Легенды неизвестной Америки

Митчелл догонял. Как я понял, первую половину гонки он ехал не выкладываясь. И слишком расслабился. Теперь он мчался почти на пределе возможностей. На седьмом круге он отыграл секунд пять из полученного Харперсоном двадцатисекундного преимущества. На восьмом – ещё около того. На последний, десятый круг они вышли с разницей в два корпуса.

Харперсон теперь тоже нёсся как бешеный, и на пути вниз «Корветт» не выиграл ни фута, да и на повороте «Бель-Эйр» сохранил преимущество. А вот на прямике Митчелл мощным рывком дотянулся до Харперсона, почти коснулся.

Я тогда подумал об идеальной стратегии в такой ситуации. Митчеллу достаточно было удержаться на предельно близком расстоянии от Харперсона на всём пути вверх, а затем легко пройти его на финишной прямой за счёт мощности машины, «на классе». Эта мысль сформировалась у меня за считаные секунды, потому что до конца гонки оставалось совсем немного.

Но Митчелл поступил иначе. На первом же повороте он аккуратно поддел задний бампер «Бель-Эйра», и Харперсона повело в сторону. Митчелл промчался мимо.

«Разве так можно?» – спросил я.

«Некрасиво, но в пределах правил. Скажем так, не по-мужски».

Но пока Митчелл рвался к очередной победе в финале, Харперсон отнюдь не стоял на обочине. Его «Бель-Эйр» кувыркался по песку. Я отвлёкся и пропустил начало аварии, но окончание видел – последние три переворота через жёсткую крышу «Шевроле». Измятая, изуродованная машина застыла в неподвижности у дальнего края карьера. А Митчелл уже завершил серию виражей и мчался по прямой.

Я не сразу заметил, что Рэда рядом нет. Вот он стоял и курил, и вот он уже несётся наперерез, через трассу вниз, в карьер, к месту аварии. Он успел пересечь прямик до того, как по нему пролетел «Корветт». Я побежал за ним, за мной последовали ещё несколько зрителей.

Гораздо позже я понял, почему Рэд сорвался с места. Почему он бежал с такой скоростью, хромая, волоча неработающую левую ногу, размахивая руками. Почему бросился в машину вытаскивать незнакомого человека. Почему не испугался капающего бензина, который мог воспламениться от случайной искры.

В те времена автомобиль скорой помощи на трассе чаще всего отсутствовал. И уж тем более – спасатели и пожарные. Пока врач добирался до пострадавшего с другого конца трассы – на случайной машине или пешком, – гонщик мог десять раз умереть.

Я снова отвлекусь, простите меня. В 1973 году на Гран-при Голландии в классе автомобилей «Формула-1» произошла трагедия. Молодой гонщик Роджер Уильямсон попал в страшную аварию. Его «Марч» перевернулся и загорелся. Пилот, проводивший всего вторую гонку в своей карьере, находился в сознании и пытался выбраться, но не мог, потому что его придавило машиной, которая весила тонну. За Уильямсоном ехал гонщик команды LEC Дэвид Пэрли, он увидел аварию – и остановился. Какое значение может иметь место на финише, когда от твоих действий зависит жизнь человека?

Пэрли получил ожоги рук третьей степени, пытаясь перевернуть горящий «Марч». Первый пожарный подоспел ему на помощь примерно через минуту.

Уильямсон умер. Сгорел заживо в собственном автомобиле, в этом четырёхколёсном гробу. Он потерял сознание, наглотавшись дыма, чуть раньше, чем кожу на его лице начал пожирать огонь. И всё это время Пэрли в одиночку пытался перевернуть машину и вытащить Уильямсона.

А потом он сел на обочину рядом с горящим болидом, закрыл лицо обгоревшими до мяса руками и заплакал.

За храбрость его наградили медалью Георга. Чёрт, он бы променял все медали мира на жизнь друга, которую не смог спасти.

Я думаю, после этой истории нет смысла объяснять, почему Рэд Байрон первым побежал к перевёрнутому «Бель-Эйру» Харперсона. Он, Байрон, видел множество аварий. Он видел, как его друзья заживо поджариваются в перевёрнутых машинах, потому что их не успевают спасти. И он снова садился за руль, зная, что может в любой момент оказаться на их месте. А теперь он бежал, хромая, к машине. В то время как «Корветт» Митчелла победно пересекал линию старта-финиша, и девушки визжали от восторга, и толпа ревела, Рэд Байрон пытался вытащить Харперсона из машины, и на его морщинистое лицо капал бензин из пробитого бака.

Они вытащили его вдвоём – Рэд и какой-то зритель, который добежал вторым. Я поспел третьим, и в этот момент машина загорелась.

Если вы думаете, что автомобили взрываются с грохотом и брызгами огня, вы ошибаетесь. Это картинка, к которой нас приучил Голливуд. На самом деле взорвать бензобак довольно сложно. Думаю, для этого нужно бросить в машину гранату. Если просто поджечь бензин, он тихо пыхнет, вся машина загорится, но эффектного взрыва не будет.

Именно это и страшно. Проще умереть от ударной волны, чем медленно сгорать в оплавляющемся пластике салона.

Харперсон был без сознания, но жив.

«Звоните в скорую!» – закричал Рэд.

Около машины уже собралось десятка два человек, но никакой помощи Харперсону мы оказать не могли.

