Меч в камне

Варт последовал за ним, поскольку это было проще всего, предложил поднести бадью (что явно понравилось Мерлину, тут же ее отдавшему) и ждал, пока Мерлин разбирался с ключами, – бормоча, ошибаясь и роняя их на траву. Наконец, когда они проникли внутрь черно-белого домика – с такими сложностями, словно они его взламывали, – мальчик влез за хозяином по лестнице и оказался в комнате наверху.

Это была самая удивительная комната, в какой ему когда-либо приходилось бывать.

Со стропил свисал доподлинный крюкорыл, совершенно такой, как в жизни, страшенный, со стеклянными глазами и оттопыренным пластинчатым хвостом. Когда его хозяин вошел в комнату, чудище в знак приветствия подмигнуло одним глазом, хоть и было оно чучелом. Здесь помещались тысячи книг в побуревших кожаных переплетах, иные были прикованы к полкам цепями, иные прислонились одна к другой, как если бы выпили лишку и не очень себе доверяли. От них тянуло плесенью, их солидная сумрачность навевала безмятежный покой. Были тут и чучела птиц – попугаев, сорок, зимородков, павлинов во всей их красе, разве что пары перьев в хвосте не хватало, и малых пичужек размером с жуков, и знаменитого феникса, от коего пахло ладаном и кардамоном. Феникс вряд ли был настоящим, поскольку единовременно может существовать только один. Над полкой камина висела лисья голова, под которой было написано

ГРАФТОН, ОТ БУКИНГЕМА ДО ДАВЕНТРИ, 2 ЧАС. 20 МИН.,

а также сорокафунтовый лосось с подписью

ЛОХ О, 43 МИН., БУЛЬДОГ

и совсем живой на вид василиск с подписью печатными буквами

КРОУХЕРСТ, ШОТЛАНДСКАЯ ВЫДРОВАЯ.

Тут было несколько кабаньих клыков и тигриных когтей, и когтей леобарса, симметрично размещенных в стеклянной витринке, и огромная голова памирского архара, шесть живых ужей в подобии аквариума, несколько домиков ос-отшельниц, красиво вставленных в стеклянный цилиндр, заурядный пчелиный улей, обитатели коего безмятежно влетали и вылетали в окно, два молодых ежа, обернутых в вату, чета барсуков, при появлении волшебника сразу же завопивших «ик-ик-ик-ик», двадцать коробочек, вмещавших шестерку гарпий, гусениц палочника и даже одну олеандрового бражника ценою в шесть пенсов, – все кормились на своих любимых листьях, – ружейный ящик с разнообразным оружием, которое еще предстояло изобрести через полтысячи лет, ящик с таковыми же удилищами, комодик, набитый мормышками на лосося, Мерлиновой собственноручной вязки, другой комод, на ящиках которого красовались таблички «Мандрагора», «Мандрагоровый корень», «Камнеломка» и прочее, пучок индюшачьих и гусиных перьев, еще не подготовленных для письма, астролябия, двенадцать пар сапог, дюжина неводов, три дюжины проволочных силков на кролика, двенадцать пробочников, несколько муравьиных гнезд между двумя пластинами стекла, пузырьки с чернилами всевозможных оттенков от красного до фиолетового, штопальные иглы, золотая медаль лучшего стипендиата Уинчестера, четыре или пять фонографов, выводок полевой мыши живьем, два черепа, множество дорогого стекла – стекло венецианское, бристольское – и бутыль полировочной мастики, немного желтого японского фарфора и клуазоне, четырнадцатое издание «Британской Энциклопедии» (подпорченное, если правду сказать, чрезмерным натурализмом его познавательных вкладных иллюстраций), два набора красок, один – масляных, другой – акварельных, три глобуса с изображением уже открытых земель, несколько окаменелостей, набитая голова странного гибрида верблюда и парса, именуемого также гирафой, шесть больших лесных муравьев, стеклянные реторты, колбы, бунзеновские горелки и еще много чего, включая полный комплект сигаретных обложек работы Питера Скотта, изображающих пернатую дичь.

