Сверхъестественное. Врезано в плоть

Кэтрин пригладила ладонью короткие светлые волосы и тут только поняла, какие они сальные. Срочно нужно в душ. Ей даже думать не хотелось о том, какой от нее исходит запах, а уж дыханию после всего выпитого кофе мог бы позавидовать даже огнедышащий дракон. Работая в лаборатории бок о бок с Конрадом, Кэтрин даже не задумывалась о таких вещах. Если от нее и воняло, он ни разу не дал понять, что заметил запах и что этот запах его беспокоит. Но здесь, наверху, в, так сказать, Реальном Мире она болезненно четко осознала свои упущения в области гигиены.

– Скажи это семьям погибших, – отозвалась Кэтрин. – Я давала клятву, Конрад.

– Primum non nocere. Прежде всего не навреди, – сказал Конрад. – Я знаком с клятвой Гиппократа.

Он слегка, будто забавляясь, улыбнулся, но продолжал стоять совершенно неподвижно, держа руки по швам. От шеи вниз он вполне мог соперничать с манекеном.

– Это я виновата, что он сбежал.

– Мы, – поправил Конрад. – Мы оба полагали, что клетка, которую ты мне велела приобрести, обладает достаточной прочностью, чтобы сдержать зверя. Я только благодарен, что тебя не было здесь, когда он ринулся на свободу. В противном случае он бы попытался подкормиться от тебя.

И какой же беспорядок оставила после себя чертова тварь! Сама лаборатория не особенно пострадала, потому что зверь, освободившись из клетки, сразу бросился к лестнице. Но по пути он вышиб дверь подвала и, разыскивая выход, носился по дому, в ярости терзая мебель когтями и зубами, пока наконец не выскочил из задней двери. К счастью, произошло это ранним вечером, и было уже достаточно темно, так что соседи не заметили побега. Более того, жила Кэтрин на собственном участке за пределами города. Живи она в пригороде, кто-нибудь непременно заметил бы выскочившую из ее дома чудовищную собаку и позвонил бы в полицию. В таком случае она бы уже оказалась лишенной медицинской лицензии и сидела в тюрьме. А если бы на дворе стояли более ранние времена, ее б сожгли на костре. Да и сейчас, наверное, могли бы. Население Бреннана нельзя было назвать самым образованным и современным в штате.

Даже находя присутствие Конрада неприятным, Кэтрин была благодарна ему за помощь. Он обо всем позаботился: купил и установил две новые двери, вынес и выкинул наиболее пострадавшую мебель. Он даже предложил купить новую, но Кэтрин отказалась. Она все равно проводила большую часть времени в лаборатории, а в доме с ней никто не жил. Больше никто.

Кэтрин держала кружку обеими руками, уставившись в напиток, потом тихо заметила:

– Лучше бы я была здесь.

Конрад шагнул вперед. Кэтрин испугалась, что он собирается коснуться ее – ободряюще сжать руку или положить, утешая, ладонь на плечо. Она напряглась, надеясь, что сумеет не заорать. Будто ощутив ее неудобство, Конрад отступил и снова уронил руки.

– Тебе не следует так говорить, – мягко упрекнул он. – Побег зверя и потерянные вследствие этого жизни достойны сожаления, да, но я должен напомнить тебе, что есть заботы важнее. Если ты достигнешь цели, то не только обретешь личную награду, но и навсегда изменишь мир. Миллиарды жизней будут спасены, сама продолжительность человеческой жизни возрастет. Нельзя точно сказать, как долго станут жить люди в новом мире, созданном благодаря твоему труду, но нельзя отрицать и бессмертие в буквальном смысле. Разве достижение подобной цели…

– Не стоит четырех людских жизней? – перебила она, сжав от злости зубы и глядя прямо на него.

Конрад прищурился, но голос его остался ровным:

– …не то, за что эти люди принесли бы себя в жертву добровольно?

– Учитывая, что спросить у них мы уже не сможем, то наверняка не узнаем, так?

Они замолчали. Кэтрин прихлебывала кофе, пытаясь не реагировать на Конрада, стоявшего рядом неподвижно, словно статуя. Потом он сказал:

– Ты не бросишь работу.

