, но она выглядела привлекательной для мужчин с темпераментом Фрэнка Каупервуда. Она воплощала то, чего он раньше не знал и к чему испытывал бессознательное стремление. Живость и бодрость духа. Ни одна другая женщина или девушка из его знакомых не обладала такой внутренней силой. Ее рыжевато-золотистые волосы – не столько рыжие, сколько золотистые с рыжинкой, – поднимались надо лбом тяжелыми волнами и спадали узлом на шею. У нее был красивый нос, не чувственный, но прямой с маленькими ноздрями, и большие лучезарные глаза. Для него они имели приятный голубовато-серый или серо-голубой оттенок в зависимости от нарядов, которые в соответствии с ее темпераментом намекали на непозволительную роскошь в виде ножных браслетов, серег и нагрудных украшений одалиски. Разумеется, все это было только в его воображении. Годы спустя она призналась ему, что хотела красить ногти и покрывать ладони красной хной. Здоровая и сильная, она неизменно интересовалась мужчинами, – тем, что они думают о ней, и сравнивала себя с другими женщинами.

То обстоятельство, что она могла ездить в экипаже, жить в красивом доме на Джирард-авеню и навещать Каупервудов и других важных людей, имело огромное значение для нее. Однако даже в этом возрасте она понимала, что жизнь гораздо интереснее – многие не имели всего этого и продолжали жить.

Но осознание своего богатства и преимущества над другими продолжало владеть ее мыслями. Сидела ли она за пианино, каталась ли в экипаже, гуляла или стояла перед зеркалом, она ощущала свою статность и привлекательность и сознавала, что это значит для мужчин и почему женщины завидуют ей. Иногда она видела бедных девушек с впалой грудью или неказистой внешностью и проникалась сочувствием к ним; в других случаях в ней вспыхивала необъяснимая враждебность к какой-нибудь прелестной девушке или женщине, которая осмеливалась затмить ее своей внешностью или положением в обществе. На Честнат-стрит были такие девушки из богатых семей, которые, будь то в дорогих магазинах, верхом или в коляске, демонстративно вскидывали голову и всем своим видом показывали, что они выше всех остальных и хорошо знают это. Когда такое случалось, они с вызовом смотрели друг на друга. Ей всегда хотелось подняться на высшую ступень общества, однако жеманные аристократы из старинных семей вовсе не привлекали ее. Ей был нужен мужчина. Время от времени попадался «кто-то похожий», но не вполне «тот самый», кто казался ей привлекательным, но большей частью это были политики или законодатели, знакомые ее отца, а не люди из светского круга, так что они утомляли и разочаровывали ее. Ее отец не имел связей с настоящей элитой общества. Но миссис Каупервуд выглядела утонченной, сдержанной и властной. Эйлин часто посматривала на миссис Каупервуд и думала о том, как ей повезло.

Глава 14

Успех «Каупервуда и К°» после достопамятной сделки с облигациями в конце концов привел Каупервуда к знакомству с человеком, который впоследствии сыграл большую роль в его жизни – в моральном, финансовом и во многих других отношениях. Это был новый городской казначей Джордж У. Стинер, который был марионеткой в руках других людей, но, несмотря на этот факт, стал значительной персоной именно из-за своей слабости. До своего избрания Стинер занимался недвижимостью и мелким страховым бизнесом. Он был одним из тех людей, которых немало в каждом большом городе, – без широкого кругозора, без особой проницательности, не обладавшим практическими навыками или заметными талантами. Из уст Стинера не было высказано ни одной оригинальной идеи или мысли. Однако он был неплохим малым. Он выглядел тяжеловесным, неопределенным и каким-то безликим, что имело отношение скорее к складу ума, чем к физическому облику. Его глаза имели неопределенный голубовато-серый оттенок, волосы были светло-каштановыми и довольно жидкими. Он был довольно высоким, около шести футов, с умеренно широкими плечами, но его трудно было назвать статным. Он немного сутулился, живот слегка нависал над поясом, он говорил сплошные банальности: цитаты из газет, уличные и деловые сплетни. Соседи неплохо относились к нему. Его считали честным и вежливым; он и был таковым. Его жена и четверо детей были такими же посредственными, как это обычно бывает.

