Хижина пастыря

О ней могу сказать одно – она меня взбодрила. Я тут же натянул рюкзак и потопал дальше.

Солнце светило в глаза. Сначала идти было трудно, но скоро я поймал ритм. Меня окружало такое спокойствие… Ну вы понимаете. Тишина. Только звук шагов. Потом я перестал замечать и его. Я слышал лишь птиц. Сорочьи жаворонки. Их пение никогда не приедается. Напоминает о школе. О лавочке под директорским кабинетом. Я вечно там сидел. Эти маленькие птички храбрые, как бушрейнджер Нед Келли, честное слово. Парочка жаворонков, размером не больше ладони, залетала со школьного двора прямо на веранду, к лавочке. Они каждый раз меня навещали. Скакали у ног. Выпячивали грудь и ругались – то ли прогоняли, то ли просто ждали от меня какой-нибудь реакции. Мне стало радостно от одних только воспоминаний.

По словам мамы, я относился бы к школе по-другому, если б хоть чуток старался. Может, я и правда ни черта не понимал, как говорили учителя. У меня тогда не было никаких убеждений, я не представлял, к чему прислушиваться. Не видел в уроках смысла, они казались мне сплошным бредом. Я не помню ни одного умного человека за все годы учебы, но повторяю – я не особо вникал. И вот дела, теперь я капельку скучаю по школе. Никогда не думал, что скажу такое. Я не знал, кто я и на что способен. Вел себя хреново, по-другому не умел. Ко мне постоянно относились по-скотски, каждый божий день, а в подобной ситуации рано или поздно понимаешь – нужно поступать с другими так же. В общем, к четвертому классу дети меня боялись. И мне это нравилось. Ко времени перехода в старшую школу Долли-Дистрикт я уже считался психом. Что совершенно меня устраивало.

Я бросил учебу в прошлом ноябре. Пару раз приходили какие-то типы, искали меня. Но скоро уже весь район знал о мамином раке. Так что меня больше не трогали. Может, старик шепнул пару слов копу. В школе наверняка вздохнули спокойно. Учителям со мной было несладко. Характер и все такое. Замашки малолетнего преступника, понимаешь ли.

Мне дали кличку Джекси Конина. Смешно, видите ли. Я оценил. И позаботился о том, чтобы каждая сука, которая так меня называла, дорого заплатила за свои слова. Без скидок, исключений, залогов и возвратов.

Конину я, между прочим, пробовал. Нормально. Городские теперь такие неженки, что даже кенгуру есть не могут. Скоро они все поголовно станут вегетарианцами – и вот тогда обрыдаются. Им прямая дорога назад в обезьяны.

Даже если твой старик известный идиот, ты не обязан всю жизнь носить то же клеймо. Я не виноват в том, что Капитан тронулся мозгами. Мама винила в этом сначала карты. Потом – компьютер и онлайн казино. Будто сам Кэп тут ни при чем. Слушать тошно. Когда я лупил очередного пацана, то защищал не Капитана. Еще чего! Я защищал себя.

Учителям надоело. Они пригласили мозгоправа из Перта. Я думал, приедет мужик в белом халате, оказалась девица в крошечном платье. Ее интересовало, нравится ли мне бить детей. Я ответил утвердительно – чтобы ее пронять. Она покраснела вся, даже на груди. Милая была девица, только не представляла, что чувствует человек, над которым смеется весь город. А может, мне и правда нравилось мочить пацанов. Особенно тех, кто распускал язык. Нравилось смотреть, как они валятся на спину и ловят ртом воздух. Девица спросила, не одиноко ли мне, нет ли проблем дома. Вот же гений, господи! Я ответил – все нормально, я в полном порядке, – и она поверила. По крайней мере, второй раз не приехала. После этого меня начали еще чаще оставлять после уроков. Несколько раз не допускали до занятий вообще, временно исключали. Задерживаться после уроков я любил. Мог бы руку себе отгрызть, лишь бы сидеть весь день на веранде, смотреть на флагшток и наблюдать за маленькими драчливыми жаворонками. Безопаснее, чем дома, намекну я вам.