Прозвучало это наполовину вопросом, наполовину командой.

Она допила кофе и вздохнула:

– Нет, не брошу.

Конрад медленно улыбнулся, и Кэтрин подумала, что так могла бы улыбаться ящерица.

– Хорошо. Могу ли я оказать тебе какую-нибудь услугу?

Иногда его формальная манера вести разговор казалась Кэтрин очаровательной. Иногда – как сейчас, например, – холодной и отстраненной.

– Неплохо бы найти… – она посмотрела вниз, не в силах встретиться с ним взглядом, – свежие материалы.

Он снова улыбнулся, словно рептилия:

– С радостью.

Глава 4

После ухода Конрада Кэтрин смогла немного расслабиться. Хотя она была благодарна ему за заботу и помощь на протяжении последних месяцев, но всегда чувствовала себя на взводе, когда он оказывался рядом. Было в Конраде что-то необъяснимое, что вызывало у Кэтрин смутную тревогу. Помимо внешности и манер (не говоря уже о том, каким образом он – по подозрениям Кэтрин – доставал «материалы» для ее работы), Конрад отличался тем, что вытягивал энергию из всего, что его окружало, будто был эдакой живой черной дырой. Свет, тепло, даже – по ощущениям – ее жизненные силы будто утекали в него, и Кэтрин всегда чувствовала усталость, если проводила хоть немного времени в его присутствии. Уход Конрада воспринимался с облегчением. Она никогда не могла до конца расслабиться, когда он был в доме, и теперь Кэтрин понимала, что, пока его нет, нужно попытаться лечь и поспать. Она не помнила, когда в последний раз отдыхала, не говоря уж о восьмичасовом сне.

Будучи медиком, она хорошо знала, какое влияние оказывает недостаток сна и на тело, и на мозг. Умом она понимала, что не сможет работать в полную силу, если не позаботится о себе. «Вы обязаны заботиться об организме», – говорила она пациентам. Когда-то говорила. Если учесть, насколько она забросила свою практику в последние месяцы, можно сказать, она практически не принимает больше пациентов. Но цена была невелика перед лицом главной цели. Кэтрин отдала бы все, сделала бы все что угодно, лишь бы достигнуть ее. Она снова вспомнила вопрос Конрада, который одновременно прервала и закончила: «Разве достижение подобной цели не стоит четырех людских жизней?» Ей не хотелось так думать. Ей полагалось исцелять, господи боже. Но, несмотря на свой протест, глубоко в душе она действительно именно так и думала. Гордиться было нечем, но так обстояло дело. Понимая, насколько ей сейчас необходим отдых, Кэтрин ощущала, что эмоционально просто не может оторваться от работы. Она делала передышки лишь для того, чтобы заварить свежий кофе, да и те позволяла себе потому, что кофеин поддерживал ее силы. Нельзя терять время. Нужно подталкивать себя. Они от нее зависят.

Кэтрин не была психологом, но во время учебы брала курс психологии и знала, что хотя крайне важно подталкивать себя, если она хочет преуспеть, есть тут и другая, более глубокая причина. Когда занимаешь себя делом, нет времени думать ни о чем, кроме работы. Как только Кэтрин позволяет себе расслабиться, она начинает вспоминать или, того хуже, видеть сны.

Кэтрин допила кофе, поднялась и налила себе еще, потом направилась обратно к столу, но вместо того, чтобы сесть, оставила на нем кружку, свернула по короткому коридору налево и оказалась в гостиной. Свет был выключен – как обычно. Она больше не заглядывала в эту комнату, так что не было смысла тратить электричество. Кэтрин потянулась к выключателю, но не сумела его отыскать. Не могла же она забыть, где он находится… или могла? Это ее дом, в конце концов. Она просто обязана помнить такие элементарные вещи, как расположение выключателей. Несколько секунд она шарила в темноте, а потом пальцы наткнулись на нужный предмет, и она раздраженно включила свет, хотя почувствовала при этом немалое облегчение. Вспыхнувший над диваном светильник на секунду ослепил ее, и она вскинула руку, прикрывая лицо. Когда глаза привыкли, Кэтрин опустила руку и увидела, что комната выглядит как обычно, за исключением тонкого слоя пыли на журнальном столике из вишневого дерева и черном кожаном диване. Почти как если бы комната была слегка припорошена снегом. Хотя нет. Как если смотришь на выцветшую фотографию. Над камином висел большой телевизор с плоским экраном. Сам камин был холоден и пуст, а ведь когда-то здесь почти каждый вечер горел огонь, даже летом. На каминной полке под телевизором была расставлены фотографии в рамочках. Стоя здесь, Кэтрин испытывала странное ощущение, как будто незваным гостем пробралась в собственный дом.