Тем не менее и несмотря на это – или с политической точки зрения благодаря этому, – к Джорджу У. Стинеру было приковано общественное внимание, чему способствовали политические методы, практиковавшиеся в Филадельфии на протяжении последних пятидесяти лет. Во-первых, он придерживался взглядов ведущей политической партии; он был известен членам городского совета и избирательного округа как верный сторонник, полезный при сборе голосов. Во-вторых, хотя он был совершенно бесполезен в качестве оратора из-за отсутствия идей, его можно было посылать от двери к двери, чтобы разузнать у бакалейщиков, мясников и кузнецов, что они думают о текущем положении вещей. Он без труда завязывал знакомства и в итоге довольно точно предсказывал результаты голосования. Республиканская партия, которая в то время только еще зарождалась, но уже занимала лидирующие позиции в Филадельфии, нуждалась в голосах избирателей. Было необходимо вытеснить бесчестных демократов, хотя он едва бы мог объяснить почему. Они выступали за рабство и свободу торговли. Ему не приходило в голову, что эти вещи не имеют никакого отношения к исполнительной власти и финансовой администрации Филадельфии. Предположим, демократы бы не делали этого, и что с того?

В то время в Филадельфии находился сенатор США, который вместе с Эдвардом Мэлией Батлером и Генри Э. Молинауэром, угольным воротилой и инвестором, распоряжался дальнейшей судьбой города. Они имели представителей, подручных, шпионов и всевозможные инструменты влияния. К числу последних принадлежал тот самый Стинер – крошечный винтик в безмолвном механизме их бизнеса.

Практически в любом городе, кроме этого, где население в целом весьма посредственно, такой человек, как Джордж Стинер, не мог быть избран городским казначеем. За редким исключением рядовые граждане мало интересовались политикой. За это отвечали члены узкого круга. Определенные посты доставались определенным людям из определенных фракций за определенные услуги. Кто же не знает, что такое политика?

В свое время Джордж У. Стинер стал persona grata для Эдварда Стробика, бывшего члена городского совета, который впоследствии стал главой избирательного округа, а потом президентом городского совета, а в частной жизни был агентом по продаже каменной облицовки и владельцем кирпичного завода. Стробик был ставленником Генри Э. Молинауэра, самого жесткого и хладнокровного из трех политических лидеров. Последний имел личные интересы в решениях городского совета, и Стробик был его орудием. Он способствовал избранию Стинера, а поскольку голосование прошло как по маслу, Стинеру сообщили, что впоследствии его сделают помощником заведующего дорожным управлением.

Здесь он попался на глаза Эдварду Мэлии Батлеру и оказал ему кое-какие услуги. Потом центральный политический комитет во главе с Батлером принял решение, что приятный во всех отношениях, гибкий и абсолютно преданный человек подходит на должность городского казначея, и Стинера включили в бюллетень для голосования. Он плохо разбирался в финансах, но был превосходным бухгалтером; кроме того, разве корпоративный советник Риган, еще один политический инструмент этого великого триумвирата, не будет давать ему полезные советы при любом удобном случае? Все было очень просто. Попадание в бюллетень было равносильно избранию, поэтому через несколько недель изматывающих общественных слушаний, где он мямлил благодушные декларации о необходимости честного городского управления, его ввели в новую должность.