В начальной школе я жил неплохо, у меня имелся приятель. Кенни Чен. Его старики держали китайскую забегаловку рядом с пабом. Кенни был маленьким и четырехглазым, но умным. Разговаривал с подковыркой, двусмысленно. Например, отпускал шуточки без улыбки. Любил съязвить, да. Дети говорили, будто Кенни считает себя выше других. Бред. С чего бы мелкому рисоеду так думать?

Мне же казалось, что дети относятся к Кенни Чену паршиво. Поэтому я вертелся вокруг него, по-дружески. Звал погонять мяч и все такое. Тех, кто проявлял к Кенни неуважение, я вырубал с особой жестокостью. И он сделался неприкасаемым, о да… С каждым днем Кенни Чен будто прибавлял в росте и все больше превращался в австралийца. А потом вдруг начал вести себя странно. Даже я решил, что он зарывается. Кенни стал просиживать все перемены в библиотеках. При встрече на улице он даже не смотрел в мою сторону. Я гадал – может, предки Кенни меня не одобряют? Или он принял меня за гея? Азиаты же не любят голубых. Как-то раз на стадионе я хотел обнять Кенни, чисто по-приятельски, а он шарахнулся. Будто я его сейчас ударю. Меня это немножко обидело. В общем, после того я держался подальше, но все равно за ним присматривал. Я человек преданный, так уж устроен. Мало кто понимает, что это значит. Если уж я чему-то отдаюсь, то целиком. Раз и навсегда.

Как бы там ни было, однажды Чены без предупреждения уехали из города. Не знаю почему. Лучше бы Кенни остался. К старшей школе мы бы стали Кониной и Собачатиной. Командовали бы и куролесили вместе, как два супергероя-неудачника. И не пришлось бы мне делать это самому, в одиночку.

В старшую школу я ездил на рейсовом автобусе, в Долли. Меня там будто ждали. Каждый дебил в округе мечтал со мной подраться, даже аборигены. Мать твою, до чего ж они бешеные! Крупным я никогда не был, зато был боевым. Никто не мог сделать со мной такого, чего еще не сделал Гондон, поэтому я никого не боялся. Не отказывал ни одному козлу, который нарывался на ссору. Дрался яростно и жестко, не давал противнику времени на подготовку. Один парень доставал меня целую неделю. Не в лицо, но слухи доходили. Трент Бислей. Ох и здоровый пацан, как мужик, с бакенбардами. Папаша его круто торговал зерном. Однажды я ухватил этого Трента за горло, когда он вышел из спортзала. Голос к придурку вернулся только через два дня.

На самом деле я вел себя так не постоянно. И был не таким, каким меня считали. С учительской машиной все получилось нечаянно. А история про арбалет – вообще выдумка. Люди любят сочинять. Да, я давал учителям прикурить, молол языком, только не со зла. В основном для смеха. И я уверен, что в глубине души некоторые преподы это одобряли, считали мою болтологию смешной. Сразу после похорон за мной опять прислали ищеек. Видимо, соскучились и решили меня вернуть.

Только я не вернусь. Немного жаль, сам не знаю почему. Так странно плестись по мульге и думать о школе. Наверное, птицы виноваты. И спокойствие вокруг.

Солнце поднялось высоко, начало прожигать макушку. Я обмотал голову кухонным полотенцем, на манер джихадиста. Стало чуть легче. К повязке не помешал бы верблюд. И бочка с водой, огромная. Потому что к полудню вода в бутыли закончилась.

И тут мне по-настоящему повезло. Пусть я об этом еще и не подозревал.