Она прошла по кремовому ковру и остановилась перед каминной полкой. Первой фотографией была свадебная карточка ее с Маршаллом. Они оба смеялись над какой-то репликой фотографа – над какой, Кэтрин точно не помнила. Это была ее любимая из их общих фотография. Радость, которую они излучали в этот запечатленный момент, в совершенстве отражала суть их отношений. Любовь была лишь частью этих отношений, хоть и большей, разумеется. Некоторые пары часто называют себя лучшими друзьями, но в их случае это было абсолютной правдой. Маршалл выглядел таким красивым на фотографии, таким юным. На момент свадьбы им было чуть за двадцать, но уже тогда можно было разглядеть, каким мужчиной станет Маршалл. Стройный, с густыми волосами и карими глазами, излучавшими радость и интеллект, что с годами стало только заметнее. И эта его улыбка… Боже, как Кэтрин по ней скучала.

Кэтрин поставила фото обратно на полку и тут же взяла второе, на котором была изображена симпатичная девушка-подросток с длинными каштановыми волосами, одетая в «вареную» футболку и шорты. Она сидела на земле среди цветов. Кэтрин сфотографировала Бэку сама – весной, в саду. Они вместе провели столько чудесных часов, планируя сад, высаживая цветы и ухаживая за ними. Кэтрин так долго не выходила туда, что даже думать боялась, что там сейчас творится: должно быть, сплошные заросли травы да сорняков.

Кэтрин точно помнила, когда сфотографировала Бэку. За восемь дней до ее пятнадцатого дня рождения. За девять дней до того, как она получила ученическое водительское удостоверение. И за двадцать три дня до того, как отец преподал ей первый урок ночного вождения. Было это четыре месяца назад. Последний раз, когда Кэтрин видела их живыми.

Она плохо помнила ту ночь. Скорее всего, ей позвонили из полиции, а потом она сама кому-то позвонила, потому что смутно припоминала, как всхлипывала в чьих-то руках. Кэтрин полагала, что это была Ронетта, ее администратор, но не могла утверждать наверняка.

Тем не менее детали произошедшего с ее мужем и дочерью она помнила – или, по крайней мере, представляла себе – вполне отчетливо.

Приблизительно в восемь сорок Маршалл и Бэка – в «БМВ» Маршалла, который вела взволнованная Бэка, – подъехали к железной дороге за городом. Они приблизились к рельсам как раз тогда, когда загорелся предупреждающий сигнал и опустился деревянный шлагбаум. Бэка притормозила, и они вместе принялись ждать, когда пройдет поезд. Столько времени прошло, но Кэтрин все еще было интересно, о чем они тогда говорили, если вообще говорили. Музыка точно не играла. Может, Бэка и хотела что-нибудь послушать, но отец никогда не позволил бы ей отвлекаться на таких ранних этапах обучения. Может быть, они опустили стекла, чтобы лучше расслышать поезд и почувствовать движение воздуха. Кэтрин представляла, как они смотрят друг на друга и широко улыбаются, деля на двоих особенный момент – только дочь и отец.

Поезд прошел, шлагбаум поднялся, и Бэка въехала на пути, посмотрев в обе стороны. Благополучно оказавшись на другой стороне, она набрала скорость.

А секунду спустя из темноты, вихляя на дороге, выскочил пикап с выключенными фарами. За рулем сидел некто Эрл Фалмер, местный водопроводчик, возвращавшийся из дома приятеля, где он играл в покер. В его венах было больше алкоголя, чем крови. Пикап врезался в «БМВ» лоб в лоб на скорости, как рассчитала полиция, за сотню километров в час. Выживших не осталось.