На самом деле административная и финансовая квалификация Джорджа У. Стинера не имела особого значения, но в то время Филадельфия страдала от неустойчивой финансовой системы, вернее, от ее отсутствия; налоговый инспектор и казначей имели право собирать и хранить городские деньги вне казначейского хранилища при полном отсутствии требования размещать эти суммы для пользы городского дохода. Вместо этого от них ожидалось, что они будут сохранять или возмещать основной капитал при каждом вступлении в должность и уходе в отставку. Не существовало правила или общественного требования сохранять налоговые отчисления либо средства, поступавшие из других источников, в сейфах городского казначейства, где они находились бы в неприкосновенности. Эти деньги можно было давать взаймы, размещать в банках или использовать в личных интересах избранных людей при условии, что основной капитал подлежал возврату и никто не задавал лишних вопросов. Разумеется, такая финансовая схема публично не одобрялась, но о ней знали в политических, журналистских и банковских кругах. Как можно было с этим покончить?

Сблизившись с Эдвардом Мэлией Батлером, Каупервуд, сам того не сознавая, погрузился в атмосферу этих хаотичных и нечистоплотных спекуляций. Семь лет назад, уйдя со службы в «Тай и К°», он решил, что больше не будет иметь отношения к биржевой игре, но теперь вернулся с еще большим азартом, чем раньше. Теперь он работал на себя, на фирму «Каупервуд и К°», и стремился удовлетворить запросы новых могущественных людей, в круг которых постепенно входил. У всех имелись кое-какие деньги. Все они обладали конфиденциальной информацией и хотели, чтобы он продавал определенные пакеты акций с выгодой для них, поскольку он был хорошо известен местным политикам и считался надежным человеком. Он и был таким. С другой стороны, до настоящего времени он не был биржевым спекулянтом или своекорыстным игроком. В сущности, он часто утешался мыслью, что за все эти годы он никогда не играл на бирже для себя и действовал только в чужих интересах. Но теперь появился Джордж У. Стинер с предложением, которое не вполне совпадало с понятием биржевой игры, но, по сути дела, являлось им.

Здесь следует напомнить, что задолго до начала Гражданской войны и в военные годы в Филадельфии при недостатке средств в казначействе существовал обычай выпускать так называемые городские залоговые обязательства, которые были не чем иным, как долговыми векселями под шесть процентов годовых с выплатой через тридцать дней, три месяца, а иногда и полгода; все зависело от объема необходимых средств и от мнения казначея, через какое время в казне будет достаточно средств для погашения залоговых обязательств. С мелкими торговцами и крупными подрядчиками часто расплачивались таким образом. К примеру, мелкий торговец, который продавал запасы для городских учреждений, был вынужден предъявлять эти векселя в банке, если он нуждался в наличных деньгах, обычно по девяносто центов за доллар. С другой стороны, крупный подрядчик имел достаточно оборотных средств, чтобы подождать до конца срока. Легко понять, что это было невыгодно для мелких дилеров и торговцев, но прекрасно устраивало крупных подрядчиков или вексельных брокеров, ибо город через некоторое время гарантированно платил по своим залоговым обязательствам – а шесть процентов были выгодной ставкой – с учетом абсолютной надежности. Банкир или брокер, выкупавший такие векселя у мелких торговцев по девяносто центов за доллар, мог рассчитывать на отличную сделку; ему оставалось лишь подождать.

По всей вероятности, сначала у городского казначея не было намерения причинять кому-либо вред, и возможно, в городской казне действительно не хватало средств. Однако впоследствии не было уже никаких оправданий для выпуска залоговых обязательств, поскольку городское управление без труда могло быть гораздо более экономным. Но как можно представить, эти векселя стали прекрасным источником прибыли для банкиров, вексельных брокеров, крупных финансовых и партийных дельцов, поэтому они оставались частью налоговой политики города.