Не знаю, на каком расстоянии от автострады я увидел колею. Километров десять прошел, может, и больше. Наткнулся на нее неожиданно. Я упрямо топал на север. Вдруг под ногами оказалось это. Две бороздки поперек моего пути, еле заметные. Я обалдел. Застыл. Я таращил глаза направо-налево, будто хотел перейти улицу и ждал просвета в автомобильном потоке, да только сюда уже давно не заезжала ни одна машина, точно. Земля запеклась как камень. Никаких следов покрышек.

Я сел, чтобы собраться с мыслями. Положение было не очень. От жажды меня начинало плющить. Если не найти воды сегодня или, в крайнем случае, завтра, мне конец.

Значит, пришло время выбирать. Двинуть на запад означало выйти опять к шоссе. То есть выкинуть белый флаг и признать поражение. Но я сказал себе – какой толк от тебя мертвого, а? На восток, вглубь материка, ведет слабая колея. Кто-то же ее сделал. Получается, там что-то есть. Или кто-то надеялся, что там что-то есть. Или что-то раньше было, а теперь – нет. Люди приезжают сюда только по делу. За сандаловым деревом или за золотом. Я сам бывал здесь с Гондоном, стрелял коз. Не прямо здесь, а северней. И я знал – лагерь разбивают поблизости от воды. Может, там стоит резервуар, или мельница, или даже автоцистерна с водой. Шансов мало, но они есть.

Понимаете, я не умею сдаваться. Может, я и правда идиот, как считали одноклассники. Или несговорчивый осел, как говорил директор. В общем, я сидел и пялился на борозды. Шоссе или дикие территории? Ну и выбор. Между реальностью и надеждой. Между водой, которую реально возят по шоссе грузовики, и водой, которую ты до чертиков надеешься отыскать в конце колеи. Я поставил на надежду – наверное, мозги совсем помутились – и побрел на восток. Испытывать судьбу – это про меня.

Земля тут была как везде. Разве что более каменистая по обеим сторонам колеи. Напоминала те места, где мы устраивали лагерь. По выходным, когда искали золото или стреляли коз. У нас были большой старый «форд»-пикап и металлоискатель. Мама тоже ездила. Далеко, к озеру Бальтазар. Родители тогда бредили золотом. Целый день шлялись с металлоискателем, по очереди таскали этот волшебный прибамбас. Они даже мне сделали такую штуку из проволоки, и я бродил с ними. Я тогда был маленьким. В последний день подстреливали козу, разделывали ее, укладывали в большой ящик со льдом и забирали домой. Мама говорила, что в мясе чувствуется соленый привкус здешней травы. Обычно мы останавливались под эвкалиптами с гладкой розовато-красной корой, в верхней части озера. Мама ночевала в кузове, а мы с Капитаном на земле, в спальниках. В лунные ночи озеро казалось полным воды, а не сухой соли. Выглядело необычно, будто другой континент, белый и пустой. Он тянулся, насколько хватало глаз. Шагнешь в такое озеро, и оно тебя поглотит, навеки. Мы туда никогда не ходили. Золото водилось в глубине буша, а козы – на горных кряжах. Мы лишь временами подъезжали посмотреть, ведь зрелище потрясное. Устраивались на симпатичных полянках с темно-красной почвой, усыпанной валежником. Обязательно разводили знатный костер. Жарили на гриле стейки, прихваченные из магазина, а по утрам – тосты. Мама собирала страусиные яйца, дома выдувала их и расписывала, как делают аборигены. Выставляла в магазине, и туристы иногда покупали.

Мы были счастливы тогда втроем. Лучшие дни в моей жизни. Потом мама перестала с нами кататься. Сказала, что ей не нравится стрельба. Справедливо, ведь когда я подрос и научился пользоваться оружием, мы начали больше охотиться, а не искать золото. К тому же в одну из вылазок мама обгорела на солнце, да так сильно, что кожа на плечах облазила пластами. После того мы ездили вдвоем с Кэпом. Под конец уже и не брали металлоискатель с собой. У Кэпа был карабин под патрон двести двадцать два «ремингтон». Достойное оружие с хорошим прицелом. Мы попадали даже в кенгуру, но в основном интересовались козами.