Войдя в этот покой, Мерлин снял свою цеплявшуюся за кровлю остроконечную шляпу, и сразу в одном из темных углов послышалась чья-то пробежка, захлопали мягкие крылья, и на черной шапочке, покрывавшей его макушку, объявилась неясыть.

– Ой какая милая сова! – воскликнул Варт.

Однако, когда он приблизился к ней, протянув руку, сова распрямилась, став выше наполовину, затвердела, словно аршин проглотив, сожмурилась, оставив лишь узенькие щелки, – вот как обыкновенно делаешь ты, когда приходится закрывать глаза, играя в прятки, – и сообщила неуверенным голосом:

– А никакой тут совы и нету.

После чего совсем закрыла глаза да еще отвернулась.

– Это всего лишь мальчик, – сказал Мерлин.

– И мальчика нету, – с надеждой сказала птица, не повернув головы.

Варт, пораженный открытием, что совы могут, оказывается, разговаривать, окончательно забылся и подошел еще ближе, отчего птица и вовсе разнервничалась, нагадила Мерлину прямо на голову – комната была совершенно бела от помета – и отлетела, усевшись на самом дальнем краешке крюкорылова хвоста, вне пределов досягаемости.

– У нас так редко случаются гости, – пояснил волшебник, вытирая голову половинкой драных пижамных штанов, которую держал для этой цели, – что Архимед немного стесняется незнакомцев. Иди сюда, Архимед, я хочу познакомить тебя с моим другом по имени Варт.

Тут он протянул к Архимеду руку, и тот враскачку, совсем по-гусиному, прошелся по крюкорыльей спине – ему приходилось идти переваливаясь, чтобы не повредить хвоста, – и с явственной неохотой соскочил к Мерлину на палец.

– Вытяни палец и приставь сзади к его лапкам. Нет, повыше, под самым хвостом.

Когда Варт это сделал, Мерлин слегка сдвинул Архимеда назад, так что палец мальчика уперся ему в ноги, и Архимеду осталось либо отступить, либо совсем потерять равновесие. Он отступил. Варт стоял, замерев от восторга, а мохнатые лапки крепко обхватывали его палец, покалывая кожу острыми коготками.

– Поздоровайся как полагается, – сказал Мерлин.

– Не буду, – сказал Архимед, глядя в сторону и ухватываясь покрепче.

– Ох, до чего же он милый, – снова вымолвил Варт. – Давно он у вас?

– Архимед живет у меня еще с того времени, когда был маленьким – таким маленьким, что головка у него была размером не больше цыплячьей.

– Хорошо бы он со мною поговорил.

– Может быть, если ты дашь ему эту мышь, только вежливо, он захочет поближе с тобой познакомиться.

Мерлин вынул из шапочки мертвую мышь.

– Я их всегда тут держу и червей для рыбалки тоже. По-моему, очень удобно, – и вручил ее Варту, а тот протянул мышь Архимеду – с некоторой опаской, ибо кривой ореховый клюв выглядел достаточно грозно, – но Архимед, внимательно осмотрев мышь, подмигнул Варту, переступил по пальцу поближе к ней, закрыл глаза и наклонился вперед. Он постоял с закрытыми глазами и выражением блаженства на лице, словно читая молитву, и затем удивительной боковой поклевкой взял лакомство столь нежным прихватом, что будь это мыльный пузырь, и тот остался бы цел. Он еще посидел, наклонившись вперед, с мышью, свисавшей из клюва, как если бы толком не знал, что же с ней дальше делать. Затем приподнял правую лапку – он был правша, хоть люди уверены, что это относится только к ним, – и взял ею мышь. Он держал ее так, как мальчик держит палочку с леденцом, как полицейский – свою дубинку, и глядел на нее, покусывая за хвост. Потом перевернул головою вперед, ибо Варт подал мышь неправильно, и заглотнул одним махом. Оглядев общество (хвост еще свисал из угла его клюва), словно желая сказать: «Я предпочел бы, чтоб вы не глазели так на меня», Архимед отвернулся, воспитанно сглотнул хвостик, почесал левой лапкой свою шкиперскую бородку и взъерошил перья.