В этой схеме был лишь один недостаток. Для того чтобы извлечь выгоду, крупный банкир и держатель векселей должен был принадлежать к узкому кругу, близкому к властям Филадельфии. В противном случае, если он нуждался в деньгах и предъявлял свои залоговые обязательства городскому казначею, он обнаруживал, что не может получить наличные средства. Но если он передавал их банкиру или вексельному брокеру, близкому к влиятельным политикам, то все сразу же менялось. Казначейство находило средства для выплаты. Или же по желанию «правильного» банкира те векселя, которые следовало предъявить к оплате через три месяца, пролонгировались на долгие годы с сохранением процентного дохода, даже если у города было достаточно средств для выкупа. Разумеется, это подразумевало незаконное извлечение прибыли за счет городской казны, но никто не беспокоился по этому поводу. Отговорка «у города нет средств» прекрасно работала. Обычные горожане не подозревали об этом и не могли знать правду. Газетчики закрывали глаза, так как защищали интересы тех или иных политиков. В городе не было заинтересованных реформаторов, обладавших каким-либо политическим весом. Во время войны объем просроченных залоговых обязательств достигал двух миллионов долларов, и, разумеется, по ним выплачивалось шесть процентов годовых, но ситуация начала приобретать скандальный характер. Кроме того, у некоторых инвесторов появилось желание вернуть вложенные деньги.

Для очистки этой просроченной задолженности и наведения внешнего порядка было решено, что город выпустит заем, скажем, на два миллиона долларов – точная сумма не имеет значения. Этот заем будет оформлен в виде процентных сертификатов с номиналом сто долларов, подлежащих оплате через шесть, двенадцать или восемнадцать месяцев. Затем эти сертификаты будут выпущены в открытую продажу. Для их погашения будет создан амортизационный фонд, а полученные деньги будут использованы для оплаты давно просроченных залоговых обязательств, которые стали источником нежелательных слухов.

Ясно, что это был тот случай, когда нужно было отнять у одного, чтобы отдать другому. На самом деле не было и речи о погашении просроченного долга. Прожектеры собирались обеспечить финансовым политиканам все тот же старый урожай, продавая сертификаты «нужным людям» по девяносто центов за доллар или того меньше под предлогом отсутствия спроса из-за плохого состояния городских финансов. В определенной степени так оно и было. Война только что закончилась, и спрос на деньги был высоким. Инвесторы могли получать больше шести процентов годовых на других сделках, если бы заем не продавался с дисконтом. Но нашлось несколько бдительных политиков, не связанных с городской администрацией, а также газетчиков и независимых финансистов, которые воззвали к еще не угасшему патриотизму и настояли на том, чтобы заем был выкуплен по номиналу. Поэтому пришлось внести соответствующий пункт в муниципальный указ, утверждавший выпуск ценных бумаг.

Нетрудно понять, что это разрушило хитроумную схему выкупа долга под девяносто процентов от номинала. Поскольку существовало общее желание увязать средства от выкупа сертификатов со старыми заемными обязательствами, которые теперь не подлежали погашению из-за отсутствия средств в городской казне, оставалось лишь одно средство: найти брокера, знакомого с тонкостями фондового рынка, который смог бы разместить новый городской заем на бирже и преподнести дело таким образом, будто сертификаты стоили не менее ста долларов, чтобы продать их аутсайдерам за эти деньги. Впоследствии, несомненно, они упадут в цене, так что люди узкого круга смогут купить столько, сколько пожелают, и в конце концов потребовать у городской казны погашения по номинальной стоимости.

Джордж У. Стинер, к тому времени вступивший в должность городского казначея и не имевший особых знаний в области финансов, был не на шутку встревожен. Генри Э. Молинауэр – один из владельцев крупного пакета старых городских векселей, который теперь хотел вернуть свои деньги для инвестиций в золотые прииски на Западе, – нанес визит Стинеру и мэру города. Они с Симпсоном и Батлером составляли «большую тройку».

– Полагаю, пора что-то сделать с просроченными заемными обязательствами, – сказал он. – У меня их довольно много, но есть и другие. Мы долго помогали городу своим молчанием, но теперь пора перейти к делу. Мистер Симпсон и мистер Батлер придерживаются того же мнения. Можно ли зарегистрировать на фондовой бирже новые сертификаты и собрать нужную сумму? Какой-нибудь хитроумный брокер мог бы довести их до номинала.

