Ось мировой истории. Авраамические религии и век разума

4) Метафизика интеллекта

5) Теория психической энергии

1) Кризис в гуманитарной науке

Чтобы понять всю глубину кризиса наук о человеке (гуманитарных, социальных наук), важно понимать то значение, которое для этих наук имеет философия духа, и то плачевное состояние, в котором находится эта философия духа.

Прежде всего, далеко не вся философия признает субстанцию духа. Например, все направления философии материализма считают психику человека только функцией мозга, биологическим феноменом, который не нуждается ни в какой дополнительной психической или духовной субстанции для своего объяснения. На той же позиции стоят эмпирики. Достаточно вспомнить знаменитое определение «Я» у Давида Юма, которым он по меткому выражению Бертрана Рассела «изгнал субстанцию из психологии», чтобы в этом убедиться. «Что касается меня, то когда я самым интимным образом вникаю в то, что называю своим Я, я всегда наталкиваюсь на ту или иную единичную перцепцию – тепла или холода, света или тени, любви или ненависти, страдания или удовольствия. Я никогда не могу поймать свое Я отдельно от перцепции и никак не могу подметить ничего, кроме какой-нибудь перцепции», – пишет Юм.

Позитивизм, дарвинизм, даже фрейдизм – все это продолжатели традиции материалистов и эмпириков, «изгнавших субстанцию» из психологии и философии. Другими словами, упразднивших понятие Духа, – понятие столь необходимое для понимания существа человека.

Однако именно в силу того, что понятие духа составляет существо всего человеческого его невозможно безнаказанно изгнать из наук о человеке, из философии, из мировоззрения вообще. Оно обязательно появится вновь, в искаженном и извращенном виде, и в таком виде не принесет ничего кроме вреда. Но будет уверено существовать, потому что оно необходимо человечеству для понимания своего существа.

Так, в философии понятие духа возрождается как мистическая энергия абсолютной свободы воли. Такова например трактовка духа в спекулятивной немецкой философии, у Канта, Фихте и Гегеля. Примерно в том же ключе трактуют дух Шопенгауэр, Ницше и Сартр. Неслучайно поэтому, Гегель видит ось мировой истории в Евангелии Иисуса, Шопенгауэр в индуизме, а Ницше в греческой мифологии и зороастризме, как он его понимает. Трактовка духа как мистической энергии, не связанной с интеллектом (любовь, воля, всесилие), – это, по сути, религиозное понимание духа.

Кантианство вопреки традиции материалистов сводить всю активность человека, всю социальную динамику к функционированию биологии и экономики противопоставило им «науки о духе» Дильтея и философскую веру Ясперса. Однако, мистическое определение духовной энергии человека в философии Канта, блокировало всякое развитие научного понимания психики. Единственным надежным результатом этих попыток изучения духа стало само понятие субстанции духа как качественно отличной от биологии энергии.

Таким образом, на сегодня мы вынуждены констатировать наличие двух ложных представлений о духовной энергии человека:

1) Дуализм духа и тела. Эта позиция признает два качественно различных уровня энергии в человеке, и признает приоритетность духовной энергии. Однако, она сводит энергию духа к фантастике мистического всесилия и этим упраздняет ее. Что неестественно, то нереально.

2) Монизм тела. Эта позиция вообще упраздняет представление о человеке как союзе двух качественно различных энергий: биологической и психической (духовной). Она сводит психику к функциям мозга и этим упраздняет ее.

В итоге, у нас нет никакой приемлемой философии духа. Мы вынуждены жить с этими двумя ущербными мировоззрениями, соединяя их от безысходности в безобразное целое: немного научного понимания от дарвинизма и немного духовного понимания от религий. А в итоге получается гремучая смесь, которая не только не может удовлетворить наших запросов в знании, но и ведет ко все углубляющемуся кризису в экзистенциальной и социальной жизни человечества.

