Стоик

Он отыскал Сиппенса много лет назад – тот оказался незаменимым в переговорах о получении контракта на чикагский газ. И на деньги, вырученные на этом предприятии, Каупервуд предпринял вторжение на еще одну территорию – строительство чикагской уличной рельсовой сети – и привлек к работе Сиппенса, потому что, как стало известно Каупервуду, тот обладал природным даром находить участки коммунального комплекса, на развитии которых можно было заработать. Он нередко срывался, нервничал или излишне раздражался, легко вступал в ссоры, бывал склочен и ворчлив, а потому не очень дипломатичен, но у него имелись и свои плюсы: он был абсолютно предан Каупервуду, хотя и одержим бескомпромиссным среднезападным «американизмом», который часто вызывал раздражение, но не реже оказывался и весьма ценным.

По мнению Сиппенса, Каупервуду сейчас в борьбе за местные концессии был нанесен чуть ли не фатальный удар. Сиппенс не видел возможности для Каупервуда восстановить свою репутацию в глазах местных финансистов, которые инвестировали в него, а теперь, скорее всего, теряли часть своих денег. Со дня того поражения Сиппенс опасался встречаться с ним. Что он мог сказать Каупервуду? Что он весьма сочувствует человеку, который всего неделю назад был одним из мировых финансовых гигантов и казался непобедимым?

Но сегодня, всего на третий день после поражения, Сиппенс получил телеграмму от одного из секретарей Каупервуда с просьбой явиться к его бывшему работодателю. Сиппенс почти не поверил своим глазам, когда обнаружил, что Каупервуд весел, энергичен и в добром расположении духа.

– Как дела, шеф? Рад вас видеть в прекрасном настроении.

– Никогда не чувствовал себя лучше, Де Сота. А ты как? Готов к любой судьбе?

– Кому, как не вам, знать это, шеф. Я сражался до последнего патрона. А теперь – как вы распорядитесь.

– Я знаю, Де Сота, – с улыбкой ответил Каупервуд. Потому что все его неудачи с лихвой возместил его успех с Бернис, и он чувствовал, что сейчас должны открыться и быть заполнены главнейшие страницы истории его жизни, и он теперь смотрел на всех не только с надеждой, но и с добротой. – У меня есть для тебя одно поручение, Де Сота. Я послал за тобой, потому что мне нужен надежный и умеющий хранить тайну человек. А я знаю, что ты именно такой!

И на мгновение на его лице появилось жесткое выражение, а в глазах тот металлический, непроницаемый блеск, который ненавидели те, кто не доверял ему и кто его боялся. Сиппенс расправил плечи, выставил вперед подбородок и встал по стойке «смирно». Он был невысокого роста – не более пяти футов и четырех дюймов, а потому носил туфли на высоком каблуке и цилиндр, который не снимал ни перед кем, кроме Каупервуда. На нем было длинное двубортное пальто, расширенное книзу, что, как казалось Сиппенсу, придавало ему роста и достоинства.

– Спасибо, шеф, – сказал он, – вы же знаете, я в любой момент за вас хоть в ад.

Его губы чуть ли не дрожали – так его разволновало не только сочетание лести и веры в словах Каупервуда, но и все, что ему довелось вынести за последние несколько месяцев, а также многих лет их союза.

– Но теперь речь ни в коей мере не идет об аде, Де Сота, – сказал Каупервуд, теперь он расслабился и улыбнулся. – С тем, чем мы занимались здесь, в Чикаго, покончено, мы к этому не вернемся. И я объясню тебе почему. А теперь я хочу поговорить с тобой о Лондоне, о его системе подземного транспорта и возможности моего участия в каких-то из их проектов.

На этом он сделал паузу и жестом, вежливым и легким, пригласил Сиппенса сесть на ближайший к нему стул, а Сиппенс, бесконечно взволнованный невероятными возможностями чего-то нового и интересного, чуть не охнул.

– Лондон! Неужели взаправду, шеф? Здорово! Я знал, вы что-нибудь придумаете, шеф. Знал. Даже передать вам не могу, что я чувствую, шеф! – Он говорил, и его лицо прояснялось, словно от включившегося источника света внутри, его пальцы дрожали. Он чуть приподнялся, потом снова сел – явный признак охватившего его волнения. Он дернул себя за свои густые, лихо нависающие над верхней губой усы, глядя на Каупервуда с накопленным за долгие годы и абсолютно убежденным восхищением.

– Спасибо, Де Сота, – сказал Каупервуд, выбрав момент. – Я так и думал, что тебя это заинтересует.

