Сад Иеронима Босха

Исцеления Джастина Джира, девушки по имени Мария, Дженнет Бигль, Массимо Манца и прочих имели место: они описаны совершенно точно, как будто автор присутствовал при каждом из них. Официальные протоколы Всемирной Церкви Джереми Л. Смита подтверждают вышеупомянутые факты. Тем не менее, крайне недостоверно представлена мотивация Мессии при проведении исцелений. Я не могу поверить, что каждое исцеление – всего лишь механический акт, навязанный Джереми Л. Смиту кардиналом Лючио Спирокки (в дальнейшем – Св. Лючио) и Папой Бенедиктом XX (в дальнейшем – Св. Бенедикт). Образ первого показан чудовищно: если бы Св. Лючио и в самом деле мог вести себя таким образом как по отношению к Мессии, так и по отношению к другим окружающим, он никогда не смог бы добиться столь высокой должности. В частности, мне трудно понять фрагмент, в котором Св. Лючио якобы впервые поверил в Бога. Неужели в те далёкие времена высшие представители церковной иерархии могли быть неверующими? Неужели они могли каждый день врать людям? Ответ однозначен: нет. Данный пассаж может быть только ложью.

Цитаты из кинофильмов и литературных произведений, рассеянные по тексту, являются указанием на то, что автор не обладает достаточным запасом жизненного опыта для того, чтобы базировать на нём текст. Он вынужден обращаться к третьесортному материалу для придания убедительности собственным словам – и в этом плане достаточно близок к народу, в какой-то мере ближе, чем Всемирная Церковь. В этом заключается опасность подобной ереси: человек из толпы скорее поверит простым и понятным ссылкам на известные ему материалы, нежели высокой доктрине Церкви. В очередной раз повторяю: документ должен быть уничтожен.

3

Яви нам чудо

«Давно не было новых чудес, – говорит старик Покко. – Даже больше: их не было вообще никогда. Мне вот всё кажется, что наш Мессия работает по какой-то стандартной схеме. Исцелил – отдохнул. Исцелил – отдохнул. А вот может он вернуть мне молодость?»

Бар пустует. Никого, кроме самого Покко и бармена. Бармену тоже тысяча лет. Его зовут Марко. Его дряблые руки с удивительной сноровкой моют в сотый раз бокалы и переливают искрящиеся жидкости из одной ёмкости в другую.

«Может, это вообще всё неправда, – продолжает старик. – Может, никакого Смита не существует. Они нам показывают по телевизору эти сеансы да выгоняют на балкон крошечную фигурку. А кто это – чёрт его разберёт…»

«Слышал бы тебя Манти. Ты бы до своих восьмидесяти не дожил. Он бы тебя задушил прямо здесь».

«Да-а… – протягивает Покко. – Ну, он-то бывал на площади. Даже дважды. До сих пор чувствует себя одухотворённым. Это мы-то с тобой старые прагматики…»

Марко молча моет бокал.

В это время перед дверью бара останавливается чёрный «Мерседес-Бенц». Дверь открывается, появляется молодой человек простецкого вида. У него взъерошенные тёмные волосы и пустые голубоватые глаза. Он заходит в бар. За ним – ещё двое. По виду – охранники.

Это Джереми Л. Смит. Это его путешествие инкогнито. Желание хотя бы на час перестать быть Мессией и стать человеком.

«Виски», – говорит он.

Пока Марко наливает, Покко внимательно всматривается в лицо посетителя. Он уже понимает, кто перед ним. Он видел это лицо на телеэкранах. Там оно выглядит несколько иначе. Они гримируют его, прежде чем выпускать в народ. Потому что толпа разорвёт его на части, словно зюскиндовского Парфюмера. Покко смотрит на Джереми внимательно, практически глаза в глаза. Джереми обращает внимание на старика. Он поворачивает голову, и в этот момент Покко задаёт свой вопрос.

Если бы на месте старика был кто-то верующий и любящий Джереми как самое себя, всё было бы иначе. Он бы промолчал, не решился бы. Спросил бы что-нибудь нейтральное вроде «как дела», а после всю жизнь рассказывал потомкам, как он беседовал с Мессией. Но Покко – человек без комплексов. Возраст выжал из него всё стеснение, все комплексы и проблемы.

Когда Покко открывает рот, чтобы задать вопрос, в баре появляется седой человек в элегантном сером костюме. Это кардинал Спирокки. Он слушает всё, что говорят в толпе о Джереми Л. Смите. У него тысячи ушей в разных уголках мира. На основании этого он делает выводы и строит планы. Надо отметить, что он входит вовремя.

«А ты можешь сделать меня молодым?» – спрашивает Покко, глядя Смиту прямо в глаза.

Это искушение Христа. Сможешь ли ты спрыгнуть с крыши храма и не разбиться? Сможешь ли ты прожить в безводной пустыне месяц? Сможешь ли ты укротить льва?

Джереми внимательно смотрит на старика. Бокал с виски застыл в его руке. Он не знает ответа на вопрос. Охранники ждут от Спирокки указаний.

Джереми отпивает глоток и ставит бокал на стойку. Марко боится повисшего в воздухе молчания.

«А чё, могу», – говорит Джереми.

В этот момент Иисус на глазах у безумствующей толпы бросается с крыши храма и доказывает, что он – Сын Божий.

«Так сделай».

Это ведь так просто, дружок. Положи руку на лоб старика. И сделай его молодым. Это может любой джинн в любой восточной сказке. Любой волшебник.