Стинер был глубоко польщен визитом Молинауэра. Тот редко утруждал себя личными посещениями, и то лишь ради впечатляющего эффекта. Он посетил мэра и председателя городского совета, но обращался с ними так же, как со Стинером, – свысока и с непреложной настоятельностью. Для него они были конторскими клерками.

Для того чтобы понять истинную причину интереса Молинауэра к городскому казначею, значение его визита и последующих действий Стинера, необходимо обозреть политический горизонт в некоторой ретроспективе. Хотя Джордж У. Стинер в некотором роде был политическим ставленником и назначенцем Молинауэра, последний имел лишь отдаленное знакомство с ним. Он видел его раньше и знал о нем; он согласился на его продвижение, поскольку люди из ближайшего окружения заверили его, что Стинер был послушным и вменяемым, что он не причинит никаких неприятностей, и так далее. При нескольких предыдущих администрациях Молинауэр фактически поддерживал негласные связи с казначейством, но не так, чтобы это можно было легко проследить. Он был слишком заметной фигурой в политическом и финансовом отношении и не мог позволить себе такой риск. Но у него был план, поддерживаемый Симпсоном (но не Батлером), по использованию политических и коммерческих «подсадных уток» для максимального выкачивания денег из городской казны без угрозы скандала. В сущности, за несколько лет до описываемых событий в дело уже вступили разные посредники: президент городского совета Эдвард Стробик, тогдашний кандидат на пост мэра Эйза Конклин, члены городской администрации Томас Уайкрофт и Джейкоб Хэрмон, не считая других. Они учреждали подставные фирмы для поставок необходимых для города материалов: камня, древесины, железа, цемента (это был длинный список), – и разумеется, организаторы этих компаний неизменно получали хорошую прибыль. Это избавляло городские власти от необходимости искать честных и недорогих поставщиков.

Поскольку деятельность как минимум трех из этих подставных компаний имеет отношение к продолжению истории Фрэнка Каупервуда, здесь можно вкратце описать их руководителей. Эдвард Стробик – главный из них и наиболее полезный для Молинауэра – был очень бойким человеком лет тридцати пяти, сухопарый и довольно напористый, с черными глазами, темными волосами и несообразно большими черными усами. Он был щеголем, любившим одеваться броско: носил полосатые брюки, белый жилет в сочетании с черной визиткой и высокий, обтянутый шелком цилиндр. Его узорчатые туфли всегда были начищены до блеска, а безупречная внешность заслужила ему прозвище Пижон среди некоторых коллег. В своей посредственности он был весьма способным человеком, и многие уважали его.

Его ближайшие коллеги Томас Уайкрофт и Джейкоб Хэрмон были гораздо менее привлекательными и не такими яркими. Джейкоб Хэрмон был тугодумом в повседневном общении, но неплохо разбирался в финансах. Он был крупный, довольно унылый на вид, со светло-каштановыми волосами и карими глазами. Он был весьма сообразителен и готов поддержать любое предприятие, если оно не было абсолютно мошенническим и достаточно безопасным, чтобы не попасть в руки закона. С другой стороны, он не отличался изобретательностью и легко попадал под чужое влияние.

Томас Уайкрофт, последний член этого мелкого триумвирата, был высокий, поджарый, с костлявым лицом. Он имел довольно жалкий вид, но за изможденной внешностью скрывалась немалая проницательность. По профессии он был литейщиком и попал в мир политики во многом так же, как и Стинер: потому что оказался полезным. Ему удалось сколотить некоторое состояние с помощью своих подельников, предводителем которых был Стробик, и он участвовал в нескольких своеобразных предприятиях, о которых мы сейчас расскажем.