2) Научный материализм

«Наш мозг не есть обиталище, седалище, созидатель, не есть инструмент или орган, носитель или субстрат и т. д. мышления. Мышление не есть обитатель или повелитель, половина или сторона и т. д., но и не продукт и даже не физиологическая функция или даже состояние вообще мозга»

    Авенариус «Человеческое понятие о мире»

В 1714 году увидела свет «Монадология» Лейбница. В ней он в частности утверждает:

«Если мы вообразим себе машину, устройство которой производит мысль, чувство и восприятие, то можно будет представить ее себе в увеличенном виде с сохранением тех же отношений, так что можно будет входить в нее, как в мельницу. Предположив это, мы при осмотре ее не найдем ничего внутри нее, кроме частей, толкающих одна другую, и никогда не найдем ничего такого, чем можно было бы объяснить восприятие».

Лейбниц, как известный последователь дуализма Декарта, тем самым хочет сказать, что нельзя познать субстанцию духа через субстанцию материи. Что если вы хотите изучать дух – изучайте дух. Изучение мозга вам ничего не даст. О том же говорит Авенариус в приведенном выше отрывке.

Однако, как известно ряд известных философов держались прямо противоположной точки зрения. Например, Огюст Конт или В. Ленин. У Конта, который поставил себе задачу изучить закономерности развития человеческого разума, не нашлось лучшего объяснения для этого процесса, чем френология. «Нам стыдно!», – говорит Милль, когда пишет в своей книге о позитивизме об этой позиции Конта. На этом основании Конт, как известно, вообще исключил психологию из своей иерархии наук (в остальном очень хорошей). Потому что он считал, что поскольку такого феномена как сознание вообще нет (а есть только мозг), то психология попросту не имеет своего объекта исследования. На ее место он поставил биологию и социологию, которую стремился сделать «социальной физикой», и потерпел сокрушительное фиаско, как верно замечает Джон Милль.

«Конт вовсе отвергает, как совсем ненужный процесс, психологическое наблюдение, или говоря иначе, внутреннее сознание. Он не дает места психологии в своем ряду наук и отзывается о ней всегда с презрением. Какое же орудие предлагает Конт для изучения „моральных и интеллектуальных функций“ взамен психологии им отвергаемой? Нам стыдно сказать, что средством этим является френология! Правда, говорит он, наука эта еще не сложилась, но она развивается. Он принимает только общее деление мозга на три области: наклонностей, чувств и ума, с подразделением последней области на органы размышления и наблюдения. Однако, он смотрит на простую первую попытку распределить умственные отправления между различными органами, как на освобождение науки о человека из метафизической стадии и возвышения в стадию позитивную. Положение науки о духе было бы истинно печальным, если бы именно в этом заключалось лучшая для нее возможность сделаться позитивной, ибо дальнейший прогресс наблюдений ведет не к подтверждению, а к отрицанию френологической гипотезы. Следовательно, не отвергая помощи, какую может оказать в психологии изучение мозга и нервов, мы можем утвердительно сказать, что Конт не сделал ничего для установления позитивного метода в науке о духе»

    Дж. Ст. Милль «Огюст Конт и позитивизм»

Ничем не лучше определение сознания Ленина: «Сознание есть продукт деятельности высокоорганизованной материи – человеческого мозга». Именно вот это положение марксизма-ленинизма, разделяемое всей современной наукой, и стало тем источником цинизма советского правительства, который потряс весь мир. Во многом это удивление жестокости и цинизму советской репрессивной системы было наигранным, именно потому, что та же философия лежит в основе позитивизма и дарвинизма западной науки. Советская карательная психиатрия в свое время ставила себе цель лечить интеллигенцию от «бреда правдоискательства» прямым воздействием на мозг фармакологией или другими средствами. Однако, и сегодня в психиатрических лечебницах по всему миру исповедуют тот самый принцип физиологического лечения психозов через прямое воздействие на мозг пациентов. Еще во времена Хемингуэя практиковался электрошок: «Я был подавлен, но мог хотя бы думать, – сказал великий писатель после „терапии“ электрошоком. – Теперь я не могу даже думать». Вскоре он застрелился. Знаменитый фильм с Джеком Николсоном «Полет над гнездом кукушки» напоминает нам, как сравнительно недавно еще практиковалась лоботомия в психиатрических лечебницах самых развитых стран мира.