– Конечно, заинтересует, шеф! – возбужденно ответил Сиппенс. – Послушайте, шеф, вы – одно из чудес света. Да вы только прикиньте – вот вы едва отбились от этих чикагских ублюдков, а уже готовы взяться за такое вот дело! Это великолепно! Я всегда знал: никто не сможет уложить вас на лопатки, но после этого последнего дела, признаюсь, я был готов к тому, что увижу вас чуток выбитым из колеи. Но не тут-то было, шеф! Не в вашем характере падать духом. Вы слишком велики, точка. Я бы от такого удара сломался. Точно знаю. Вышел бы из игры, признаю. Но вы – нет! Я хочу знать только одно, шеф. Что я должен сделать для вас. Вы только скажите – все сделаю, шеф. И никто ничего не будет знать, если вы так хотите, шеф.

– Это одно из условий, Де Сота, – сказал Каупервуд. – Соблюдение тайны и эта твоя старая добрая хладнокровная разборчивость в таких делах! Они очень пригодятся в связи с этой моей идеей, если я стану ее воплощать в жизнь. И к тому же ни один из нас в убытке не останется.

– Ой, не говорите об этом, шеф, не говорите, – проговорил Де Сота, напрягшись чуть не до состояния излома. – Я уже столько от вас получил, мне уже ни цента до самой гробовой доски от вас не надо. Вы мне скажите, что вам требуется, и я сделаю для вас все в лучшем виде. Или же вернусь и скажу вам, что это не в моих силах.

– Ты мне никогда не говорил такого, Де Сота, и я уверен, что никогда не скажешь. Но вот тебе вкратце эта история. Около года назад, когда мы все были заняты расширением здесь бизнеса, ко мне из Лондона приехали два англичанина, представлявшие один лондонский синдикат. Подробности я тебе опишу позднее, но примерный план таков…

И он рассказал все, что сообщили ему Гривс и Хеншоу, завершив рассказ мыслью, которая родилась в его голове в то время.

– В это дело и без того уже вбухано немало денег, как сам видишь, Де Сота. Почти пятьсот тысяч долларов, а результатов пока никаких, кроме акта, или концессии, на линию длиной в четыре или пять миль. И, прежде чем вообще можно будет о чем-то говорить, мы законным путем должны связать ее с двумя другими. Они сами об этом сказали. Но меня сейчас более всего интересует, Де Сота, не только выведать все о лондонской системе подземного транспорта в ее нынешнем виде, но и понять пределы возможностей ее развития. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду – прокладка линий, которые будут приносить доход, если их, скажем, провести на территории, где нет еще никого другого. Ты меня понял?

– Абсолютно, шеф.

– Кроме того, – продолжал он, – мне нужны карты общего плана и характера города, его транспортных путей, подземных и наземных, где они начинаются, где заканчиваются, а также геологические сведения, если их можно добыть. А также сведения о районах или кварталах, соединенных этими путями, какого рода люди проживают в них или кто там будет проживать с большей вероятностью. Ты меня понимаешь?

– Абсолютно, шеф, абсолютно!

– Кроме того, мне нужны сведения о концессиях на эти две линии в их сегодняшнем виде – акты, так это, кажется, у них называется, продолжительность их действия, протяженность линий, сведения о владельцах, о крупнейших держателях акций, как они действуют, какой доход приносят их акции – все, что тебе удастся узнать, не привлекая к себе слишком много внимания. И, уж конечно, ко мне. Ты это, конечно, понимаешь, как понимаешь и причины этих моих требований?

– Абсолютно, шеф, абсолютно!

– Кроме того, Де Сота, я бы хотел знать все о расходах на действующих линиях – сколько уходит на выплату жалованья служащим, сколько составляют эксплуатационные расходы.

– Понял, шеф, – отозвался Сиппенс, который уже принялся составлять в уме план действий.

– Потом возникает вопрос о стоимости оборудования и прокладки туннелей, о потерях и новых затратах на реконструкцию линий, которые в настоящее время, как я понимаю, действуют на паровозной тяге, на перевод их на электрическую тягу, на осуществление этой новой идеи – прокладки третьего рельса[3 - Третий, или контактный, рельс – проводник тока для скользящего контакта с токоприемником подвижного состава, изобретенный американским инженером Гранвиллом Вудсом.], об использовании которой при строительстве новой подземки сейчас ведутся разговоры в Нью-Йорке. Знаешь, англичане в этих делах разбираются и ведут себя иначе, чем мы, и я хочу, чтобы ты все об этом разузнал. И, наконец, может быть, тебе удастся узнать что-нибудь о стоимости земли, которая возрастет после прокладки этих путей, не стоит ли заранее приобрести там участки в каких-либо направлениях, как мы делали это здесь в Лейквью и других местах. Ты помнишь?