Компании, образованные этими политическими ставленниками при предыдущих администрациях и специально для Молинауэра, торговали мясом, стройматериалами, фонарными столбами, щебнем для дорожных работ и многим другим, в чем нуждался город. Утвержденный городской контракт не может быть аннулирован, но с некоторыми членами городского совета нужно было договариваться заранее, а для этого требовались деньги. Компании, организованные подобным образом, не занимались забоем скота или изготовлением уличных фонарей. Нужно было лишь иметь торговый патент и подряд на поставки городскому совету (этим и занимались Стробик, Хэрмон и Уайкрофт), а потом договориться с субподрядчиком, который на самом деле занимался разделкой мяса или изготовлением фонарей, и получать прибыль, которая затем делилась между ними или направлялась Молинауэру и Симпсону в виде пожертвований для разных клубов и организаций. Стинер или любой, кто занимал должность городского казначея, ссужал деньги под низкий процент в качестве гарантии надлежащего исполнения контракта и в некоторых случаях способствовал мяснику или чугунолитейщику в выполнении его обязательств. За эти услуги он брал не только один или два процента от суммы сделки, которые отправлялись в его карман (так делали другие казначеи), но и получал долю от прибыли. В качестве старшего делопроизводителя ему рекомендовали услужливого и абсолютно надежного молодого человека. Стинера не заботило, что Стробик, Хэрмон и Уайкрофт, действовавшие в интересах Молинауэра, могли использовать часть заемных денег для достижения целей, весьма отличавшихся от указанных в документах. Его делом было оформить ссуду.

Вернемся к нашему повествованию. Через некоторое время после назначения Стинер узнал от Стробика, который был одним из его поручителей при вступлении в должность (что противоречило закону, как и поручительство членов совета Уайкрофта и Хэрмона, ибо законодательство Пенсильвании гласило, что одно должностное лицо не может выступать поручителем для другого), что люди, посадившие его на эту должность и способствовавшие его избранию, ни в коем случае не предлагают ему выходить за рамки закона, но он должен проявить уважение и не противостоять муниципальным интересам, то есть не кусать руку, которая его кормит. Ему также дали понять, что когда он обживется на новой работе, ему будут перепадать кое-какие деньги. Как уже упоминалось, раньше он был бедным человеком. Он видел, как люди из его окружения, которые так или иначе занимались политикой, становились весьма благополучными в материальном отношении, в то время как он тщетно изнурял себя, работая страховщиком и агентом по продаже недвижимости. Он упорно трудился в роли мелкого политического назначенца. Другие политики возводили себе роскошные дома в новых районах города. Они ездили в Нью-Йорк, Гаррисберг или Вашингтон на увеселительные вечеринки. В летний сезон их видели за беззаботными разговорами в придорожных закусочных и загородных гостиницах вместе с женами или любовницами, а он пока что не принадлежал к этому счастливому обществу. Естественно, теперь, когда ему что-то пообещали, он стал покладистым и заинтересованным человеком. Почему бы и нет?

Когда дело дошло до визита Молинауэра и его предложения о необходимости довести сертификаты городского займа до номинала, хотя это не имело прямого отношения к негласной связи бизнесмена со Стинером через Стробика и остальных, казначей моментально осознал свое подчиненное положение (для этого было достаточно услышать властный голос хозяина) и сразу же после этого поспешил к обратиться к Стробику.

– Как бы вы поступили в таком случае? – спросил он у Стробика, который заранее знал о визите Молинауэра и ждал, когда Стинер явится к нему. – Мистер Молинауэр говорит, что этот новый заем нужно разместить на бирже и довести его до номинала, чтобы сертификаты продавались по сто долларов.

Ни Стробик, ни его соратники не знали, каким образом сертификаты городского займа, которые открыто торговались по девяносто центов, можно продавать на бирже по номиналу. Но секретарь Молинауэра, некий Эбнер Сенгстэк, упомянул в беседе со Стробиком, что поскольку Батлер ведет дела с молодым Каупервудом, а Молинауэру в данном случае безразлично, кто будет представлять его интересы на бирже, то вполне можно обратиться к Каупервуду.

Так и вышло, что Каупервуда пригласили в офис мистера Стинера. Оказавшись там и узнав о рекомендации Молинауэра или Симпсона пригласить его и лишь посмотрев без интереса или сочувствия на этого неуклюжего представителя среднего класса с вялыми щечками, он сразу же понял, что ему придется иметь дело с несведущим в финансовых делах человеком. Если бы он только мог стать единственным советником его на четыре года!