Интересно, что именно мозгу Ленина, как самой высокоорганизованной материи материалистов, было суждено стать той «мельницей» Лейбница, которую изучили вдоль и поперек. Как и предсказывал великий картезианский метафизик ничего такого, что говорило бы о закономерностях мышления и вообще духовной деятельности человека эти поиски не обнаружили.

На условных рефлексах, полученных из изучения собак Павлова, казалось, невозможно было построить никакой психологии человека. Однако, знаменитому сегодня гарвардскому профессору Б. Ф. Скиннеру это блестяще удалось. Его теория «оперантного обуславливания» с большим успехом у читающей публики доказывала, что сознание человека не более чем tabula rasa, чистый лист, на котором опыт пишет свои письмена, стирает и снова пишет. Гуманистическая психология выступила с резкой критикой бихевиоризма, сводящего человека к условным рефлексам животного. Так, Эрих Фромм пишет в «Анатомии человеческой деструктивности»:

«Поскольку бихевиоризм не владеет теорией личности, он видит только поведение и не в состоянии увидеть действующую личность. Для необихевиориста нет никакой разницы между улыбкой друга и улыбкой врага, улыбкой хорошо обученной продавщицы и улыбкой человека, скрывающего свою враждебность. Однако трудно поверить, что профессору Скиннеру в его личной жизни это также безразлично. Если же в реальной жизни эта разница для него все же имеет значение, то как могла возникнуть теория, полностью игнорирующая эту реальность? Необихевиоризм не может объяснить, почему многие люди, которых обучили преследовать и мучить других людей, становятся душевнобольными, хотя „положительные стимулы“ продолжают свое действие. Почему положительное „стимулирование“ не спасает многих и что-то вырывает их из объятий разума, совести или любви и тянет в диаметрально противоположном направлении? И почему многие наиболее приспособленные человеческие индивиды, которые призваны, казалось бы, блистательно подтверждать теорию воспитания, в реальной жизни нередко глубоко несчастны и страдают от комплексов и неврозов? Очевидно, существуют в человеке какие-то влечения, которые сильнее, чем воспитание; и очень важно с точки зрения науки рассматривать факты неудачи воспитания как победу этих влечений»

Однако, настоящим вирусом для современной социальной науки стала теория происхождения человека Дарвина. Речь именно об экстраполяции его теории эволюции на человеческое общество, а не о самой теории эволюции. В свое время Уоллес Рассел предупреждал Дарвина о том, что история человечества качественно отличается от истории животного мира, поскольку история человечества есть история развития разума, мышления. Но Дарвин очень жестко отчитал своего коллегу в письме. Первенство в теории эволюции по праву принадлежит обоим этим ученым, опубликовавшим свои труды в одно и то же время. Тем не менее, Дарвин стал распространять теорию эволюции на общество, а Уоллес Рассел этому воспротивился. Вот что пишет Дарвин в «Происхождении человека»:

«Но можно показать, что основной разницы в общем характере умственного склада между человеком и животным не существует. С другой стороны мы должны согласиться, что различия между одной из низших рыб и одной из высших обезьян гораздо значительнее, чем между человеком и обезьяной.…Точно также нельзя назвать ничтожной разницу в умственных способностях между дикарем, не употребляющим никаких отвлеченных выражений, и Ньютоном и Шекспиром. Различие подобного рода между величайшими людьми наиболее развитых рас и последними из варваров тоже связаны между собой тончайшими переходами. Поэтому можно думать, что они переходят одно в другое и развиваются постепенно»