Будучи врачом, Кэтрин знала, что муж и дочь умерли быстро и, несмотря на ужасные травмы, не страдали. А если и страдали, то недолго. Но понимая это умом, она воображала их восприятие аварии совсем по-другому. Известно, что в состоянии сильного стресса человеческие ощущения обостряются: отсюда и распространенное поверье, что вся жизнь пролетает перед глазами. Кэтрин представляла аварию в мучительно замедленном движении, в те минуты, когда сознание Маршалла и Бэки еще не отключилось. Если это было так, как она представляла, каждая рана появлялась на их телах целую вечность. Агония была нескончаемой. Кэтрин осознавала, что глупо представлять себе подобное, тем более наукой это не доказано, но в душе верила, что все обстоит именно так. В итоге она оплакивала не только потерю любимых, но и невообразимые страдания, которые им довелось перенести перед тем, как наконец-то наступила смерть.

Кэтрин последний раз взглянула на фотографию Бэки, провела кончиком указательного пальца по волосам дочери и почувствовала лишь холодное стекло. Потом поставила рамку обратно на полку и вышла из комнаты, выключив свет. Она миновала кухню, позабыв о кофе, открыла дверь в подвал и спустилась по ступеням.

В первые дни после аварии Кэтрин жалела, что не поехала тогда вместе с Маршаллом и Бэкой. Что не погибла вместе с ними. Но это было до того утра, как к ней в кабинет зашел Конрад Диппель – не в качестве пациента, а – как он выразился – в качестве потенциального коллеги. Он сказал, что прочитал о ее «прискорбной потере» в «Листовке» и что у него есть то, что может стать облегчением ее «глубочайшего душевного страдания». Поначалу Кэтрин чуть не вышибла его из кабинета, но было что-то такое в его голосе – непоколебимая уверенность, заставившая ее выслушать то, что он собирается сказать, несмотря на безумие, которым от этого всего попахивало. Конрад смог убедить ее не только словами. Он принес портфель с результатами сотен экспериментов. Информация интриговала, но куда больше ошеломила демонстрация, которую он позже провел во временной лаборатории, обустроенной на заброшенной велосипедной фабрике. Кэтрин наблюдала, как Конрад убивает крысу, перерезав ей горло, потом зашивает рану и – приправив трупик какими-то химикатами в сочетании с несколькими словами и жестами (Кэтрин была уверена, что последние два компонента просто для зрелищности) – возвращает зверька к жизни. С этого момента Конрад Диппель из потенциального стал полноправным коллегой.

Выходя из подвала, Кэтрин оставляла флуоресцентные лампы включенными, так что пересечь лабораторию проблемы не составляло. Большая часть оборудования принадлежала Конраду и была перенесена с фабрики, но за предыдущие несколько месяцев Кэтрин тоже кое-что добавила. В центре подвала стоял операционный стол из нержавеющей стали, а на столике рядом покоилась россыпь хирургических инструментов. На другом столике располагались пузырьки, баночки и мензурки, наполненные разными химическими веществами, а также прочее нужное оборудование: пипетки, весы, микроскопы, предметные стекла. На полу под столом стояли пластиковые контейнеры, помеченные наклейками «НюФлеш Биотек». Кэтрин прошла мимо и направилась прямиком к большой горизонтальной морозильной камере в дальнем конце комнаты. Могучий гул машины наполнял помещение, и, приближаясь, Кэтрин ступнями ощущала вибрацию. Она потянулась к металлической поверхности, и холод обжег ее пальцы еще до прикосновения.

– Я не успокоюсь, пока мы снова не будем вместе, – тихо и ласково проговорила она. – Обещаю.

Постояв немного, Кэтрин отошла и снова принялась за работу.

* * *

– Привет, Джо. Как дела?

Джо Райли сидел на обочине возле мини-маркета при заправке. Он уже съел энергетический батончик и теперь крутил в руках стакан коричневой водички, которую продавец нагло выдавал за кофе. Но бурда была теплая, и Джо это вполне устраивало. Он поднял глаза на приближающегося Билли Сатфина и слабо улыбнулся:

– Дела как сажа бела. А у тебя?