Спасти космонавта

Марат не выдержал:

– Мужики! Ну как так можно! Вы же офицеры, а разговариваете как какие-нибудь прапорщики или торгаши-кооператоры, честное слово! А как же, это… Офицерская честь! Разве же мы Родину защищаем ради денег? Прямо стыдно вас слушать.

Капитаны переглянулись, расхохотались.

– Ну ты зелёный, как пенис лягушки. Мы же не предлагаем китайцам военные секреты продавать. Хотя они и так всё про нас знают. Ладно, ничего, повзрослеешь, семью заведёшь – сам поймешь, что крутиться надо.

– Нет, я не такой!

– Хорошо-хорошо, не такой. На, выпей лучше. Тимуровец, ёшкин кот.

Разговор продолжался под бескрайнюю монгольскую песню по радио.

– …Прапорщик наш, бортмеханик – прожжённый, гад! В доме офицерского состава радиаторы меняли, так он одну выброшенную батарею кипятком залил и поехал монголам продавать. Говорит: смотрите, какая штука горячая! Будете в своей юрте зимой греться. Кампаны-то в городе бывали, видели в квартирах такие фиговины. Ну, и заплатили ему достойно, поволокли свою берлогу украшать… Потом приезжают в гарнизон, перехватывают его на КПП. Мол, возвращай деньги, не греет твоя мандула. А он говорит: «Да вы, черти безрукие, её сломали! Сами виноваты». Так и ушли ни с чем, поехали батарею чинить…

– …Бабы у них страшные, конечно. Но с голодухи и не на такую залезешь. А вообще насчёт секса всё очень просто, не комплексуют. Говорят, раньше в Монголии за изнасилование полгода давали, как за мелкое хулиганство. А вот в Улан-Баторе очень красивые девочки есть, из «семеновцев». Внучки тех казаков и белогвардейцев, кто в Монголию вместе с бароном Унгерном от большевиков сбежал. Вот у них одна мечта – замуж за советского выскочить. Чтобы потом в Союз всех родственников перетащить…

– …С тоски дохнуть начинаешь. Ни деревца, ни цветочка. Стрекозки, пчёлки – никого, не за что глазу зацепиться, порадоваться. Регулярно из Китая тучи саранчи заносит – вот это трындец! Здоровенные, с огурец. Ковер такой шевелящийся, все вокруг покрывает. Идёшь по нему, а они шебуршат, под ногами с чавканьем лопаются – страх один!

– …Местные ленивые – ужас. Камень на дороге лежит – так будет спотыкаться каждый день, но не сдвинет. Мол, не я положил – не мне его убирать. Грунт копать нельзя, у них даже на сапогах носки вверх загнуты, чтобы, не дай Бог, не потревожить сон земли. Ламаисты, словом. Хотя в чём-то им и позавидовать можно. Ко всему легко относятся: родился человек – хорошо! Повод выпить. Умер человек – хорошо! Опять же повод накалдыриться. Судьба, мол, такая, а против судьбы не попрёшь.

– …Однако по Союзу тоскуешь – сил нет. Скорее бы замена. Пять лет очень долго тянутся…

Так, под разговоры, и доехали до станции Чойр. Марат попрощался с вертолётчиками и поволок огромный фанерный чемодан «мечта оккупанта» на выход из вагона.

* * *

Тагиров растерянно стоял на перроне под чёрным монгольским небом, украшенном огромными звёздами. Куда идти, как до гарнизона доехать? Потом увидел качающуюся под единственным фонарем фигуру в офицерской фуражке и потащился с чемоданом к ней.

– Товарищ! Товарищ капитан! Как тут до рембазы добраться?

Небритый офицер с трудом сфокусировал взгляд на Марате.

– А! Ик… Летёха, ты кому заменщик?

– Я? Капитану Миронову вроде бы.

– Ик! Сука! Как долго я тебя ждал! Две тыщи дней и около того ночей! Я – Миронов! Неужто не видно?

