Йонтра

– Нет, – рыдала она, – нет, меня никто не любит, никто.

Так мы и стояли. Она, всхлипывая у меня на груди, а я молча, не зная что и сказать. Конечно, я понимал тогда, что и сам отчасти виноват в таком ее положении. Зачем прервал отношения с ней, с ее семьей? Ведь не мог же я не знать, что нужен им и ей прежде всего. «Эгоист проклятый, сноб», – ругал я себя. Вот только, что теперь можно было поделать? Уля же в тот момент, словно угадав мои мысли, слегка отстранилась назад, посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

– Я все понимаю, дядя Скит. И знаю – вы добрый, а ушли от нас тогда потому, что все так делали. А я… я не такая как все. Я урод, я умная. – И снова заплакала.

Я уже не мог этого больше вынести и поэтому тоже от нее отстранился и сказал, но теперь действительно серьезным голосом:

– Знаешь что, девочка, так ты все глаза себе выплачешь. А ведь делать-то что-то надо? Расскажи-ка мне лучше, что у тебя стряслось.

История ее, как оказалось, была самой обыкновенной. Несчастная любовь. Был у нее парень, красивый такой, сильный, умный… правда, не настолько умный как она. И на этом их отношения и разладились. Парень ей много чего рассказывал, учил ее чему-то, а она только смотрела на него удивленно, и нет, не смеялась даже, а просто молчала в ответ. Но он как-то догадался, что «орешек ему не по зубам» и стал отдаляться от нее. Начал грубить, оскорблять, ударил даже однажды. А она все терпела, хотя и мучилась страшно. Кончилось же все тем, что он ей сказал, что она для него слишком светлая, и что он не хочет ослепнуть раньше времени, а поэтому уходит из ее домика и не вернется больше.

– Вот, дядя Скит, – завершила она свой рассказ, – и вся моя история. А теперь скажите мне, – на этот раз она уже очень серьезно и даже как-то по-взрослому посмотрела на меня, – что мне делать?

«Будто это я виноват, что ты такая», – подумалось мне отчего-то в тот момент. Но в ответ я ей все же сказал, что раз ее парень испугался ее ума, а ум Уллов связан с открытыми окнами их домиков, то, – не заделать ли ей пару этих окон, чтобы немножко, ну… поглупеть. Никогда, уважаемые слушатели, никогда я не забуду ее взгляда тогда. Она вся вдруг как-то сжалась, словно от озноба, лицо ее передернулось и она отплыла от окна, все еще неотрывно глядя на меня. А потом опустила голову и задумалась.

– А ведь вы правы, дядя Скит, – сказала она чуть погодя. – И вы всегда были умным и… добрым. Но не приходите ко мне больше, никогда. – Она снова заплакала. Потом проплыла в угол комнаты, достала что-то снизу и протянула мне.

– Вот, возьмите, это жемчуг. Он очень красивый и редкий, потому что мы, Уллы, мало и редко плачем. Берите, он ваш. Это вам память об одной умной-глупой девочке, которая вас так всегда любила и ждала. Прощайте. – Она отвернулась.

Говорить больше было не о чем. И я, прямо так с горстью этого жемчуга поплыл по направлению к берегу. «Оказывается, их слезы превращаются в такую красоту, – думал я, поднимаясь к поверхности и иногда поглядывая на полученный подарок, – надо же, не знал».

Вот, уважаемые слушатели, и вся моя сегодняшняя история, – подытожил Скит свой рассказ. – И не судите меня строго, прошу вас. Вы не были на моем месте и не можете знать, как бы сами поступили в той ситуации. А Уллы, они все-таки удивительные. И даже сейчас, проплывая мимо их поселений, я, который столько раз их видел, не могу не восхищаться их красотой и уникальностью. Скит остановился. «А ведь домика Ули я что-то больше не замечал, – подумал он про себя, – хотя и проплывал мимо того места не раз уже. Хм-м, наверное, она все-таки послушала меня тогда и сделалась немного, поглупей. Ну да ничего, зато возможно и счастливей тоже… наверное».

