Коробка Феникса

«…Я подумал обнять его, но мне было стыдно за свой поступок. „Наконец-то! Наконец-то чувства!“ Но отойдя от этого бедолаги я понял, что этот огонь был отблеском его страдания, что отразили ледники моей души. Опять эта страшная пустота. Она страшнее смерти. Бесконечная апатия и скука. В этом заточении я уже сотни, а то и тысячи лет. Я больше так не могу, но выбора у меня нет. Каждый день одно и тоже. И как у врача, который постоянно наблюдает мучение своих больных, моя душа также очерствела и затянулась толстым слоем льда. Я больше не испытывал сострадания, я вообще ничего не испытывал – издержки профессии. Поэтому почувствовав в себе легкое дуновение, хоть намёк на чувства я тут же хватался за них и тянул, упивался сладостной надеждой, что я выберусь, что наконец-то я стану свободным, но всё было лишь иллюзией. И с жгучим желанием испытать еще, я устроил эту игру, и теперь играю не по правилам…»

Во дворе разнёсся грохот. Я захлопнул книгу и аккуратно встал. Опять грохот. Я спустился по лестнице на первый этаж. Звук исходил откуда-то рядом с домом. Увидев в окне Вику, я быстро спрятался под подоконник. Грохот наконец кончился. Через десять секунд я услышал как она пробирается через толстый слой снега к калитке. Я, на четвереньках, прополз в коридор, напялил ботинки, шарф и куртку. Вика уже исчезла. Я вышел на улицу. Метель не унималась. Мой сарай с инструментами был слегка прикрыт, а рядом на снегу я обнаружил сбитый замок. Из инструментов пропала только лопата. Я знал, что она собирается сделать.

Я завернул за угол и увидел в пятидесяти метрах Вику. Ей было тяжело пробираться через сугробы, которые росли как на дрожжах. Я слез в канаву и стал следовать за ней. Занавес кустов умирающей сирени и шиповника скрывал меня от её глаз. Так, не замеченный, я шёл за ней минут двадцать. Изредка мне казалось, что я теряю её из виду, но в те же моменты слышал её всхлипывания и продолжал брести вперед. Я знал, что бедная девушка хочет похоронить своего отца.

Я хотел раз и навсегда разобраться со всем этим. Хотел остановить паровой двигатель паранойи, от которого весь мой мозг кипел. Я хотел узнать что случилось в ту ночь. Конечно, я бы мог прямо сейчас наброситься на нее, схватить и допрашивать её прямо в снегу, но я не дикарь и не изверг. Плюс правду силой не вытянешь. Будет лучше, если она мне доверится и расскажет всё на чистоту. А для этого нужно ей показать, что я хочу ей помочь. Но как это сделать я не знал…

Сбоку от меня стала вырастать чаща. Впереди был тупик и мостик, ведущий к лесной тропинке. Он располагался так, что если бы Вика решила пройтись по нему, то ей бы пришлось приложить колоссальные усилия и стать на несколько секунд слепой, чтобы не заметить меня. Рискуя быть услышанным, я кинулся вперед и забился под мост. «Теперь ей придется отгадать загадку». С мостика посыпался снег. Меня бросило в жар. Я стал считать про себя и досчитав до пятнадцати мышкой вылез из-под моста. Вика с каждым шагом скрывалась в густом лесу. Я залез на берег и пошёл за ней. Она как убитая шла вперёд, лопата плелась за ней хвостом. Она тихо плакала.

Мы шли в искусственных лесных сумерках. Высоченные сосны своей необычайно густой кроной скрывали солнце, и лишь малая часть лучей освещала нас. Я испугался, не заблудилась ли она, но её уверенный убитый шаг внушал мне спокойствие. Это преследование лишало меня сил. Постоянно пригибаясь, пролезая через ветки, ныряя в снег я еле-еле сдерживал дыхание, чтобы она не услышала меня. Нервы тоже давали о себе знать. Этакий саспенс. «…Один неверный шаг и ты погиб…»[6 - Именно так, Альфред Хичкок, объяснял этот приём.] Всё тело гудело как трансформатор. Неожиданно она упала в снег. Её всхлипы в немом лесу оглушали меня. Я уже думал подбежать и схватить её на руки, но она поднялась и продолжила идти, только уже намного медленней. Вскоре мы подошли к небольшому оврагу. Она быстро сползла вниз и я услышал её голос. Она говорила со своим отцом… Как будто кто-то порвал нитку жемчуга, и маленькие перламутровые шарики поскакали по полу. Звук сочился солью. Это был голос надломленного беззащитного существа. Я подполз к краю оврага. Даже зная, что я увижу на его дне, я всё равно впал в шок. Эта картина ещё долгие и долгие годы приводила меня в ужас. Вика, стоя на коленях, стряхивала с трупа снег. Видно было, что частые истерики выбили бедняжку из колеи, но взгляд её был трезв, а голос чист. Она не помешалась. Я удивился тому, как сильно она любила своего отца. Её признания в любви и горькие сожаления убивали меня. Меня всего мутило. Мой разум как бы пытался оградить меня от этого, но я упорно вслушивался в каждый звук.

– Папа, папочка! – Она, кажется, поцеловала его в лоб. – Я так тебя люблю… Боже… Ты говорил, что будто бы я ненавижу тебя, но нет… Я прощаю тебя, ведь я знаю, что и ты любил меня. Любил сильнее всех на свете. О боже!.. Как бы я хотела, чтобы это был лишь сон, кошмар… Я бы прибежала сейчас домой и обняла тебя, а ты бы смутился и с наигранной холодностью спросил бы меня: «Ты что пьяна?». Ну как же так…

Её голос угас. Тело разбивали рыдания. Она склонилась над мертвым отцом, её волосы рассыпали и упали на его холодное лицо.

– Прости…

Я резко выпрямился и весь обратившись в слух пытался расслышать её слова.

– Прости меня… Это я виновата. Я просто… Просто хотела уехать отсюда… Начать всё заново… Как же я ненавижу сейчас себя… Но ради тебя и себя, я вылезу из этого болота, из этой… грязи… – Она заплакала сильнее. – Почему ты мне наврал, что ты уедешь вечером в город? Зачем?… Тебя не должно было быть дома той ночью!

Она встала и, отойдя от тела на пару шагов, со всей силой ударила лопатой в промерзшую землю. По всему оврагу разлетелся её крик. Пять ударов, десять. Она била землю и кричала от каждого удара.