Еще три-четыре дня, и я добреду туда. Спрячусь на время. Пока все не утихнет. Новости устаревают быстро. Может, через несколько недель шоссе опять станет безопасным. Так я рассуждал. В начале пути у меня не было плана, я сорвался из дома наобум. Но теперь идея потихоньку зрела. Разве хоть кто-нибудь на всем белом свете додумается, что я отсиживаюсь на Бальтазаре? Единственные люди, которые могли бы сообразить, умерли.

В последнюю охотничью вылазку с нами поехал еще один чувак. Звали его Билл Кокс. У него были старый квадратный «ленд-ровер», винтовка под патрон 303 калибра и маузер, громкий, как ружье на слона. Билл Кокс утверждал, будто служил с Гондоном в армии, я сомневался. Они совсем не походили на солдат, оба толстые и бородатые. Скорее уж байкеры, а не солдаты. Не успели мы разбить лагерь, как охота им надоела. Они до ночи мололи языком, а потом до обеда спали. На следующий день – то же самое. Стреляли лишь по жестяным банкам и бутылкам, даже задницу не поднимали. Я очень хотел пойти один, подбить козу-другую, но эти двое палили направо и налево из крупнокалиберного оружия, и я не рискнул. В общем, ужасно нудные получились выходные. Я весь день сидел в пикапе, раз за разом перечитывал три комикса и торопил время. Мы так и не выбрались на охоту, и я еле дождался возвращения домой. Спросил у мамы про солдатское прошлое Кэпа и Билла, она ответила – они вместе были за рубежом. Больше я от нее ничего не добился.

Билл Кокс мне ни капли не нравился. Я видел его еще однажды – он подрулил на машине с прицепом, забитым холодильными камерами. Когда распахнулась пассажирская дверь, я заметил маузер и винтовку. Из сарая вышел Гондон с цепной пилой и спальником, закинул вещи в прицеп, зыркнул на меня. И укатил с приятелем. Два идиота.

Уж не знаю, кому принадлежала эта гениальная идея, но магазин тогда переживал черные дни. Поставщики даже не отвечали на звонки Гондона. Поэтому он поехал в район пастбищ, вместе с Биллом Коксом и цепной пилой. Вернулся с полутонной мяса. Да уж, мудрое решение. Понятия не имею, кого именно они распилили, диких лошадей или пастушьих коней. Комиссии по мясу и животноводству без разницы. Не представляю, как Гондон сохранил лицензию. Скандал гудел по всему округу. Дома уже и так было паршиво, но после той истории стало вообще ниже плинтуса.

Я то ли увлекся воспоминаниями, то ли очумел от жажды – в общем, чуть не пропустил прииск. Не обратил на него внимания. Он остался слева и чуть позади, когда я вдруг замер. Будто о чем-то забыл и попробовал вспомнить, только о чем? Повернулся, медленно-медленно, как древний старик. Увидел отвалы пустой породы, груду ржавых консервных банок, солнечного зайчика на железной крыше. День почти умер, да и я тоже. Я стоял, тупо моргал и никак не мог поверить, что это не мираж.

Лачуга. С жестяным дымоходом и линялым тентом, который бахромой свисает вниз. А рядом, на подставке, бак с водой. Самый настоящий, богом клянусь!

Я так долго стоял и таращил глаза, что любой в этой хибаре успел бы нарисовать мой портрет, выпить чая и вызвать копов. Как только до меня дошло, я рухнул животом на землю и пополз по-пластунски. Прям герой стрелялки «Колл оф дьюти», а не полуживой балбес, который не видит лагеря старателей у себя под носом.

Я дотащился до основания большой кучи, это оказалась выкопанная пустая порода. Вокруг валялись мотки проволоки, полусгнивший хлам, ржавые железки, торчали холмики из шлака и камней. Из трубы не шел дым, а на провисшей проволоке, натянутой между колышками перед хибарой, не сохло белье. Машин тоже не было.