Так, в задумчивости, более занятый своими мыслями, Скит попрощался с аудиторией и пополз к своему дому. Мелкие йонтры засеменили за ним. Скит улыбнулся: «А ведь они не произнесли сегодня ни одного слова, пока я рассказывал, а значит история, наверное, была все же хорошей. Ну да ничего, пусть себе на ус мотают, может и не совершат моих ошибок, когда вырастут».

6. Железная балка

– Так, собственно, звали капитана одного корабля, на котором, – тут Скит Йонтра в задумчивости потер клюв и посмотрел на слушателей, – мне летать не приходилось. К счастью. Это был трианец. Уверенный, сильный, мужественный. Я бы даже сказал, какой-то упертый, но при этом, пожалуй, и честный. «Железная балка» было, конечно, его прозвище. Настоящего имени я уж, позвольте, сейчас упоминать не стану. Тем более, что самого его и в живых-то уже нет давным-давно, – Скит грустно вздохнул.

– Вот какой это был капитан: он дважды, тогда еще лейтенантом, ходил на штурм мира Го. А ведь вы знаете, что в той кампании и после первого штурма мало выживших осталось. Он один, безо всякой поддержки спускался на дно Карамуанского ущелья. Того, что на седьмой планете Лаа системы. А там, кстати, примерно семь тысяч орр совершенно отвесного спуска, когда ты и сам уже подчас не знаешь, лезешь ли ты вниз еще или незаметно падаешь в бездонную пропасть. Я как-то разговаривал с одним знакомым альпинистом, так вот он мне посоветовал не то что не спускаться, но даже и близко не подходить к той расщелине. Прибавив к тому же, что если в нее поместить всех тех несчастных, кто туда когда-либо сорвался, то она, пожалуй, стала бы наполовину мельче. И прочее, и прочее, все в том же духе. Складывалось впечатление, что трианец этот, ну просто не мог или не хотел, тут уж и не скажу точно, жить без подвигов. Его словно притягивали всевозможные опасности и разного рода испытания. Внешностью своей он был также под стать характеру: жесткий, подтянутый, тренированный, худой. И прямо как в определенного типа грамма-фильмах с почти уже дежурным шрамом через всю щеку. Мужественный капитан.

Но шли годы. И его потихоньку отодвинули от боевого флота. Переправляли то туда, то сюда, и наконец поставили командовать какой-то ржавой посудиной, перевозившей урановую руду в системе Онте. Конечно, для трианца это было, наверное, едва ли не хуже смерти. Но что было делать, работа есть работа. Впрочем, как вы, возможно, уже догадались, он и там нашел место, так сказать, подвигу. Дело было в том, что в системе Онте находилась одна очень неприятная и даже каверзная планета. Да и не планета даже, а всего лишь то, что от нее осталось. Она была самой ближней к местному светилу. И та звезда постепенно выжгла и сдула плазменным ветром с нее абсолютно всю почву и даже часть мантии, оставив нетронутым лишь одно ее железное ядро. От этого планета, конечно, значительно потеряла в размере, но не в весе. Ибо масса ее была почти полностью сосредоточена в этом ядре. И вот мимо этой-то как раз железной планеты и проходил регулярный маршрут звездолета, которым тот трианец командовал. Ну и ему тогда сразу, еще при инструктаже, сообщили, что подлетать к ней категорически запрещалось.