Спирокки неожиданно понимает, что нужно вызывать серую гвардию. Джереми Л. Смит, который не сумел совершить чуда, – это гораздо страшнее, чем Джереми Л. Смит, предающийся разврату со шлюхами. Но Смит уже тянет руку к старику и дотрагивается до его дряблой щеки.

Это жест, который меняет мир. Обезьяна умеет нажатием красной кнопки правильно выбирать дверцу: за одной – еда, за другой – удар током. В её инстинктах закрепляется: красная – еда, зелёная – боль. Обезьяна делает это автоматически, не думая, легко. Если поменять цвета кнопок на синий и белый, ей придётся учиться заново. Это дрессировка. Но когда обезьяна складывает палку и камень, чтобы получить топор, это уже не дрессировка. Это признак зарождающегося разума.

Джереми Л. Смит складывает палку с камнем. Всё зависит от того, что у него получится.

Покко смотрит скептически. Его слезящиеся старческие глаза прищурены.

Чудо, которое становится нормой, перестаёт быть чудом. Если современный человек попадает в десятый век и демонстрирует зажигалку, на него смотрят как на волшебника. Если он налаживает производство примитивных зажигалок в том же десятом веке, из волшебника он превращается в обыкновенного человека, который придумал зажигалки.

Джереми Л. Смит закрывает глаза.

Неожиданно кардинал Спирокки понимает одну вещь. Джереми Л. Смит никогда не верил в Бога. Не был ни его частью, ни его посланцем. Но теперь, если Джереми Л. Смит сделает то, что пытается сделать, он поверит в Бога. И это будет началом другого Джереми. Которым будет очень сложно управлять.

Поэтому кардинал Спирокки достаёт из кобуры маленький чёрный пистолет с глушителем и выпускает старику Покко пулю в голову. А затем – бармену Марко.

Джереми Л. Смит смотрит на кардинала. Его лицо выражает удивление. Серая гвардия впервые работает прямо при нём, не стесняясь.

«Чё?..» – произносит он, и вопрос повисает в воздухе.

«Всё в порядке, – отвечает Спирокки. – Так нужно».

И тогда Джереми Л. Смит наклоняется к телу старика и снова кладёт руку ему на лоб. В этот момент кардинал Спирокки понимает, что непоправимо ошибся.

Здесь мне очень хочется рассказать, что Спирокки вышел из бара и пустил себе пулю в лоб. Но так не бывает. Подобное можно увидеть только в кино. Негодяй, чувствуя свой провал, благородно и мужественно (или, как вариант, мелочно и трусливо) освобождает мир от своего присутствия. Нет, такого не бывает в реальности. Спирокки медленно прячет пистолет в кобуру. Джереми Л. Смит стоит на коленях возле мертвеца.

«Именем Господа», – говорит кардинал.

Джереми поднимает на него глаза и повторяет: «Именем Господа».

И тогда Покко поднимается с земли. На его лбу разглаживаются морщины, мешки под глазами тают, зубы становятся ровными и белыми, а глаза – серыми. Перед нами молодой мужчина лет тридцати, невысокий, приятной наружности, с прямым тонким носом и волевым подбородком.

Но в глазах у этого мужчины нет мужества и силы. В его глазах – выражение собачьей преданности. Так пёс, наказанный и избитый плетью, рвёт глотку врагу, спасая жизнь своего мучителя. Так раб в Риме, униженный и загнанный хозяином, сражается против северных варваров плечом к плечу со своим угнетателем, потому что это – Рим. Так ацтек, приготовленный для принесения в жертву кровавому Уицилопочтли, прикрывает собой убийцу-жреца от копья индейца из другого племени. Это такая преданность, которую невозможно купить за деньги или приобрести со временем. Это преданность, впитавшаяся в кровь, ставшая частью разума.

Покко падает на колени и утыкается лицом в джинсы Джереми Л. Смита. Смит смотрит на Спирокки. В его глазах – торжество.

* * *

Машина едет по улицам Рима. Спирокки молчит. Джереми Л. Смит – тоже.

В бар заходят два человека в сером. Это именно то, что нужно было сделать с самого начала. Старик Марко – живой – сидит у стойки, опираясь на руку. Он смотрит в пол. На полу, прислонившись к стойке спиной, сидит молодой Покко.

Каждый серый солдат делает по выстрелу.

Джереми Л. Смит не знает об этом. Двадцать минут назад он понял, что может не только исцелять. Он неожиданно осознал собственное всевластие. Возможность сделать абсолютно любую вещь. Всё, что угодно. И теперь он не знает, есть ли граница. Впрочем, он не задумывается об этом. Он просто смотрит на свои руки и удивляется им.

Машина стоит в пробке. Пробки в Риме – дело обыкновенное. Половина города – пешеходная зона. Вторая половина – старинные узенькие улочки.

Воды Красного моря разошлись перед Моисеем, думает кардинал. Он очень боится, что об этом вспомнил и Джереми Л. Смит. На самом деле ничего перед Моисеем не расходилось. Моисей знал брод. Он сорок лет водил свой народ по пустыне, чтобы выбрать единственное место, где нет месторождений нефти.

В то время как машина Джереми Л. Смита стоит в пробке, Уна Ралти даёт очередное интервью бульварной газете. Джереми Л. Смит быстро забывает тех, кто становится святым благодаря ему. Уна Ралти сидит в редакции на широком мягком диване. В её руке – сигарета с мундштуком, в другой – бокал вина. Она одета дорого, но неброско. Она давно уже не работает на панели – с той самой минуты, как её изображение впервые появилось в таблоиде.