– Конечно, помню, шеф, конечно, помню, – ответил Сиппенс. – Я все понимаю и добуду вам все, что вы хотите, а может, и больше. Слушайте, это же замечательный план! И я вам передать не могу, как я горд и счастлив, что вы мне поручаете сделать это. Когда вы хотите, чтобы я отправился туда?

– Немедленно, – ответил Каупервуд, – иными словами, как только ты закончишь свои дела на твоем нынешнем пригородном проекте. – Он говорил о его загородной Объединенной транспортной системе, президентом которой в настоящий момент был Сиппенс. – Лучше передай дела Киттереджу и скажи ему, что хочешь отдохнуть зимой где-нибудь в другом месте – в Англии или в Европе. Если тебе удастся не допустить упоминания о своей персоне в газетах, так это только к лучшему. Если не удастся, сделай вид, что тебя интересуют другие вещи, но никак не пути сообщения. Если познакомишься там с какими-нибудь специалистами по путям сообщения и они покажутся тебе энергичными и достаточно деловыми, чтобы принять на себя руководство теми линиями, с которыми они связаны, дай мне знать о них. Потому что, конечно, это будет английское, а не американское предприятие от начала и до конца, если мы возьмемся за это дело. Ты сам понимаешь. Эти англичане не любят американцев, а мне не нужны никакие антиамериканские войны.

– Верно, шеф, понимаю. Я только об одном прошу: если я смогу быть вам там полезен впоследствии, я надеюсь, вы меня не забудете. Я столько работал с вами, шеф, и так тесно, что мне будет тяжело пережить, если после стольких лет… – Он замолчал, уставившись на Каупервуда чуть ли не умоляющими глазами, и Каупервуд в ответ посмотрел на него любезным, но в то же время непроницаемым взглядом.

– Ты прав, прав, Де Сота. Я знаю и понимаю. Придет время, сделаю все, что будет в моих силах. Я тебя не забуду.

Глава 7

После того как он подробно изложил Сиппенсу его обязанности, а также принял меры к тому, чтобы в Чикаго стало известно о его отъезде на восток для консультаций с некоторыми финансистами о возможности безотлагательного изъятия средств из его холдингов, мысли Каупервуда естественным образом вернулись к Бернис и вопросу о том, как им путешествовать и жить так, чтобы не привлекать ничьего внимания.

Конечно, он гораздо яснее, чем Бернис, видел длинную цепочку фактов и ассоциаций, которые такими тесными узами привязывали его к Эйлин и ни к кому другому. Бернис была не в состоянии в полной мере оценить это, в особенности еще и потому, что он столько лет и с такой настойчивостью преследовал ее. Но сам он был склонен сомневаться в разумности каких-либо действий в отношении Эйлин, если эти действия не носят абсолютно дипломатического и умиротворительного характера. Риск был слишком велик, в особенности с учетом его предполагаемого вторжения в Лондон и не столь давнего скандала вокруг его корпораций и его образа жизни в Чикаго. Его обвиняли в подкупах и вообще в антисоциальных методах. И спровоцировать теперь общественное недовольство, а также, возможно, какие-либо публичные действия со стороны Эйлин – намеки в газетах относительно его отношений с Бернис – это было бы слишком.

А потом была еще одна проблема, которая вполне могла посеять рознь между Каупервудом и Бернис. И эта проблема – его связи с другими женщинами. Некоторые из его романов так до сих пор и не были закрыты. От Арлетт Уэйн он временно избавился, но были еще другие, связь с которыми ограничивалась не более чем случайными встречами. Правда, оставалась еще Кэролайн Хэнд, жена Хосмера Хэнда, держателя солидного пакета акций чикагских железных дорог и пакгаузов. Когда Каупервуд познакомился с ней, она была совсем молода. Теперь Хэнд развелся с ней из-за ее связи с Каупервудом, но при этом оставил ей хорошее обеспечение. И она все еще была верна Каупервуду. Он купил ей дом в Чикаго и за время своей чикагской битвы довольно много времени проводил в ее обществе, потому что решил, что Бернис никогда не придет к нему.