Гравитация там была слишком сильной. То есть звездолет его мог бы на нее, пожалуй, и приземлиться. Но вот со взлетом почти наверняка бы возникли большие проблемы. Да и защитное поле его корабля не выдержало бы долго, если бы ему вдруг и пришлось совершить такую посадку. Впрочем, не знаю, – Скит задумался, – может и зря его так инструктировали. Ведь нужно же, наверное, как-то учитывать особенности личности при таких инструктажах. Не могу сказать. Но для нашего героя эта опасность была, прямо как магнит для железа, притягательной неимоверно. Рассказывали потом матросы с того корабля, когда уже все закончилось, что командир их, ну прямо как нарочно, когда им приходилось пролетать мимо той планеты, выбирал траекторию наиболее близкую к сфере невозврата. То есть к условному расстоянию, когда их двигатели уже не справились бы с ее гравитацией. Объяснял он это тогда весьма просто – экономией топлива. На самом же деле он буквально дразнил ту планету, да и свою судьбу тоже. Поэтому неудивительно, что однажды произошло то, что должно было бы, наверное, произойти. Их звездолет рухнул на железную планету, вызвав этим страшный переполох на всех спасательных станциях соседних звездных систем.

В то далекое время я был еще совсем молодым матросом и только учился своему делу. С группой курсантов мы проходили практику на одном из звездолетов Северного торгового альянса, где помимо прочего изучали предмет техники безопасного пилотирования. Базировались мы на тренировочной орбитальной станции у одной из малых планет системы Мио. И тот случай с кораблем «Железной балки» как нельзя лучше совпадал с предметом, что мы проходили. Да к тому же еще и сама система Мио находилась совсем недалеко от места катастрофы. Поэтому наше командование и приняло тогда решение задействовать нас, еще совсем неопытных молодых курсантов, в той спасательной операции. Я же в результате всего этого оказался невольным свидетелем последовавших, все же довольно-таки печальных событий. Да и не стал бы я вам рассказывать всю эту историю в противном случае, – Скит щелкнул клювом, – ведь вы знаете мое правило, рассказывать лишь о том, что видел собственными глазами.

Тут он ненадолго прервался, весь как-то передернулся будто хотел стряхнуть с себя что-то, потом снова глянул на слушателей дабы удостовериться, что не утратил еще их внимания и продолжил.

– Взлетели мы ночью. Уж даже и не знаю почему, но я отчего-то боюсь взлетать по ночам. Будто ты из одной темноты сразу попадаешь в другую и тебя невольно охватывает неприятное чувство беспросветной тоски. Ты начинаешь нервничать и совершаешь, естественно, массу ошибок. Но в то время, к счастью, от меня мало что зависело, поэтому чего-то серьезного я натворить просто не мог. Квартировался я в одной каюте, если ее вообще можно было так назвать. Маленькая, что и не развернуться, неуютная, да к тому же еще у самого прохода. В каюте жесткая, неудобная койка, над которой низкий, что едва не цепляешь головой, потолок. И что самое неприятное – лампочки. В чью умную голову пришла идея их там разместить, уж не знаю, но мешали они мне, особенно в первое время, ужасно. Помню вот, – ты только лег и уже дремать начинаешь, а они светят тебе прямо в лицо, да еще и мигают при этом.

Вот и в ту ночь я ворочался, а проклятые лампочки светили, как мне тогда казалось, словно прожектора. Однако, все же начиная поддаваться усталости, я уже стал потихоньку проваливаться в сон, как вдруг услышал: «у-у-у» и снова – «у-у». Сирена! Все куда-то забегали, зашумели. Ну и я поднялся. Открыл дверь и увидел, что ребята с моего отделения все уже на ногах и бегут к главному залу, куда и мне следовало отправляться как можно скорее.

Весьма неохотно, ведь поспать мне тогда так и не пришлось, я выбрался из своей каюты и пополз вслед за остальными. Кто-то впотьмах, помню, наступил мне тогда на щупальце, кто-то выругался, кто-то мимо пробежал, потом обратно. В общем, суматоха была ужасной. И неудивительно, ведь пол-команды того корабля были такими же как и я молодыми практикантами, и суетились, к слову сказать, совсем не по делу. Добравшись наконец до того главного зала, я обнаружил, что был едва ли не последним матросом на построении. Все уже собрались и, поправляя форму, ровняли шеренгу, пихая при этом друг-друга в бок. Я присоединился к процессу.