Таким образом, он сводит на нет качественные различия между разумом человека и животного и прямо говорит об этом. В его интерпретации, как в интерпретации всех материалистов, разум предстает только инструментом приспособления организма к среде. Поэтому Дарвин считает совершенно естественным, что именно борьбе за выживание, жесткому биологическому отбору человечество обязано своим «развитием», своей эволюцией, своим разумом и своей наукой. Так он пишет в «Происхождении человека», что «борьба за существование не была еще достаточно жестокой, чтобы поднять человека на высшую ступень развития»:

«Естественный отбор проистекает из борьбы за существование, а последняя есть следствие быстрого размножения. …Но так как человек страдает от тех же внешних условий, что и животное, то он не имеет права ожидать пощады от пагубных последствий борьбы за существование. Не будь он подвержен естественному отбору, он наверное не достиг бы никогда высокого звания человека. Встречая в различных частях света огромные протяжения плодороднейшей земли, которые населены лишь несколькими бродячими дикарями, тогда как они могли кормить бы множество счастливых семейств, можно было бы подумать, что борьба за существование не была еще достаточно жестокой, чтобы поднять человека на высшую степень развития.

Из примера некоторых южноамериканских стран мы можем, по-видимому, заключить, что нация более или менее цивилизованная, как, например, тамошние испанские поселенцы, способна впадать в бездеятельность и отступать в развитии своем назад, если условия существования становятся слишком легкими.

Весьма сомнительно, чтобы потомки людей добрых и самоотверженных или особенно преданных своим товарищам были многочисленнее потомков себялюбивых и предательских членов того же племени. Тот, кто готов скорее пожертвовать жизнью, чем выдать товарищей, часто не оставляет потомков, которые могли бы наследовать его благородную природу.

У дикарей слабые телом или умом скоро уничтожаются и переживающие обыкновенно одарены крепким здоровьем. Мы, цивилизованные народы, стараемся по возможности задержать этот процесс уничтожения; мы строим приюты для слабоумных, калек и больных; мы издаем законы о бедных, и наши врачи употребляют все усилия, чтобы продлить жизнь каждого до последней возможности. Есть основание думать, что оспопрививание сохранило тысячи людей, которые при своем слабом сложении в прежнее время погибли бы от оспы. Таким образом, слабые члены цивилизованного общества распространяют свой род. Ни один человек, знакомый с законами разведения домашних животных, не будет иметь ни малейшего сомнения в том, что это обстоятельство – крайне неблагоприятно для человеческой расы.

Хирург может заглушать в себе сострадание во время операции, сознавая, что действует для пользы больного; но если бы мы намеренно оставляли без внимания слабых и беспомощных, то делали бы это лишь ввиду могущего произойти отсюда добра в будущем, купленного ценой большого и верного зла в настоящем. Стало быть мы должны переносить безропотно несомненно-вредные последствия переживания и размножения слабых. Существует, по-видимому, только одно средство задерживать их размножение, именно, чтобы браки между слабыми и мало одаренными членами общества были реже, чем между здоровыми и способными. Эта задержка могла бы быть усилена до бесконечности, если бы слабые умом или телом совсем воздерживались от брака»

Трудно себе представить какую-либо другую теорию социального развития человека, которая оказала бы столь пагубное влияние на психическое и нравственное здоровье общества. Совершенно неслучайно, как пишет Дж. Гренвилл в «Истории 20 века» (1999), после победы дарвиновской теории происхождения человека начинается первая мировая война, которая выглядела как международное умопомешательство в попытках установить право сильнейшего на выживание. Еще более очевидна связь второй мировой войны с теорией социального дарвинизма, как пишет Ханна Арендт и ряд других исследователей, поскольку расовая теория Гитлера была всецело основана на дарвинизме.