А теперь Кэролайн собиралась в Нью-Йорк, чтобы быть рядом с ним, когда он окончательно решит покинуть Чикаго. Она была умной женщиной, не ревнивой – а если и ревновала, то никак этого не демонстрировала, – красивой, хотя и одевалась несколько необычно, и остроумной до такой степени, что ей неизменно удавалось забавлять его. Теперь ей было тридцать, но выглядела она на двадцать пять и при этом в полной мере сохранила живость двадцатилетней. До самой минуты прихода к нему Бернис и с тех пор – хотя Бернис и не знала об этом – Кэролайн ради Каупервуда держала дверь своего дома открытой для всех и приглашала тех, кого он хотел принять у нее. Именно ее дом в Норт-Сайде имели в виду чикагские газеты в своих самых жестоких нападках на него. Она всегда настаивала на том, чтобы он, когда перестанет любить ее, так и сказал ей об этом – она не будет его удерживать.

Размышляя о своем романе с Кэролайн, он прикидывал, не поймать ли ему ее на слове, объясниться, как она предлагала, а потом уйти. И все же, как ни дорога ему была Бернис, такой план казался ему слегка чрезмерным. Он мог бы объясниться с ними обеими. Как бы то ни было, ничто не должно расстроить его отношений с Бернис, которой он обещал быть настолько верным, насколько это для него возможно.

Но его мысли постоянно возвращались к проблеме Эйлин. Он никак не мог выкинуть из головы различные события, которые соединили их. Ту первую страстную и драматическую лихорадочную любовь, которая связала их в Филадельфии и внесла немалый вклад (если не стала единственной причиной) в его первое финансовое поражение! Веселая, безрассудная, эмоциональная Эйлин тех дней отдавала всю себя с настоящим неистовством и ожидала в ответ ту абсолютную защищенность, какую любовь за всю свою разрушительную историю не давала никогда и никому! И даже теперь, по прошествии стольких лет, после всех тех связей, что были в его, а потому и в ее жизни, она не изменилась, она продолжала его любить.

– Знаешь, дорогая, – сказал он Бернис, – я очень сочувствую Эйлин. Живет она там одна, в этом огромном доме в Нью-Йорке, безо всяких хоть чего-то стоящих связей, ее домогается множество прохиндеев, которые только и делают, что убеждают ее пьянствовать да кутить, а потом пытаются выкачать из нее деньги, чтобы оплачивать счета. Я знаю это от слуг, которые все еще хранят мне верность.

– Все это очень глупо, – сказала Бернис, – но и понять ее тоже можно.

– Я не хочу обходиться с ней слишком сурово, – продолжил Каупервуд. – Напротив, я всю вину беру на себя. Что бы мне хотелось сделать, так это отыскать какую-нибудь привлекательную личность в нью-йоркском обществе или на его границе, которая взяла бы на себя труд за условленную сумму исполнять роль ее светского спутника, проводника в обществе, скрашивала бы ее одиночество. Я, конечно, говорю в буквальном смысле.

При этих словах он горестно улыбнулся Бернис.

Но она сделала вид, что не заметила его улыбки, чтобы пустой мимолетный взгляд в сочетании с легким подергиванием уголков ее губ не выдал ее чувства удовлетворенности, с которым она восприняла известие о том, что они мыслят одинаково.

– Вот чего я не знаю, – осторожно сказала она. – Может, и есть такие люди.

– Их наверняка пруд пруди, – практично сказал Каупервуд. – Это, конечно, должен быть американец. Эйлин не любит иностранцев, я имею в виду иностранцев-мужчин. Но одно у меня не вызывает сомнений: эта проблема должна быть решена как можно скорее, если мы хотим спокойно жить и свободно путешествовать.

– Слушай, кажется, я знаю человека, который мог бы взять это на себя, – сказала вдруг задумчиво Бернис. – Его зовут Брюс Толлифер. Он из виргинских и южно-каролинских Толлиферов. Может, ты его знаешь.

– Он похож на того типа, о котором я думаю?

– Он молод и очень хорош собой, если ты об этом спрашиваешь, – продолжила Бернис. – Я его лично не знаю. Видела его единственный раз в доме Дании Мур в Нью-Джерси, они там устраивали теннисные матчи. В тот день Эдгар Бонсилл сказал мне, что этот парень настоящий приживальщик, что он живет за счет богатых женщин, и миссис Дания Мур – одна из них. – Тут она рассмеялась и добавила: – Я думаю, Эдгар немного побаивался, что я могу заинтересоваться Брюсом, а мне его внешность и вправду понравилась.

Она улыбнулась двусмысленной улыбкой, словно почти ничего не знала о нем.