Вышел офицер, весь подтянутый, энергичный, с какой-то треугольной медалькой на кителе, не то, что мы, салаги. Окинул нас строгим взглядом и говорит: «Ну что, „Железная балка“ доигрался-таки и врезался в первую планету Онте системы». А я еще и подумал тогда: «Ну а при чем же тут мы и какая спасательная операция? Ведь если „врезался“, то кого спасать?» Но тут же, правда, выяснилось, что все же не «врезался», а сел. Но сел плохо. Что антигравитационное поле корабля повреждено и работает только в половине отсеков. И что кислород кончается, и что раненые есть, и прочее, и прочее. В общем, дело скверное и мы должны поспешить, если не хотим прилететь на место лишь для того, чтобы засвидетельствовать факт гибели экипажа. Ну что же, спешить так спешить. Все кинулись по своим постам, ну и я пополз к своему. Был он, не в пример моей каюте, удобным. Рядом с большим иллюминатором, в который я очень любил глазеть, с нормальным потолком и, что самое главное, с воздуховодом. Который шумел, правда, но зато и свежий, только что очищенный воздух мне в комнату задувал.

Тут взревели двигатели, откуда-то сбоку вырвались языки фиолетового пламени и корабль, вздрогнув всем корпусом, оторвался от стартовой платформы. После чего тяжело, словно нехотя, с какой-то дребезжащей гулкой вибрацией начал медленно подниматься. Но едва лишь мы отошли от орбитальной станции на безопасное расстояние, как он словно напрягся весь и буквально выстрелил в космос. Сила, скажу я вам, все же чудовищная в этих фотонных двигателях. Но она меня всегда почему-то очень успокаивала. Вот и в ту ночь, чувствуя ее мощь, я постепенно угомонился, перестал суетиться и даже как-то обрадовался, что опять нахожусь в космосе и лечу с благородной миссией на помощь разумным существам.

Скит посмотрел в сторону. Немного подумал. Было заметно, что его прошлое, пусть и весьма далекое, все еще несколько довлеет над ним. Однако, выдержав непродолжительную паузу, он и вправду, как бывший, но все же солдат, собрался с мыслями, приосанился, щелкнул клювом и продолжил.

– Летели мы недолго. Полу суток по космовремени вполне хватило, чтобы добраться до той злополучной планеты. Координаты на поверхности мы также быстро вычислили и это была уже моя задача, – Скит слегка кивнул головой. – Потом посадка. Двигатели загудели вновь и корабль начал медленно сужать радиус орбиты. Ну уж, скажу я вам, и место «выбрали» те бедолаги, чтобы рухнуть. Планета-то действительно была суровой. Гравитация, песчаные бури из какого-то красного секущего песка. Да такие, что в иллюминатор почти ничего не видно. Ветер, вой которого ощущаешь даже через бронированную обшивку корабля. И алое марево вокруг, явно свидетельствующее о наличии мощного плазменного ветра от недалекой звезды. В результате же, наш корабль едва только не снесло от места крушения. И уж даже не знаю, каких невероятных усилий стоило нашему штурману его более или менее точно посадить. Рухнувший звездолет стоял здесь же. Я видел его в иллюминатор. И в тот, самый первый момент, мне даже показалось, что все уже удалось, и пострадавшим только и остается, что дойти до нашего корабля. Ясно, что в скафандре передвигаться тяжело, а тут еще и ветер, и гравитация, и песок. Но ведь близко же совсем. Однако я недооценил ситуацию.