Результатами дарвиновской археологии стало развитие направления селекционизма в антропологии, которое противопоставило теорию отбора теории адаптации. Появились труды по этологии (изучение поведения животных), а вслед за ними труды по сравнительной этологии и человеческой психологии. На основе этих работ дарвиновский селекционизм превратился в социобиологию, цель которой, пишет Л. Клейн в «Истории антропологии», показать общность эволюционных механизмов групповой этологии животных и коллективной психологии людей. Ричард Докинс (дарвиновский ротвейлер) пишет книгу «Эгоистичный ген», где развивает мысль о том, что выживают не организмы, а гены. Организмы приходят и уходят. А гены знают, как о себе позаботится, направляя все поведение людей в русле естественного отбора. Это очень эгоистичный ген. Даже человеческий альтруизм диктуется эгоистичными интересами генов. Теория эгоистичного мема Ричарда Докинса сродни эволюционной эпистемологии Поппера, у которого теории выживают в жесткой конкуренции. Так и мемы, будучи единицами культурной информации, способствуют выживанию в процессе естественного отбора. Мемы также эгоистичны, как и гены, пишет Клейн. Другой автор, Роберт Даннел пишет, что естественный отбор действует также в культуре, как и в природе, только он направлен не на генетическую природу человека, а на его культуру. Это именно естественный отбор, независимый от намерений и целей человека (как утверждал и Поппер в отношении своего «третьего мира» конкурирующих теорий). В отличие от Докинса у Даннела отбор действует не на гены, а на сами артефакты и лежащие в их основе идеи. Социобиологи заговорили о коэволюции, что было констатацией двух направлений наследственности, генетической и негетической (культурной). Таким образом, дарвиновская археология противопоставила адаптационизму Ламарка и Спенсера селекционизм естественного отбора Дарвина, который уже и культуру обосновал с позиций биологизма и селекционизма. Эгоистичные гены и мемы, конкурирующие теории, этология и социобиология – за всеми этими наукообразными терминами стоит стандартная для биологизма и материализма редукция интеллекта и сознания человека к животному миру. К каким последствиям это неминуемо ведет в области нравственности и как сказывается на здоровье общества, сомнений вызывать не может. Тем не менее, другой науки на сегодня у нас нет.

3) Мистика бога и дьявола

К сожалению, учения которые все таки признают реальность духа, ударяются в другую крайность, трактуя дух не как качественно отличную от биологии энергию, а как мистику всесилия. Не только религии, но и самые популярные сегодня философские системы третируют духовную энергию в мистическом ключе. Например, философия Канта, Фихте, Гегеля, Шопенгауэра, Ницше или Сартра. Это либо мистическая воля, подчиняющая космос своим капризам, либо мистическая свобода абсолюта, диктующего законы себе и вселенной.

Религии менее связаны теориями и бесхитростно признают, что материя от дьявола, а дух от благости божьей. Поэтому духовная энергия в религиозной интерпретации – это тоже некое мистическое всесилие, противопоставленное материи.

Многие исследователи отмечают в своих работах, что философия Канта и Гегеля разрушила рационализм, хотя и претендовала на построение нового рационализма, и как следствие, привела к скептицизму и агностицизму. Действительно, кантианство стало софистикой нашего времени, в чем нетрудно убедиться, если посмотреть на его последователей. М. Фуко с его археологией знаний прямо ссылается на Канта как на источник вдохновения, К. Леви-Стросс с его «Мифологикой», М. Вебер с его свободной от ценностей социологией, В. Дильтей с его науками о духе, признающими только дескриптивное, но не каузальное познание.