– Как поживаете, мистер Стинер? – поинтересовался он тихим, вкрадчивым голосом, когда казначей протянул руку. – Рад знакомству с вами. Разумеется, я наслышан о вас.

Стинер пустился в долгое и путаное объяснение своих трудностей. Его речь была сбивчивой, он запинался, продираясь через описание затруднительного положения, в котором оказался.

– Насколько я понимаю, главное, сделать так, чтобы эти сертификаты продавались по номиналу. Я могу размещать их лотами любого размера и так часто, как вам будет угодно. Мне нужно получить достаточно средств, чтобы погасить двести тысяч долларов просроченной задолженности по заемным обязательствам города, плюс еще столько, сколько мне удастся продать впоследствии.

Каупервуд ощущал себя врачом, щупающим пульс пациента, который на самом деле вовсе не был болен, но заверение в его благополучном состоянии могло принести крупный гонорар. Тонкости биржевой торговли были для него открытой книгой. Он понимал, что если ему удастся заполучить на руки весь заем, если он сможет скрыть тот факт, что действует в интересах города, и если Стинер позволит ему покупать сертификаты с позиции «быка» для амортизационного фонда, в то же время продавая благоразумными порциями при повышении курса, то он сможет сотворить чудеса даже с большим объемом ценных бумаг. Но он должен был получить все, так как это давало ему возможность нанимать посредников, выполняющих его указания. В его мозгу созрела схема, благодаря которой он мог создать у массы опрометчивых спекулянтов впечатление о биржевой нехватке определенных акций или долговых обязательств. Разумеется, при этом они будут считать, что эти ценные бумаги находятся на руках у разных мелких держателей и что при желании они могут купить столько, сколько захотят. А потом они очнутся и обнаружат, что не могут ничего получить, так как все находится у него. Но сейчас он не рискнет выдавать этот секрет. Нет, только не сейчас. Он доведет бумаги городского займа до номинала, а потом продаст их. Что за жирный куш для себя и для других! Он благоразумно предполагал, что здесь замешана политика и за спиной Стинера стоят гораздо более хитроумные и могущественные люди. И что с того? Только подумать, как ловко и проницательно они навели Стинера на мысли о нем! Возможно, его имя становится влиятельным в их политических кругах. Это сулило большие перспективы.

– Я скажу вам, что собираюсь предпринять, мистер Стинер, – сказал он, когда выслушал объяснения казначея и получил вопрос, какой объем городского займа он предполагает продать в наступающем году. – Буду рад взяться за это дело, но мне нужен день-другой, чтобы все обдумать.

– Разумеется, мистер Каупервуд, разумеется! – радушно отозвался Стинер. – Все в порядке, не торопитесь. Если вы знаете, как это можно сделать, просто скажите мне, когда будете готовы. Кстати, сколько вы берете за свои услуги?

– На фондовой бирже есть официальная шкала расценок, которой обязаны следовать брокеры. Это четверть процента от номинальной стоимости облигаций и долговых обязательств. Разумеется, мне придется организовать массу фиктивных продаж – это я объясню позднее, но это обойдется бесплатно в том случае, если дело останется между нами. Я сделаю лучшее, что в моих силах, мистер Стинер; можете полагаться на это. Однако мне нужен еще день-другой, чтобы все как следует обдумать.

Он обменялся рукопожатием со Стинером, и они расстались. Каупервуд был доволен, что ему предстоит важная финансовая операция, а Стинер радовался, что нашел человека, на которого он мог опереться.