– Ну пусть его, – сказал Мерлин. – Может быть, он не желает сходиться с тобой, не узнав, что ты собой представляешь. С совами нелегко подружиться, зато уж потом не раздружишься.

– Может, он посидит у меня на плече, – сказал Варт и при этом машинально опустил руку, так что Архимед, предпочитавший сидеть как можно выше, взбежал по рукаву и скромно встал у Варта за ухом.

– А теперь завтракать, – сказал Мерлин.

На столике у окна Варт увидел чудеснейший завтрак, аккуратно накрытый для двоих. Персики там были. Там были также дыни, земляника со сливками, сухарики, коричневая, пышущая жаром форель, еще более лакомые жареные окуни, цыплята с обжигающей рот острой приправой, почки с грибами на гренках, фрикасе, карри и на выбор – булькающий кофе и наиотменнейший шоколад со сливками в больших чашках.

– Возьми горчицы, – сказал волшебник, когда они добрались до почек.

Горшочек с горчицей приподнялся и, переваливаясь, как Архимед, подошел к тарелке Варта на тонких серебряных ножках. Затем он распрямил свои гнутые ручки и одной приподнял с преувеличенной вежливостью крышку, а другой протянул Варту щедро наполненную ложку.

– Ну и горшочек! – воскликнул Варт. – Где вы такой раздобыли?

При этих словах горшочек расплылся в улыбке и начал важно прогуливаться взад-вперед, но Мерлин стукнул его чайной ложкой по маковке, так что он сел и сразу накрылся.

– Горшочек неплох, – ворчливо сказал волшебник, – но уж больно любит покрасоваться.

Доброта старика и особенно чудесные вещи, которыми он владел, до того поразили Варта, что ему не хотелось приставать к чародею с вопросами личного свойства. Ему казалось, что вежливее всего будет просто сидеть и говорить лишь тогда, когда волшебник к нему обратится. Но Мерлин говорил мало и вопросов не задавал, так что у Варта в конце концов любопытство взяло верх над хорошими манерами, и он решился спросить о том, что томило его уже некоторое время:

– Вы не будете против, если я вас спрошу кое о чем?

– Для того я здесь и сижу.

– Как вы узнали, что завтракать будут двое?

Приготовляясь ответить, старый джентльмен откинулся в кресле и раскурил огромную пенковую трубку. («Господь милосердный, да он же дышит огнем», – подумалось Варту, сроду не слышавшему о табаке.) Затем он с неуверенным видом снял свою шапочку, – вывалились три мыши, – и почесал лысую голову.

– Ты когда-нибудь пробовал рисовать, глядя в зеркало? – спросил он.

– По-моему, нет.

– Зеркало, – сказал Мерлин, протягивая руку. Тут же в ладони его очутилось маленькое дамское зеркальце.

– Да не такое, дурак, – сердито сказал он. – Мне нужно зеркало настолько большое, чтобы, глядя в него, можно было побриться.

Зеркальце сгинуло, а на месте его появилось зеркало для бритья размером в квадратный фут. Затем он быстро потребовал карандаш и бумагу, – и получил неочиненный карандаш и номер «Морнинг пост», отослал их назад, получил авторучку, не заправленную чернилами, и шесть стопок бурой бумаги, годной разве что на обертку, отослал их назад, разразился гневной тирадой, в которой часто упоминалась Пресвятая Богородица, и в конце концов получил угольный карандаш и немного папиросной бумаги, о которых сказал, что эти сойдут.

Он положил один из листков перед зеркалом и нанес на него пять точек.

– А ну-ка, – сказал он, – соедини эти точки так, чтобы вышло W, но при этом смотри только в зеркало.