Капитан вытащил из-за пазухи сигнальную ракету, с третьей попытки нащупал шнурок и дёрнул. Обалдевший Марат еле успел отшатнуться – чуть не опалив лицо, в небо с визгом унесся красный огненный шар.

– Пошли, салага. Я дежурную машину пригнал. В гарнизон поедем, отмечать будем, ик!

* * *

Ветру в монгольской степи привольно. Одетый в пыль, несётся он над ровным столом Гоби, облизывает невысокие холмы, силится оторвать от земли камни. Не сумев, злится, выцарапывает на известковых боках неглубокие борозды и летит дальше, путаясь в кудряшках редких овечьих стад и пытаясь забраться под кошму одинокой юрты арата. Не найдя прорехи, внимательно обследует всю поверхность кочевого жилища. Обнаруживает наконец-то отверстие в потолке; обрадованный (нашёл!), падает в тёплое душное нутро – и получает коварный удар снизу дымом и паром от очага, на котором вечно кипит вода для чая. Ошпаренный, выскакивает из юрты. Делает вид, что ничего не произошло, и вновь набирает скорость, припускает над бескрайней, как океан, пустыней. Он тут хозяин! И всё здесь – его собственность, от ловящего восходящий поток гордого орла до коротенькой, послушно кланяющейся ему пересохшей травы. Летит, подгоняя толстую коричневую саранчу, летит…

И разбивается о бетонный забор очередного советского гарнизона. Раздражённо перепрыгивает через препятствие и бежит пересчитывать пятиэтажки домов офицерского состава. В Чойре их два десятка. И пара дюжин одноэтажных бараков, первыми построенных ещё в шестьдесят девятом году, когда из-за грозящего войной обострения с Китаем сюда пришли части 39-й армии. Обособленно – самодовольная офицерская гостиница, где есть даже генеральский люкс, весь в полированном дереве и красных коврах. Храм культуры – дом офицеров; школа, детсад, магазины и столовая; какие-то нужные будки с гудящими в темноте трансформаторами или запасами кумачовых плакатов и флагов к празднику…

А туземцам сюда вход строго воспрещён! Исключение делается только для официально приглашенных делегаций аймачного партийно-хозяйственного руководства, толпы толстых надменных дядек в неимоверно засаленных шляпах и ветхих галстуках под синими халатами на вате. Дядьки здороваются за руку с встречающими их старшими офицерами, важно кивают на приветствия, а сами косятся в сторону вожделенных советских магазинов и с плохо скрываемым нетерпением ждут, когда их поведут отовариваться. Там можно купить мыло, и консервы, и даже такие удивительные вещи, как фаянсовые чайники в фиолетовых цветах, а если повезёт – то и электроплитку.

Ещё право свободного круглосуточного входа на территорию городка имеет местный милицейский «дарга» – капитан Доржи. Он одет в потрепанный, пропыленный серый китель, зимой – в аккуратно заштопанную кургузую шинель. У Доржи тёмное обветренное лицо, тонкий нос с горбинкой и всегда сжатые синеватые губы. Он гордо игнорирует магазины и столовую, весь этот мещанский тлен. Приезжает по делу – к гарнизонному военному прокурору, майору Пименову. Или в комендатуру, забирать очередного, пойманного патрулем, земляка.

А земляки, несмотря на все запреты и на строгого капитана Доржи, постоянно ищут и находят прорехи в бетонном периметре. Расползаются серыми тенями по городку, шустрят на помойках, собирают по офицерским квартирам пустые бутылки. Выносят поломанную мебель и брошенные ржавые железяки… Барыжат дефицитной монгольской водкой фабричного разлива, какими-то китайскими безделушками. Продают русским самопальные меховые шапки и криво пошитые куртки из плохо выделанных, вонючих, гремящих мездрой шкур волков, корсаков[5 - Корсак – степная лисица.] и тарбаганов.