Нас, кто в ту смену был в спасательной команде, всех сначала построили, потом отвели в коридор со скафандрами, а затем, проверив в барокамере, и к носовому шлюзу. Дверь открылась и остатки воздуха выбросило в пространство белой искрящейся пылью. Мы очутились почти один на один с планетой. Но под защитным козырьком, конечно. Этот козырек выдавался вперед орр на десять и был в ширину примерно таким же. Он полностью защищал нас от гравитации, да и термоэкран, который работал по его периметру, не давал ветру задувать к нам песок снаружи. Поэтому стоя так, мы даже и близко не могли себе представить всю звериную мощь и чудовищную силу того мира, который нас окружал. Потом-то, конечно, все выяснилось. Но поначалу у меня, например, возникла даже идея: «А не прогуляться ли до разбитого корабля вот просто так, в скафандре, и не посмотреть поближе, что у них там происходит».

Ну вот наконец и разбитый корабль стал подавать признаки жизни. Носовой его отсек, поскольку корабли стояли почти нос к носу, засветился сигнальными огнями и дверь его аварийного шлюза с явно заметным подергиванием ушла медленно в пол. В проеме стояло несколько астронавтов. Ровно десять насчитал я: «А остальные? И где капитан? А-а, вот он, голубчик, стоит вместе со всеми. Сбоку так, по-скромному. Чувствует, видимо, свою вину». Мне этот капитан тогда как-то сразу не понравился. Возможно, – Скит криво усмехнулся, – всего лишь оттого, что по его вине я лишился в ту ночь заслуженного отдыха. Но тогда на первом месте была, конечно же, спасательная операция. И о своих предпочтениях нужно было забыть. Спасать мы обязаны были всех: и правых, и виноватых.

Впрочем, как я уже сказал, все, что нам предстояло сделать, казалось мне в тот момент совершенно не сложным. От нашего козырька до их выхода было всего орр тридцать, не больше. И я, все еще не до конца понимая, с чем имею дело, никак не мог взять в толк, чего это они там все стоят в своем шлюзе и не переходят на наш корабль. Вместо этого потерпевшие, а именно так мы называли всех тех, кого спасали, начали вытягивать по направлению к нам какую-то длинную, широкую железяку. «А, они строят мост, – подумал я, – или горку». Поскольку их шлюз находился немного выше нашего. «Ну что же, молодцы…» Но не успел я это подумать, как их балка, по виду так весьма прочная, потому что была ми в три сплошной стали толщиной, вдруг как-то вся изогнулась дугой и, яростно скрипнув, вывернулась в некое подобие спирали. «Опа!» – сказал я себе. Да и ребята, насколько я мог судить, тоже глаза повыпучили. Все синхронно подались назад и подальше от края защитного козырька. Я тоже невольно отодвинулся.

Гравитация. Мы еще никогда не сталкивались с такой. И, скажу я вам, это уже действительно было страшно. Офицер, который нас сопровождал тогда и тоже все видел, тотчас же нырнул в шлюз и по всей видимости побежал докладывать. А еще через пару минут в переговорниках наших гермошлемов зашипело и наш же офицер сообщил, что эвакуация будет проходить в незапланированном порядке. Что потерпевшие частично отключат антигравитационное поле своего корабля, отчего часть верхней палубы их носового отсека, уже лишенная защиты, рухнет, естественно, вниз, а их сжатым воздухом выбросит прямо к нам. «Горт, – выругались мы с ребятами почти одновременно, – кто же это такое придумал?» Но что мы могли тогда. Нам приказывали – мы исполняли, вот и все. Спорить или даже сомневаться было не положено. «Хотя… – продолжил я размышлять уже самостоятельно, – идея-то на самом деле интересная и кто знает, быть может, все и получится. Вот только… кто будет защитное поле отключать?» Я повернулся к ребятам:

– Кто поле-то отключать будет? Ведь его только с капитанской рубки можно.