Глава 15

План, разработанный Каупервудом после нескольких дней размышлений, был достаточно простым для того, кто сколько-нибудь разбирается в коммерческих и финансовых манипуляциях, но оставался мрачной тайной для непосвященных умов. В первую очередь городской казначей должен был воспользоваться его, Каупервуда, конторой как депозитным банком. Стинеру предстояло физически передать ему либо предоставить по кредиту, утвержденному по его указанию в городской бухгалтерской отчетности, определенное количество заемных обязательств. Сначала предполагалось выделить сертификаты на двести тысяч долларов, поскольку эту сумму нужно было собрать поскорее. Потом Каупервуд зайдет на рынок и посмотрит, что можно сделать, чтобы довести стоимость этих бумаг до номинала. Далее казначей испросит у фондовой биржи разрешение включить сертификаты в реестр ценных бумаг. Каупервуд воспользуется своим влиянием, чтобы ходатайство было удовлетворено в кратчайшие сроки. Затем Стинер разместит через него (и только через него) все сертификаты городского займа. Он даст Каупервуду разрешение на покупку в пользу амортизационного фонда (предположительно) такого количества сертификатов, какое понадобится для доведения их цены до номинала. Для достижения этой цели, когда значительное количество сертификатов разойдется на публичных торгах, будет необходимо выкупать их. Однако потом их можно будет снова продать. Правило, связанное с продажей только по номиналу, в данном случае можно обойти, то есть фиктивные и предварительные продажи не будут приниматься в расчет до достижения номинала.

Как указал Каупервуд в разговоре со Стинером, здесь было одно тонкое преимущество. Поскольку в конечном счете стоимость сертификатов предполагалось довести до номинала, не было возражений, чтобы Стинер или любой другой человек покупал их задешево по начальному курсу и придерживал до повышения котировки. Каупервуд с удовольствием будет проводить его сделки на любое количество сертификатов через свою бухгалтерию и рассчитываться в конце каждого месяца. Казначею не понадобится самостоятельно покупать ценные бумаги. Сделки с его участием будут проводиться с разумной маржей, скажем, десять пунктов. Можно сказать, деньги уже лежат в кармане у Стинера. Кроме того, покупки для амортизационного фонда можно будет совершать по очень низкой цене, так как, имея на руках основной и резервный выпуск сертификатов, Каупервуд мог выбрасывать на рынок требуемое количество в такие моменты, когда собирался покупать, и таким образом ослаблять рынок. Тогда он начнет покупать, и цена пойдет вверх. Имея возможность ослаблять или укреплять рынок по своему усмотрению, он не видел препятствий, чтобы городская администрация довела свои долговые обязательства до номинальной стоимости, и в то же время заработать хорошие деньги на искусственных колебаниях курса. Каупервуд будет рад получить большую часть своей прибыли именно таким образом. Городские власти должны перечислить ему обычный процент за все фактические сделки с сертификатами по номинальной стоимости (это необходимо во избежание недоразумений с биржевым комитетом). Что касается остального, в том числе спекулятивных продаж, которые понадобятся в большом количестве, он будет полагаться на свое знание фондового рынка для компенсации расходов. А если Стинер захочет спекулировать вместе с ним, что же, добро пожаловать.

Хотя эта схема может показаться туманной для непосвященных, знающие люди сочтут ее вполне понятной. Биржевые манипуляции всегда успешно работали, если один человек или одна группа людей могла контролировать котировки. Это не отличалось от того, что впоследствии было проделано с акциями страховой компании «Эри», «Стандард Ойл», с ценными бумагами производителей меди, сахара, пшеницы и многого другого. Каупервуд был одним из первых и самых молодых финансистов, который сообразил, как это можно сделать. Когда он впервые побеседовал со Стинером, ему было двадцать восемь лет. Когда он последний раз вел дела с этим человеком, ему было тридцать четыре года.

Постройка домов Каупервудов и отделка фасада банковской конторы «Каупервуд и К°» шли полным ходом. Фасад был отделан во флорентийском стиле со стрельчатыми окнами и дверью из кованого железа между стройными резными колоннами и поперечной балкой из бурого песчаника. На центральной панели была вычеканена тонкая, изящная рука с пылающим факелом. Элсуорт сообщил ему, что в старинной Венеции такую руку изображали над дверями меняльных лавок, но значение символа было давно позабыто.