Пастушья корона

Отец глумливо усмехнулся:

– По-моему, голова у него вся чёрная от грязи, в которой он копается. А в голове – одни покойники. И вообще, какая разница, где находится Четыре-Икса? Кому взбредёт в голову поехать туда?[8 - И правда, никому. Зато многие приезжают оттуда, как и из многих других Захолустьев-О-Которых-Никто-Не-Слышал. Просто эти люди редко возвращаются обратно.]

У матери был усталый вид, но она продолжала заступаться за Джеффри:

– Мальчику хорошо даётся чтение, и господин Виггал научил его трём языкам. Джеффри даже немного говорит по-оффлиански.

Отец только фыркнул:

– Какой с того прок? Разве что он решит стать зубным лекарем! И вообще, зачем учить языки? В наше время весь мир уже говорит по-анк-морпоркски.

Но мать сказала Джеффри:

– Читай, мой мальчик. Чтение выведет тебя в люди. Знания – ключ ко всему.

Вскоре после этого лорд Вертлюг выгнал учителя, сказав:

– Чепуха это всё! Что-то не похоже, что из Джеффри выйдет толк. Куда ему до братьев!

Стены дома имели особенность: они подхватывали звук и разносили его по всем комнатам, поэтому Джеффри слышал эти слова. И подумал: «Не знаю, кем я стану, но кем я точно не хочу становиться – так это таким человеком, как мой отец».

Когда учитель уехал, Джеффри принялся бродить по окрестностям, узнавая новое, и много времени проводил в обществе Мактавиша, младшего конюха. Мактавиш был стар как мир, но почему-то оставался для всех младшим конюхом, и обращались к нему просто: «Эй, парень!» Он знал голоса всех птиц на свете и умел им подражать.

Мактавиш был с Джеффри, когда мальчик нашёл Мефистофеля[9 - Мефистофель – имя злого духа в мифологии эпохи Возрождения Круглого мира, то же, что бес или демон. Происхождение этого имени не вполне понятно, возможно, оно составлено из элементов древнееврейского или греческого языка. В Библии Мефистофель не фигурирует; этот демон явился из немецкого фольклора и в литературе поначалу был связан с легендой о докторе Фаусте. В XVI веке Мефистофель стал известен как литературный персонаж немецкой народной книги «Легенда о докторе Фаусте…» и вошёл во все последующие пересказы этой легенды: именно Мефистофелю учёный Фауст предлагает в залог свою душу. Но Мефистофель – не сам Сатана, а лишь один из его слуг. Так, в пьесе К. Марло «Трагическая история доктора Фауста» (ок. 1589 г.), Мефистофель говорит о себе как об одном из сторонников Люцифера и признаётся, что терпит бесконечные муки: // Мефистофель: // Мы те, что пали вместе с Люцифером, На Господа восстали с Люцифером И осужденье терпим с Люцифером. // Фауст: // Где осужденье терпите? // Мефистофель: // В аду. // Фауст: // Но как же ты сейчас вне сферы ада? // Мефистофель: // О нет, здесь ад, и я всегда в аду. Иль думаешь, я, зревший лик Господень, Вкушавший радость вечную в раю, Тысячекратным адом не терзаюсь, Блаженство безвозвратно потеряв? О Фауст, брось бесплодные вопросы, Что ужасом гнетут мой скорбный дух. // (Пер. Е. Бируковой) // К XVII веку имя Мефистофеля стало использоваться независимо от легенды о Фаусте; так, в комедии У. Шекспира «Виндзорские насмешницы» оно употребляется как оскорбительное ругательство. И всё-таки и персонаж, и имя обрели широкую известность благодаря очередной версии легенды о Фаусте – философской драме «Фауст» И. В. Гёте (первая треть XIX в.). Остаётся лишь гадать, какую из этих книг прочёл Джеффри – и какую форму обрела легенда о Фаусте в Плоском мире.]. Одна старая коза принесла приплод. Два козлёнка родились крепкие и здоровые, а третий, несчастный недомерок, лежал в соломе, отвергнутый матерью.