Мы посмотрели на шлюз разбитого корабля. Так и есть. Фигура капитана, теперь уже какая-то скрюченная, медленно повернулась и исчезла из поля нашего зрения. «Смертник, – решил я тогда, – сумасшедший. Ну зачем так-то?» И знаете, несмотря на первое впечатление, я невольно и как-то сразу проникся уважением к этому трианцу. Пусть он был виноват, пусть рискнул чужими жизнями и многие уже погибли, но вот он и своей собственной тоже не пожалел.

В шлеме опять что-то зашипело и уже другой голос, по-видимому, сам наш капитан скомандовал: «Ловите их ребята!» И тут, прямо нам в лицо ударило песком и пылью снаружи. Термоэкран на секунду отключился и с дюжину тел разом влетело к нам под козырек. Экран закрылся. Потом все было как обычно: крики радости, объятия, слезы. Все были живы и их повели в санчасть. Мы же пошли переодеваться. Все было хорошо, вот только под левым щупальцем болело сильно. По всей видимости, кто-то из потерпевших попал мне туда коленом или локтем. Ну да ничего, главное – мы всех их спасли. Но вот только всех ли? Я вспомнил о капитане и невольно посмотрел в иллюминатор. Там все было по-прежнему: порывистый ветер, железистый песок и тот несчастный покореженный звездолет, который теперь казался уже каким-то совсем безжизненным. Мы начали готовиться к старту.

Двигатели загудели вновь и корабль начал медленно, на этот раз уже по-настоящему тяжело и явно напрягая всю свою мощь, подниматься. И тут, уважаемые слушатели, я увидел то, чего и до сих пор не могу ни понять, ни объяснить. Ребятам рассказывал, но никто не верил, конечно. А увидел я вот что. Из того шлюза, откуда вылетели потерпевшие, и будто ни ветра, ни смертельной гравитации не было и в помине, вышел трианец. То есть я видел лишь скафандр его. Но это точно был он. Я весь буквально прилип к иллюминатору, пытаясь рассмотреть то, что видел. Да – он. Его скафандр с золотой полосой командира на рукаве, гермошлем. Но что это? Внутри его гермошлема, который был спереди полупрозрачным, буквально взорвалось что-то. Брызги крови залили внутреннюю поверхность бронестекла и даже небольшой его кусок, отколовшись, улетел куда-то. А скафандр все так и стоял на месте, и более того, медленно и даже как-то неправильно поднял вверх левую руку и, словно прощаясь, помахал нам вслед. «Этого не может быть», – пронеслось у меня в голове. Я обернулся в надежде найти кого-либо. Но никого рядом не было. «Но ведь он же мертвый, – думал я, – как же это? Да какой бы он ни был капитан, сильный, волевой, да пусть. Да даже не знаю кто вообще, но невозможно так. Что значат все его воля и характер, когда тело разрушено полностью? Или что-то да значат все же?»

Мы взлетели. И вот уже и песок той планеты, и гулкая вибрация нашего корабля в прошлом. Я снова лежу на своей койке. И лампочки мне светят прямо в лицо, но уже совсем не мешают почему-то. Сна нет. Да и какой сон, одни мысли. «А ведь они нашли друг друга, – думалось мне, – эта планета, ободранная звездой до самого ее основания, до самой железной ее сути, и этот трианец, ободранный от плоти, но уже самой планетой, которая, впрочем, так и не смогла разрушить его собственную суть: характер, волю. Твердую, да даже нет, тверже чем железная балка».

Вот, собственно, и весь рассказ, – коротко подытожил Скит. – Добавлю только, что потом, конечно, было расследование. И знаете, оказалось, что тот трианец вовсе и не был причастен к произошедшей катастрофе. Виноват был штурман, который что-то там напутал и который, конечно же, был в числе спасенных.

7. Мантры

Скит Йонтра не находил себе места. Он переползал из стороны в сторону, лишь изредка и как-то нервно поглядывая на слушателей.