А. Швейцер пишет в «Культуре и этике» о том, что Кант, ставя своей целью углубление и ревизию рационализма, пришел к противоположному результату, поколебав фундамент и разрушив тем самым здание. Такой преданный философии рационализма мыслитель как американская писательница Айн Ренд много критиковала Канта за его субъективизм, скептицизм и агностицизм. Макс фон Лауэ, близкий друг Эйнштейна, пишет в своей автобиографии, что Эйнштейн терпеть не мог Канта. Поэтому неправильно говорить, что критикой Канта был занят только Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», где его критика вполне справедлива. Бертран Рассел в «Истории западной философии» говорит в том же ключе о влиянии Канта на последующее развитие философии:

«Противоречия в философии Канта с неизбежностью вели к тому, что философы, которые находились под его влиянием, должны были быстро развиваться или в эмпиристском, или в абсолютистском направлении. Фактически в последнем направлении и развивалась немецкая философия вплоть до периода после смерти Гегеля. Непосредственный преемник Канта, Фихте (1762—1814), отверг „вещи в себе“ и довел субъективизм до степени, которая, по-видимому, граничила с безумием. Он полагал, что Я является единственной конечной реальностью и что она существует потому, что она утверждает самое себя. Но Я, которое обладает подчиненной реальностью, также существует только потому, что Я принимает его. Фихте важен не как чистый философ, а как теоретический основоположник германского национализма. Его непосредственный преемник Шеллинг (1775—1854) был более привлекателен, но являлся не меньшим субъективистом. Он был тесно связан с немецкой романтикой. В философском отношении он незначителен, хотя и пользовался известностью в свое время. Важным результатом развития философии Канта была философия Гегеля»

Действительно, философия Гегеля во многом результат философии Канта, а в мистическом характере философии Гегеля не сомневается никто из трезвых критиков. Об этом пишут Бертран Рассел и Альберт Швейцер, Жюльен Бенда («Предательство интеллектуалов») и Альбер Камю («Бунтующий человек»). Маркс, который сохранил диалектическую логику Гегеля, вместе с ней сохранил и всю мистичность его философии, хоть и воображал себя рационалистическим реформатором Гегеля. У Канта есть такие серьезные защитники как Ясперс, Бенда, Новгородцев, однако и Бенда и Новгородцев очень жестко говорят о иррационализме Гегеля.

Так или иначе, нет сомнений в том, что немецкая спекулятивная философия, разрушив рационализм греков и картезианцев, вместе с ним разрушила и представление о духе как об энергии интеллекта.

4) Метафизика интеллекта

«Ученый чувствует, что все вокруг связано цепью причин и следствий… Его религиозное чувство принимает форму восхищения и восторга перед гармонией законов природы, в которых ему открывается интеллект такой силы и высоты, что в сравнении с ним ничтожными выглядят все систематическое мышление и деятельность человечества. Несомненно это чувство очень близко тому, что испытывали религиозные гении всех эпох. Всякий кто серьезно занят научным поиском, приходит к убеждению, что в законах, правящих вселенной, проявляет себя некий дух, стоящий бесконечно выше человека… Таким образом, научный поиск ведет к особого рода религиозному чувству, весьма отличному от религиозности людей более наивных. Я верю в Бога Спинозы, открывающего нам себя в гармонии всего сущего, – но не в Бога, озабоченного судьбой и деяниями людей».

    А. Эйнштейн «Цитаты и афоризмы»

Эмпирики прямо выступили против рационализма Платона и Декарта, немецкий идеализм делает это в завуалированной форме, прикрываясь понятием «нового рационализма». Так или иначе, и те и другие разрушили рационализм и вместе с ним метафизику интеллекта, без которой невозможна наука. А. Эйнштейн писал в этой связи:

«К религиозной сфере принадлежит вера в возможность того, что правила нашего мира рациональны, то есть умопостижимы. Не могу вообразить себе подлинного ученого, обходящегося без такой веры. Не знаю лучшего слова, чем „религиозность“, для уверенности в рациональной природе реальности, постольку поскольку она постижима для человеческого разума. Там, где это чувство отсутствует, наука деградирует до плоского и бездушного эмпиризма. Я глубоко религиозный неверующий… Вот такая новая религия».

Эйнштейн говорит о боге Спинозы, а Спиноза, как известно, наряду с Лейбницем один из самых известных последователей Декарта.