– Я попробую спасти этого козлёнка, – заявил Джеффри.

И целую ночь не смыкал глаз, выдаивая по капле молоко у козы и давая малышу слизывать его с пальца, пока наконец под утро козлёнок не уснул у него под боком в разворошённом тюке сена, где они пытались согреться.

«Он такой крохотный, – думал Джеффри, глядя на щёлочки закрытых глаз козлёнка. – Я должен дать ему шанс».

Козлёнок воспользовался этим шансом и вырос в сильного молодого козлика, бодливого и брыкливого, как чёрт. Он ходил за Джеффри повсюду, и если ему казалось, что кто-то хочет обидеть хозяина, он тут же наставлял на противника острые рожки. А поскольку козлик подозревал врага чуть ли не в каждом встречном, очень многим слугам и гостям доводилось проявлять благоразумие и галопом скакать прочь, завидев нацеленные на них козлиные рога.

– Почему ты назвал этого чокнутого козла Мефистофелем? – спросил Мактавиш.

– Я вычитал это имя в книге[10 - Что лишний раз доказывает: в книгах можно почерпнуть много полезного. Например, подходящую кличку для умного и жутко вредного козлика.], – ответил Джеффри. – По-моему, отличная кличка для козла.

Джеффри рос, постепенно превращаясь из мальчика в юношу, а потом и в молодого человека, но всё время благоразумно старался пореже попадаться отцу на глаза.

Однажды Мактавиш оседлал для него лошадь, и они вместе отправились в поля на самой границе владений лорда Вертлюга. Там они спешились и тихонько пробрались в лес, где жили лисы. Они уже не раз приходили сюда посмотреть, как лиса играет со своими лисятами.

– Вон как веселятся, любо-дорого глядеть, – прошептал Мактавиш. – Мама-лиса ест и кормит лисят. Но как по мне, лучше б они не так налегали на моих цыплят. Они убивают нашу птицу, а мы убиваем их. Так оно и идёт.

– Так не должно быть, – серьёзно проговорил Джеффри, всей душой сочувствуя лисе.

– Но нам нужно защищать наших кур, – сказал Мактавиш. – Я привёл вас сюда потому, что скоро ваш отец захочет, чтобы вы ездили на охоту вместе с ним. Может, вот на эту самую лису и будете охотиться.

– Понятно, – сказал Джеффри.

Про охоту на лис он, конечно, знал. Его с самого детства заставляли смотреть на выезд охотников.

– Мы должны защитить курятники, а мир может быть жесток и безжалостен. Но превращать это в игру – неправильно. Это ужасно! Настоящее истребление. Неужели обязательно всех убивать? Неужели обязательно убивать мать, которая кормит своих малышей? Мы берём так много и не даём взамен ничего. – Он встал и побрёл обратно к своей лошади. – Я не хочу охотиться, Мактавиш. Честное слово, я не любитель ненавидеть, я даже собственного отца не ненавижу, но охота – такое дело, которое я бы с удовольствием засунул в тёмный ящик и заколотил гвоздями.

Мактавиш встревожился:

– Были б вы поосторожней, господин Джеффри. Знаете ж своего батюшку. Он малость упёртый.

– Мой отец не упёртый. Он сам что хочешь упрёт, – с горечью сказал Джеффри.

– Ну, тогда, может, вы поговорите с ним или матушка ваша поговорит? Так, мол, и так, не готовы вы пока охотиться, – предложил Мактавиш.

– Без толку, – сказал Джеффри. – Если уж он что вбил себе в голову, его не переубедишь. Я иногда слышу, как мать плачет. Она старается, чтобы её никто не видел в такие минуты, но я знаю – она плачет.

Вот тогда-то он поднял глаза, увидел парящего в небе ястреба и подумал: «Свобода… Всё, чего я хочу, – это свободы».