– Не знаю даже, как и начать, – произнес он наконец. После чего остановился, тяжело вздохнул и буквально плюхнулся в свое плетеное из морских лиан кресло, которое изрядно заскрипело под ним. – Все же эта история, – продолжил он после еще одной, но уже короткой паузы, – немного странная. И я даже не вполне уверен, стоит ли ее вообще рассказывать. Да я и не стал бы, уж наверное, если бы не мой договор с Университетом, по которому обязан сообщать публике обо всем, что вижу в зеркале отражений. Ведь в противном случае его бы мне и не передали в бессрочное пользование. Ну а раз так, – Скит нарочито приободрился, – то давайте начнем-льк.

История эта, как я уже вам сказал, довольно необычная. И, строго говоря, мне и рассказывать-то не о чем. Ведь приборы не фиксировали ничего. Можно даже и записи посмотреть, если кто хочет, конечно. Однако, я тогда все же что-то видел и уверен в этом. Вот только это «что-то» было очень неприятным. Поэтому должен вас сразу предупредить, что сегодня просто не смогу, при всем моем желании, избежать некоторых непонятных, а возможно, в чем-то даже и пугающих подробностей. И если кто не хочет иметь определенных проблем со сном, как это было у меня, то пожалуйста, пусть лучше пройдет к выходу уже прямо сейчас, а то потом, может статься, что и поздно будет.

Публика переглянулась: «Чего такого страшного мог Скит рассказать им? Ведь они и так уже много чего от него слышали, и неприятного, кстати, тоже. Но вот так заранее, чтобы он всех предупреждал, такого еще никогда не случалось». Но, конечно, никто тогда не ушел. Все посчитали себя вполне способными выдержать любую, даже самую пугающую историю. И, кто знает, быть может, что зря.

– Все началось позапрошлым летом, – приступил наконец к изложению Скит. – Один из звездолетов Северного торгового альянса, который осуществлял доставку продуктов питания, подал сигнал о помощи. В общем, то был совершенно рядовой случай, ничего особенного. Единственное, что, возможно, было тогда не слишком хорошим, так это то, что кораблю службы спасения очень далеко было лететь до места предполагаемой аварии. Да и не аварии даже, а так, лишь небольшой поломки, которая, однако, вынудила тот несчастный звездолет все же сесть на ближайшую, более или менее подходящую по климату планету. Условия на ней были, конечно, не слишком благоприятными, но во многом приемлемыми. Холодно было только очень, а так, – вполне себе обычная планета. С атмосферой, с водой, правда в виде снега и льда, и даже с какой-никакой растительностью. Биокатализаторы у всех членов команды работали исправно, поэтому они вполне могли бы там даже и перезимовать в случае крайней нужды. Задержка же с эвакуацией в тридцать дней вообще не должна была представлять для них никакой проблемы. Но все пошло, как вы наверное уже догадались, не совсем так. Сначала все действительно было нормально. Периодические сеансы связи с кораблем спасения, ежедневные отчеты о здоровье экипажа и все такое прочее, что делается в подобных ситуациях. Однако, примерно за неделю до прибытия спасателей на планету, связь с аварийным звездолетом вдруг прервалась. И ни предупреждения, ни дополнительного сигнала бедствия получено не было. Вся операция тогда, конечно же, была продолжена, хотя некоторое ощущение тревоги и того, что что-то случилось, витало уже в воздухе.

По прибытии на место спасатели быстро обнаружили аварийный звездолет. Но к тому времени он уже почти наполовину был занесен снегом, да к тому же еще не подавал никаких признаков жизни. Ни тропинок вокруг, ни света иллюминаторов, ни пара от отопительной системы видно не было. Уже не на шутку встревоженные, спасатели проникли вовнутрь. Звездолет был пустой. Ни живых, ни мертвых. Об этом, конечно же, сразу тогда доложили в штаб операции, а оттуда, минуя еще несколько промежуточных инстанций, информация дошла уже и до меня. Из нашего Университета мне переслали материалы прямо ночью и попросили просканировать при помощи моего зеркала окрестности района катастрофы. Этим-то я и занялся. Но вот только знаете, – Скит как-то прерывисто вздохнул, – быть может, что мне лучше этого было и не делать. Ведь начиная с того момента и еще в течение целого месяца после того, как все наконец завершилось, мне так ни разу уже и не пришлось по-настоящему спокойно поспать. Хотя, конечно, несколько спасенных жизней все безусловно оправдывают.

