Люси подняла глаза, рассеянно улыбнулась и опять занялась кошкой.
– Я не думаю о новом браке, – мягко заметила Изабел.
Она вышла за Эндрю в восемнадцать лет. Муж был на двадцать лет старше и считал Изабел ценным приобретением: хорошенькая, аристократичная, милая – совсем как картина, которыми он торговал, – она должна была стать живым дополнением к его коллекции, но теперь, будучи вдовой, могла поступать как захочет. До сих пор она жила ради каких-то других целей: прятала доказательства преступлений Эндрю, опекала Люси, стараясь обеспечить девушке хорошую жизнь.
Перед глазами встало упрямое красивое лицо Каллума Дженкса, напоминая, что она не одна в своих планах. Пока что.
– Но вам все равно не мешает об этом подумать, леди Изабел, – возразила леди Селина. – И на этот раз выбрать кого пожелаете.
– Хотите сказать, замужество по любви?
В глазах леди Тисдейл плясали веселые искорки.
– Вы рассказываете сказки, девочка моя. Замужество по любви – роскошь, которую женщины не могут себе позволить.
Леди Селина с сомнением уставилась на нее и подняла чашку. Солнечный луч отразился в камне ее кольца. Она скорее всего не привыкла к тому, чтобы ей говорили, что на свете есть нечто такое, чего она не могла себе позволить.
– Я скажу дорогому Гадолину… Что мне следует ему сказать?
– Что замужество по любви – мечта, которая очень редко осуществляется, – сухо подсказала леди Тисдейл.
– А еще – что он должен привезти вам кошку, – добавила Люси. – Если, конечно, хотите.
– Верно, верно! – поддержала леди Селина. – Попросите принести кошку. Мой брат расскажет, где ее взять. Он, возможно, сейчас где-то в доме.
Следующие несколько минут присутствующие говорили обо всем и ни о чем. Такие разговоры подобны теплой ванне и утешительны именно своей предсказуемостью: мягкая учтивая лесть позволяла Изабел наблюдать и узнавать сведения.
И вовремя отступить, чтобы улучить момент и найти предлог ненадолго выйти.
Тихое «извините», смущенно отведенный взгляд – и все посчитают, что леди Изабел Морроу нужно воспользоваться туалетом, прежде чем отправиться со следующим визитом.
Она обошла гостиную по стеночке и открыла позолоченную дверь.
Каждая часть городского дома герцога Ардмора была роскошной и позолоченной, и коридор не был исключением: затейливые лепные медальоны, покрытые золотой краской, на каждом шагу картины, шелковые драпировки на стенах.
Бесшумно ступая, Изабел отправилась в противоположную от вестибюля сторону, поскольку знала, что Боттичелли Батлера там нет, как и в столовой, где не так давно обедала. Оставалось надеяться, что картины нет и в кабинете, где закрылся герцог с собаками, но если придется изобрести причину заглянуть туда, она это сделает.
Скользя рукой по стене, она все время прислушивалась, но стояла такая тишина, что казалось, будто у нее в ушах вата. В этой части дома не было слышно городского шума, а мягкие ковры под ногами заглушали звук шагов.
Изабел заглянула в другую комнату, музыкальный салон, где пахло свежесрезанными цветами и лимонным маслом, и свернула в следующий коридор. Герцог Ардмор владел огромной коллекцией картин, и куда бы она ни заглянула, всюду висели шедевры живописи. Кое-где картины располагались длинной цепочкой, рама к раме, а на лестнице теснились так плотно, что не было видно обоев.
Изабел бросила взгляд на дверь, которая, как она полагала, вела в кабинет герцога, после чего задумчиво осмотрела лестницу. Может, злосчастная картина висит на втором этаже, в хозяйских покоях?
Нужно спешить. Еще несколько минут – и визит пора завершать. Должно быть, они уже гадают о состоянии здоровья бедной леди Изабел, которая столько времени провела в туалете.
Она быстро взбежала по лестнице, завернула на угол и неожиданно на кого-то налетела.
– Осторожнее, мисс… О, Изабел! Здравствуйте!
– Джордж! – Изабел едва устояла на ногах, тем не менее приветствовала старого знакомого искренней улыбкой: – Как поживаете?
– Прекрасно, прекрасно!
Хоть он и улыбнулся в ответ, выглядел все же неважно и гораздо старше своих двадцати восьми: красные глаза, обрюзгшее лицо, обозначившийся животик – следствие постоянных пьянок. Поскольку он вел ночной образ жизни, кожа его приобрела неприятную бледность рыбьего брюха.
И все же, несмотря на это, Джордж обладал добрым, хоть и эгоистичным, нравом. Именно он рассказал Изабел о продаже – вернее, обмене – картины, которую его отец передал Анджелесу: уж очень хотелось поделиться последними новостями. Проигрыши отца были для него источником постоянного веселья.
– Сестра просила вас что-то принести? Могу я помочь вам это найти? – спросил он.
Верно. Она же наткнулась на него на лестнице второго этажа.
– О нет, дело не в этом.
Почему бы не быть с ним честной? Это легче, чем запоминать гору лжи.
– Я надеялась взглянуть на Боттичелли вашего отца: этюд к картине «Весна». Знаете, где он?
– С голыми танцующими дамами? – рассмеялся Джордж. – Думаю, да.
– Она прелестна! – запротестовала Изабелл. – Я полюбила Боттичелли, когда мы с Морроу жили на Сицилии. А сейчас просто захотелось посмотреть на нее.
– С этой старой картиной у вас связаны какие-то воспоминания, верно?
Изабел улыбнулась, но исправлять Джорджа не стала.
– Ардмор держит ее у себя в кабинете, – пояснил он. – Одно время она висела наверху, но теперь он хранит ее поближе к себе. Возможно, прощается, прежде чем отослать Анджелесу. По-моему, это должно произойти на следующей неделе.
Значит, у них всего несколько дней, чтобы поменять картину.
– Не хотелось бы беспокоить его, – произнесла Изабел, но Джордж стал любезно настаивать, что никакого беспокойства тут нет.
Они спустились вниз и подошли к той двери, которую не открывала Изабел. Джордж постучал, и в ответ раздался яростный лай, а потом и голос герцога, едва слышный за страшным шумом:
– Заходите!
Джордж приоткрыл дверь:
– Отец! Я привел посетительницу к твоим голым танцующим дамам.
Он не столько учтиво, сколько энергично подтолкнул Изабел в комнату.
– Гог! Магог! Сидеть! – приказал герцог.
Два огромных охотничьих пса куда крупнее Бринли уселись на пол и уставились на Изабел с недовольными гримасами на мордах.
– Спокойно, мальчики.
– Ваша светлость.