Из чехла на шее я вытащил бинокль и стал разглядывать лагерь. Долго. Возле бака растет помидорный куст. Никакого движения, только чуть колышется брезентовый навес. Я смотрел и ждал. Окликнуть бы хозяев, но страшно. В конце концов я решил – пошло оно, я тут сейчас сдохну! Встал и очень осторожно двинулся к лагерю. «Браунинг» выставил вперед, хотя, по правде говоря, не додумался его зарядить. В тот день я умирал от жажды и усталости, поэтому делал все через задницу.

Прямоугольную хибарку возводили в несколько приемов. Сперва стены и крышу из рифленого железа, причем половина гвоздей торчала наружу: то ли ураганом листы разболтало, то ли изначально паршиво сколотили. Сбоку прилепили конструкцию типа фундамента, из кусков жалюзи, листов фанеры и асбеста, все вперемешку. Сверху устроили туалет, который можно было унюхать аж на юге Австралии, в Аделаиде. В дверном проеме висели липкие полоски для ловли мух, а внутри стоял толчок в виде жестяной воронки и больше, кажется, ничего. Воняло безбожно.

Я хрипло каркнул, эй, и не услышал в ответ ни звука. Страшно было ужасно, пить хотелось еще ужасней. Я повернул ручку на двери в лачугу. Не заперто. Заглянул внутрь. Заморгал от полумрака, в нос шибанул смрад. Хоть бы не наткнуться на труп золотоискателя, который лежит в кровати с обглоданным лицом… Трупа не оказалось. Кровати тоже. Лишь дровяная печь, цементное корыто, хромированный стул без спинки и стол, сделанный из молочных ящиков и половины двери. Туалетной двери, судя по запаху.

Я бросил свои вещи и вернулся к баку. Стукнул по нему кулаком – бак тяжело содрогнулся. Полный! Медная ручка на кране отсутствовала, вместо нее на поворотном стержне ржавели плоскогубцы, которые справились с задачей на ура. На сухую землю потекла вода. Выглядела она нормально, но я бы сейчас накинулся на любую, даже на грязную. Я присел возле помидорного куста и стал пить прямо из-под крана.

На вкус вода была очень даже ничего. Только текла не так быстро, как хотелось бы. Я заглатывал ее жадно и торопливо, с жуткими звуками. Хорошо, никто не слышал. Если вы никогда по-настоящему не страдали от жажды, вам меня не понять. Я пил и пил, пока вода не забулькала у меня в яйцах, в ногах, ступнях, пока живот не отяжелел, а спина не заболела.

Я еле встал. Шатаясь, как алкаш, дошел до лачуги. Споткнулся о свой рюкзак, ударился о печку. Увидел полку, на ней – покореженную кастрюлю, черную сковороду и жестянку с кривыми вилками. С трудом отлип от цементного пола, поднялся на ноги. И тут понял, до чего мне повезло. На полке лежал нож для масла. Не простой нож для масла, нет. Я еще не успел взяться за костяную ручку, а уже заметил заточенное лезвие. Провел им по волоскам на руке – ого, какое острое! Кто-то точил его день и ночь, год за годом. От скуки. Иначе зачем бросать такое сокровище. Кто бы ни был этот человек, он спас мою шкуру.

Вода – это одно. Она уберегла меня от смерти, да. По крайней мере, пока. Но нож означал, что я буду жить и дальше. Отдохну, соберусь с мыслями. Оружие обеспечит мясом, вопросов нет, но без ножа до мяса не доберешься.

Господи, какое облегчение! Я чуть не зарыдал. Сел на печь и приказал себе не распускать нюни. Скоро мне дико захотелось помыться. Я разделся, схватил кастрюлю и побрел к баку. Окатил себя водой с ног до головы. Обсох, стоя на каменистой земле. Хорошо-то как! В хибаре я натянул на себя грязную одежду и вновь почувствовал слабость. Лег на цементный пол, сунул под голову камуфляжную куртку и уснул.