Так-льк, – Скит посмотрел на свой стол. – Вот это, уважаемая публика, – он указал на некий, округлого вида плоский предмет на нем, – зерновая лепешка. Простая лепешка, какие пекут на многих планетах. И на Тэе, кстати, тоже. Но именно она, а точнее то, что в ней скрыто, и удержало то, или «нечто», от проникновения в наш мир. – Скит вылез из-за стола и вновь наступила пауза, во время которой он покрутил лепешку в своих длинных, черных щупальцах, рассматривая ее с разных сторон. – Вот видите, – продолжил он, – ничего особенного. А при этом что-то в ней все-таки есть. Ну, да об этом позже.

Так вот, этой же ночью, а фазы времени суток на той снежной планете и на Тэе почти совпадали, я приступил к сканированию. Задав нужные координаты, я нашел тот несчастный и к тому времени уже полностью занесенный снегом звездолет. Посмотрел, что было вокруг него, потом дальше, еще дальше и так до радиуса десяти тысяч орр. После чего сменил фокус зеркала и стал осматривать иные, уже более крупные участки поверхности. И знаете, нашел. Но далеко, вообще в противоположном полушарии планеты, – дымок, поднимавшийся из огромного сугроба. Как оказалось, это был контейнер торгового альянса, который, судя по всему, сбросили со звездолета во время посадки. Он был снабжен системой сохранения грузов, парашютами и прочим, и поэтому не разбился, а стоял целехонький и только лишь засыпанный снегом по самую крышу. В контейнере же находились, что меня тогда, как помню, немало позабавило, два снурра. Это такие белые, все покрытые шерстью жители Монта системы. Довольно добродушные, хотя и хулиганистые существа. Разумные и имеющие развитую, весьма самобытную культуру. Сузив радиус обзора зеркала до минимума, я стал слушать. Из их разговоров я узнал, что путешествовали они на том звездолете нелегально, отчего и пробрались в свой контейнер еще до старта корабля. Что сидят они тут уже тот самый месяц, что длится спасательная операция, но надежды пока еще не теряют и рассчитывают, что за ними кто-нибудь все же да прилетит. Дела у них шли в общем-то неплохо, особенно с учетом сложившейся ситуации. Ели они как раз вот такие зерновые лепешки, которыми был доверху набит тот контейнер, пили талую воду, а помещение свое отапливали, сжигая в импровизированной печке сухой хворост, что собирали в близлежащем лесу.

Я немедленно сообщил о находке по инстанции, не упомянув, однако, имен тех снурров, которые были настолько труднопроизносимыми, что воспроизвести их можно было, пожалуй, лишь посредством звукозаписи. В общем, кто знаком с этой расой, – Скит щелкнул клювом, – тот поймет. Для меня же они были просто: «номер один» и «номер два».

Наступил новый день и я снова вернулся к зеркалу, чтобы понаблюдать за снуррами. У них все было прекрасно. Со своим густым белым мехом, крепкими, сноровистыми лапами и веселым нравом, они буквально прижились на той планете. А происходящее воспринимали лишь как захватывающее приключение. Они даже радовались, воображая, как потом будут рассказывать своим лохматым сородичам о своих невероятных похождениях. Я же тогда сожалел лишь о том, что не мог напрямую связаться с ними и сообщить, что помощь, которую они так долго ждали, совсем уже близко, что звездолет службы спасения развернулся и летит к ним, и что их «веселая» жизнь там скоро закончится. Однако, как и в случае с аварийным звездолетом, все пошло по-иному.