«Его нельзя двигать!» – снова заорал Рэд, потому что какой-то сметливый малый хотел тащить пострадавшего наверх.

Рэд так и сидел около Харперсона всё время, пока не приехала скорая.

Митчелл победил. Судья на финише взмахнул клетчатым флагом и прокричал фамилию триумфатора. После победы тот некоторое время улыбался, обнимал женщин, пожимал руки, а затем отправился к импровизированному подиуму. На соревнованиях не было системы «первое – второе – третье место», все сливки собирал победитель. Толпа потекла за Митчеллом, и девушка в купальнике вручила ему кубок. Всего этого я сам не видел, но думаю, что не ошибся ни в едином слове. Впоследствии я смотрел много подобных состязаний, и все они заканчивались примерно одинаково.

Пока непобедимого Митчелла на руках вносили в закусочную, мы с Рэдом сидели около Харперсона. Тот лежал на спине и тяжело дышал. Конечно, мы не могли определить, что с ним, но Рэд серьёзно опасался, что повреждён позвоночник.

Когда прибыла скорая, она не могла съехать по песчаной трассе вниз: водитель боялся, что высокий фургон перевернётся. Санитары спустились с носилками, аккуратно переложили на них Харперсона и отнесли в машину. Больше мы его не видели.

Что с ним, я узнал лишь через несколько дней, позвонив из Гранд-Джанкшена в больницу штата, куда оттранспортировали Харперсона. Позвоночник действительно оказался повреждён – смещение, сдавливание нерва. Но операцию провели вовремя, и парень был спасён. Я считаю, что это целиком и полностью заслуга Рэда, а не врачей. Те качественно сделали механическую работу, а Рэд принял два правильных и своевременных решения в экстремальной ситуации. Во-первых, он вытащил гонщика из грозившей загореться машины, а во-вторых, не позволил его трогать и передвигать.

После того как скорая отъехала, мы поднялись наверх. То есть не мы с Рэдом, а все пятнадцать-двадцать человек, которые спустились к месту аварии.

В забегаловке царила атмосфера праздника. Триумфатор пил шампанское из горла, лапал одну из девчонок за грудь и кричал: «Ну что, съели? Никто не победит Ника Митчелла!» Ему аплодировали и пели хвалебные песни. Я сидел за столиком в углу и слушал разговоры окружающих.

«Ему нужно в сток-кары, точно, он там всех порвёт!» – говорил один. «Петти нашему Митчу в подмётки не годится!» – вторил ему другой. «Как он его на последнем круге, а?» – спрашивал кто-то.

А мне было противно. Только что чуть не погиб человек, причём из-за подлого приёма Митчелла, а им всем хоть бы хны. Но я понимал, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят.

В какой-то момент Митчелл окончательно почувствовал себя богом. Он залез на стол, в правой руке – бутылка, в левой – победный кубок, и закричал.

«Меня зовут Ник Митчелл, и я не-по-бе-дим! – он так и разделил это слово по слогам, каждый из которых звучал как отдельный выкрик. – Есть кто-нибудь, кто хочет побить чемпиона? Что, слабо всем?»

«Никого, Митч!» – кричали ему в ответ.

И в этот момент из-за столика поднялся Рэд Байрон. Он медленно, раздвигая столпившихся фанатов, прошёл к столику Митчелла, поднял на него взгляд и спокойно сказал: «Я хочу».

Вы не поверите, но он и в самом деле сказал это тихо, очень тихо. Даже не своим обычным голосом, а почти шёпотом. Но его услышали. Возможно, не сам Митчелл, а кто-то по соседству, и слова Рэда тут же потекли по рядам зрителей и дошли до молодого наглеца. Митчелл опустил взгляд и увидел соперника.

Я хорошо запомнил эту сцену. Наверху – юный широкоплечий парень в шитой золотыми нитями куртке, в узких джинсах, в футболке с надписью «Митчелл» на груди, со сверкающим кубком в правой руке, с бутылкой – в левой. Его чёрные глаза блестят, волосы лоснятся от пота и остатков утреннего лосьона.

Внизу – Рэд. Маленький, в потёртых рабочих штанах и невзрачной серой курточке, с обветренным лицом, хромой. Он смотрит на Митчелла снизу вверх, и в глазах его такая сталь, что страшно в них заглядывать.

«Ты? – расхохотался Митчелл. – Ты, старик? Ты смеёшься?»

Рэд ничего не ответил. Он продолжал стоять и смотреть на парня.

Митчелл спрыгнул со стола. Он был на голову выше Рэда.

«А что ты поставишь, старик? Финал уже закончился, за кубок мы не сражаемся, надо что-то ставить…»

«Машину», – сказал Рэд.

«Машину? Да что у тебя за машина?»

«Хорошая машина».

Митчелл снова рассмеялся. Издевательски, зло. Даже в другом конце забегаловки я чувствовал его презрение к маленькому человечку, который посмел бросить ему, Митчеллу, вызов.

«Боишься поставить свою?» – спокойно спросил Рэд.

Это уже был не вызов, а что-то большее. Это было оскорбление.

«Пошли!» – громко сказал Митчелл. Он сказал это так, что все поняли – он готов поставить машину, и он сдержит своё слово, если проиграет. Не могу объяснить, почему возникло такое ощущение, но оно возникло. Я поверил Митчеллу – хотя он, по сути, ничего не ответил Рэду.