Проснувшись, не понял, где я. Сквозь сотни дырок от гвоздей в помещение проникали тонкие полосы света, и целую секунду мне казалось, будто я в клетке. Затем я увидел приоткрытую дверь, карабин у стены и поломанный стул возле печки. Значит, не клетка, все в порядке.

Отвалы пустой породы стали золотистыми, тени от деревьев – длинными и плоскими. Я вышел на улицу босиком. Как приятно найти приют, пусть и ненадолго. Я отлил на кучу, состоящую из старых банок, проволоки, полиэтилена и пластикового мусора. Твою мать, хуже золотоискателей свиней нет! Мне было спокойно. Я заметил кое-где помет, в том числе и свежий, а возле бака – неглубокие кенгуриные норы, следы, еще помет. Это меня взбодрило. Может, здесь мне будет хорошо. Может, все получится.

Я открыл ставни, впустил в хибару воздух и свет. Обулся и пошел за хворостом. Дерева валялось много – усохшая мульга, кусочки старого эвкалипта. Когда дров набралось достаточно для одной ночи, я выломал ветку с листьями и, как смог, вымел из лачуги мышиное дерьмо. Уже под конец обнаружил за дверью метлу и решил завтра прибраться как следует.

Я подготовил дрова в печке, но поджигать не стал. Высыпал все из рюкзака на пол, разложил перед собой. Открыл коробку с патронами. Отсоединил от «браунинга» магазин, зарядил. Положил карабин и магазин на стол из ящиков, сам уселся в дверном проеме на стул без спинки. Есть шанс, что в сумерках явятся кенгуру. Если правильно разыграть карты, то до темноты я раздобуду свежее мясо.

Однако из буша никто не выходил. Кенгуриные норы оставались пустыми и неподвижными, как картинка.

Когда совсем стемнело, я развел огонь в печке и съел последний апельсин. Голод не исчез. Вот к чему приводят мысли о свежем мясе. Однако я не унывал. Знал – животные тут есть. Просто я их немного напугал, но они не устоят перед запахом воды в баке. Подождем до завтра.

Я поддерживал огонь, пока не кончились дрова. Не мерз, просто с костром чувствовал себя не так одиноко. Потом я загасил его и лег.

Я был страшно усталым и одновременно счастливым, но спать не мог. Сперва мешал твердый пол. Потом начались рези в животе. Голодные боли? Ни фига подобного! Какое-то время я корчился и ерзал. Лезть в потемках в грязный и вонючий сортир? Нет уж, спасибо. Я натянул ботинки. Когда терпеть дальше уже не смог, выбежал на улицу и сел под звездами. Господи, ну и звуки! И ощущения… Полночи я мотался туда-сюда и гадил, точно утка. Сперва боялся отходить далеко от хибары. Позже радовался, если успевал выскочить за двери.

И вычислял. Солнечный удар? Вызывает рвоту, а не понос. Еда? Тоже нет, потому что еда у меня давно закончилась. Оставалась вода. Я и не подумал заглянуть в бак, сразу начал пить. А там могло плавать что угодно. Дохлый поссум. Или ворон, который решил стать лебедем. Что бы это ни было, оно прочистило мои внутренности, будто шомпол. К рассвету задница горела огнем – хоть свечу зажигай.

В общем, в первое утро в лагере старателей я почти ничего не делал. В основном дремал. И дергал во сне руками-ногами, как собака. Тупо отлеживался после вчерашней беготни.

Днем я залез на подставку, заглянул в бак. Без фонаря ничего не увидел. Все равно решил кипятить воду. Порадовался покореженной кастрюльке.

В животе урчало до самой темноты, хотя уже почти не резало. Я опять умирал от жажды, но пил по чуть-чуть, изредка делал крошечный глоток из бутыли. Наконец у меня появились силы набрать дров и почистить во всех местах, где я нагадил. А их было много, уж поверьте.