– Как бы я хотел уметь летать, Мактавиш, – вздохнул он. – Как птицы… Как Бекар…[11 - Легенда о Летале и его сыне Бекаре, которые мечтали летать как птицы, была известна всякому образованному юноше. Эти двое сшили себе крылья из птичьих перьев и семян чертополоха. Мальчик-то немного пролетел, а его старый и толстый отец рухнул сразу же. Мораль истории такова: хорошенько подумай, прежде чем браться за дело.Легенда о Летале и его сыне Бекаре… Сходная легенда существует и в нашем мире: это древнегреческий миф о великом изобретателе и архитекторе Дедале и его сыне Икаре. Непревзойдённый инженер Дедал, автор многих удивительных изобретений (так, именно он построил лабиринт на острове Крит), создал искусственные крылья, скрепив перья воском, для себя и сына, чтобы улететь с Крита, где их держал в плену царь Минос, не желавший, чтобы кто-либо, кроме него, воспользовался услугами Дедала. В отличие от «Летала и его сына Бекара», в Круглом мире погиб Икар: взлетев в небо, юноша неосторожно приблизился к солнцу, и жар его лучей растопил воск, скрепляющий перья крыльев, а Дедал (вероятно, не столь тяжёлый, как его двойник из Плоского мира) благополучно долетел до Сицилии.]

И почти сразу же он увидел, как по небу, вслед за ястребом, пронеслась ведьма. Джеффри вскинул руку и показал на помело:

– Хочу такое! Хочу быть ведьмой.

Но старик покачал головой и сказал:

– Это не про вас, мальчик мой. Всякий знает: мужчина ведьмой быть не может.

– Но почему? – спросил Джеффри.

Старик пожал плечами и сказал:

– А вот этого никто не знает.

А Джеффри ответил:

– Я хочу знать.

В день своей первой охоты Джеффри выехал рысью вместе со всеми, бледный, но решительный. «Сегодня я должен постоять за себя», – подумал он.

Вскоре местные аристократы уже мчались галопом через поля и леса. Особо отчаянные даже перемахивали через канавы, изгороди или ворота, причём некоторые, преодолевая препятствия, оставляли коней позади. Джеффри старательно держался в задних рядах, пока наконец не улучил возможность незаметно отделиться и улизнуть. Он поехал назад через лес по широкой дуге. Сердце его обливалось кровью, особенно когда лай собак сменился радостным визгом – это означало, что кто-то подстрелил зверя.

Потом настало время возвращаться домой. Все пребывали в той счастливой стадии, когда слово «завтра» ещё что-то значит, но в руке у тебя уже дымится кружка с горячим питьём, щедро сдобренным чем-нибудь, не слишком отличающимся от особой овечьей притирки, которую готовила бабушка Тиффани. Награда для вернувшихся героев! Они побывали на охоте и выжили. Уррра! Охотники пили и прихлёбывали, проливая питьё на свои отсутствующие подбородки.

Но лорд Вертлюг посмотрел на лошадь своего сына Джеффри – единственную лошадь, которая не блестела от пота и чьи бабки не были забрызганы грязью, – и пришёл в ярость.

Братья держали Джеффри, а мать смотрела на отца с мольбой, но лорда ничто не могло смягчить. Мать отвернулась, когда отец мазнул по лицу Джеффри лисьей кровью.

Лорд Вертлюг чуть не лопался от злости.

– Где ты был? Ты должен был быть с нами, когда мы прикончили лису! – ревел он. – Ты у меня будешь охотиться, молодой человек, ты у меня полюбишь охоту! Я охотился с юных лет, и мой отец тоже, и его отец! Это традиция. Традиция, понимаешь ты? Каждый мужчина в нашем роду в твоём возрасте уже отведал крови! Кто ты такой, чтобы говорить, будто это неправильно? Позор на мою голову!