И если не поймает патруль – топают, счастливые, десять километров по степи домой, до монгольского городка Сумбэр, столицы Чойренского аймака. Волоча на себе обломки покоцанных тумбочек, мешки с пустыми бутылками, а за пазухой халата – мятые комки грязных мелких купюр. А чего поделать? Надо крутиться. Монгольская жизнь даже на фоне скромного военного быта советского гарнизона – беспросветная нищета…

С высоты орлиного полёта Сумбэр выглядит как неаккуратная кучка засохших овечьих катышков вперемешку с серыми круглыми камешками. Грязные двухэтажные дома чередуются с юртами. Наши военные здесь не редкость, забредают от скуки, пока ждут поезда на расположенной рядом железнодорожной станции. Никто не обращает на них внимания, кроме любопытных местных мальчишек. Чумазые, одетые в перешитое и рваное, обутые в жуткую дрянь, а то и вовсе босые, они бегут на безопасном расстоянии и кричат в спину советским что-то обидное. Хохочут, скаля крепкие белые зубы, – единственное, что у них есть белого. Лучше никак не реагировать, а то могут и камнем засветить. Камнями пацаны умеют кидаться виртуозно.

Но на этот раз монгольских гаврошей не наблюдалось, и человек в советской военной форме проскочил в двухэтажку под номером «три» незамеченным. Без стука толкнул покосившуюся дверь, вошёл в квартиру. Поморщился от запаха кипящего молока и прогорклого жира.

– Я пришел, кампан, – сказал негромко, вглядываясь в полумрак.

Монгол выглянул из комнаты, кивнул. Сказал по-русски чисто, практически без акцента:

– Проходи, располагайся. Я сейчас.

Гость скептически поглядел на вытертый диван: вместо одной ножки были подложены обломки кирпичей. Решил не рисковать и осторожно присел на табуретку.

Хозяин ушел в соседнюю комнату, что-то сказал – ему ответил женский голос. Звякнула посуда, скрипнул ящик шкафа. Возился недолго, минуты три, вернулся и сел напротив, достал из кармана синих «треников» пачку тугриков. Начал пересчитывать, шевеля губами.

Гость молчал, брезгливо разглядывая грязную растянутую майку на безволосой груди монгола. Тот заканчивал подсчёт:

– Ес зуун[6 - Ес зуун – девятьсот (монг.).], мянга[7 - Мянга – тысяча (монг.).]. Всё, тысяча. Забирай.

Русский схватил неровную пачку, спрятал во внутренний карман. Вскочил.

– Всё, спасибо, я пошёл.

– Да подожди ты, куда торопишься? Давай посидим, чаю выпьем. Или водки. Хочешь водки? Разговор есть.

Гость хмыкнул, сомневаясь. Присел обратно.

– Что за разговор? Чаю вашего не надо, потом блевать с него. И водки не хочу. Говори, давай, у меня времени нет.

– Эх, русские, неправильные вы люди. Надо посидеть, чаю выпить, помолчать. Только потом говорить. Куда спешите? Зачем?

Гость кашлянул и выразительно посмотрел на наручные часы. Хозяин вздохнул, покрутил головой. Продолжил разговор:

– Не надоело тебе мелочью заниматься? Хлопот много, денег мало. Мыло, сапоги, тушенка – всё ерунда, даже если ящиками торговать.

– А что, есть другие предложения? – Гость обиженно поджал губу, его явно тяготил разговор и не терпелось уйти.

– Конечно, есть. Патроны нужны. Много. Цинк, лучше два.

– Ты того, кампан?! Это же… Это же хищение боеприпасов, тут выговором и высылкой в Союз не отделаешься. Лет на пять загреметь можно. Или больше. – Гость опять вскочил, попятился к двери. – Всё, на фиг. Ты не говорил, я не слышал. Ишь, патронов ему! В кого стрелять собрался?

Хозяин прикрыл и так узкие глаза и скучным голосом проронил, делая паузы между словами, чтобы лучше дошло: