Манифик

Глава 12

Виталина открыла глаза в ответ на мелодию будильника. Она меняла ее каждую неделю, потому что к пятнице та раздражала до смерти, а просыпаться нужно с ощущением, хоть чем-то похожим на удовольствие. Дрозд помнила, что день важно начать в ладу с жизнью, иначе, кроме отвращения к себе и злобы на окружающих, к вечеру ничего не получишь.

Автомобиль так и стоял во дворе дома, она подумала, что нужно вызвать автомеханика – пусть решит, что с ним делать: может, здесь починит, а может, утащит на эвакуаторе к себе в мастерскую, а потом запросит денег с ее месячную зарплату. Но у нее было что на это ответить. Красная корочка приводила людей в чувство и вызывала радостные улыбки на лицах. Он точно скостит ей полцены, понадеявшись, что в трудную минуту сможет к ней обратиться. Трудная минута ведь может наступить у каждого.

Ну а что, хоть какие-то приятные бонусы она должна получать за то, что каждый день ловит преступников?

Вчерашним вечером она скачала приложение каршеринга на телефон, запланировав сегодня осмотреть другой табун лошадиных сил, чтобы поменять свой на новый, раз свой начал капризничать. Дрозд не любила капризы ни от людей, ни от техники. Может, потому после первого брака почти никогда не задумывалась о семье и ребенке. Она считала, что будет деспотичной матерью, потому не хотела, чтобы кто-то страдал, а она подспудно это понимала и чувствовала вину перед маленьким чадом. Вот ее маман никогда этого переживания не испытывала, она уверена в своей идеальности, потому счастлива. Почему Дрозд не такая, ведь у нее живой пример перед глазами и гены, – непонятно.

Вчерашний перформанс, на который она потратила кучу денег, тоже особой радости не принес. Во-первых, толпы входящих и сутолока. Во-вторых, охрана на входе хуже, чем в аэропорту, ей даже показалось, они выводили кого-то из толпы. Помнила тщедушного паренька, которого окружили два бугая с проводами в ушах и удерживали его, причем руками не трогали, наверное, один их вид вызывал в несчастном страх и трепет. Дальше уверенной спортивной походкой к ним подошел мужчина поприземистее. Он что-то долго объяснял, но без внешних проявлений агрессии. Дрозд даже приостановилась в потоке движущихся к счастью, которое нужно было получить на представлении. Она хотела разглядеть, чем такая ситуация закончится. Наконец третий достал бумажник и выдал несчастному купюры. При этом мужчина обернулся по сторонам и встретился глазами со следователем. Дрозд быстро посмотрела в другую сторону. Затем искоса снова взглянула на него, мужчина не отворачивался. Тогда Виталина резко поправила сумку на плече и прошла к магнитной рамке. Остальной вечер оставил у нее меньше впечатлений. Все было как-то пафосно, а оттого теряло смысл. Она была убеждена, что счастье – это когда без пафоса.

Придя на работу, первым делом она поинтересовалась у Семена, как прошла «инспекция» психиатрической клиники. Семен охарактеризовал вчерашний поход словом «ужасно».

– Что так? Медсестра не согласилась на ужин в ресторане с продолжением и просто взяла деньги?

Помощники переглянулись, при этом на щеках Александра появились красные пятна. Дрозд подняла брови в вопросе и поправила очки.

– Я вчера ее в ресторан водил. Не Семен, – пробубнил Шура.

– Она нас на восемь лет старше, – почему-то добавил Семен, видимо поясняя, почему не он взял на себя такую миссию, – и у нее ребенок.

– Нет-нет, эти подробности к психологу, – махнула рукой следователь, желая прекратить начатую по собственной неосторожности тему. – Мне, пожалуйста, по делу.

Семен ответил, что если по делу, то он в шоке. Сказал, что у беглого больного, похоже, с мамашей тоже не все в порядке. Его лечащий врач рассказал, что там какие-то инцестуальные вещи между больным и матерью. На что Дрозд заметила, что рада глубоким познаниям Семена в психологизме детско-родительских отношений, но это снова не в русле задаваемого ею вопроса.

– Нет-нет, правда. Не в фигуральном смысле. По-настоящему, – закивал Семен. – Я с доктором говорил, а он это со слов матери записывал. В психушке наш больной на колени падает, прощения у матери просит, когда та приходит навестить, а домой возвращается и насилует в прямом смысле, когда обостряется. Она его снова сдает, побои снимает, и через месяц-другой история повторяется.

Тут скривилась даже Дрозд. Но ведь такой точно мог совершить убийство, теперь важно понять, сколько он отсутствовал в больнице, где пребывал, и если свидетелей нет, алиби нет, то можно прикрывать, а дальше разбираться, в таком деле лучше подстраховать и себя, и общественность.

– Я надеюсь вы не закончили вчерашний день походом в больницу? К матери съездили? Опросили ее?

Оказалась, что ребята вчера потрудились. Опросили и мать, и участкового, и даже наряды полиции, которые приезжали на помощь психиатрам для недобровольной госпитализации последние три раза, – тоже опросили. Мать больного утверждала, что ее сын все время жил с ней в квартире и не выходил даже в подъезд, курил прямо в комнате, комнату тоже показала, со слов Семена, складывалось впечатление, что он там и гадил на половике посредине. Участковый показал, что у него семейка на карандаше и мать действительно пишет заявления по три раза в год, потом их забирает, он им даже ходу не дает, потому что знает: пройдет день-два – и мать прискачет обратно. А патрули все как один описали ситуацию с больным спокойной и без проблем. Он всегда, как форму видел, тише воды становился.

Дрозд подумала, что помощники у нее молодцы и правильно все сделали.

– Так, значит, если в свидетелях его невиновности только мать, нужно оформлять бумаги и закрывать нашего беглеца, чтобы он еще кого не изнасиловал и не выпотрошил.

Семен отрицательно покачал головой.

– Что? – понизив голос спросила Дрозд.

– Мы вчера кружку унесли, эмалированную, с его отпечатками, он из нее чай пил, – пояснил лейтенант. – Сегодня утром отдали криминалистам. Наши отпечатки с его пальчиками не совпадают и вообще по базе нигде не фигурируют.

– Так что вы мне голову морочите?! – возмутилась следователь. – С этого надо было начинать. Зачем мне нужна вся ваша история, которой я сегодня с самого утра наслаждаюсь?

Семен развел руками и пояснил, что рассказ доктора произвел на него неизгладимое впечатление. Виталина уточнила, почему один сразу не отвез кружку к криминалистам, а другой не поехал на опрос матери, тогда об итогах экспертизы они бы знали еще вчера. Александр ответил, что у них машина одна, а на метро с уликами ездить он опасался, потому что кружку можно было потерять.

Дрозд прошипела, что они зажрались и ей непонятно, где таких баранов готовят, чтобы они работали следователями. Помощники насупились. Оба. Обиделись. Дрозд поняла, что погорячилась, и поскорее отправила их по другому делу.

Сама долго сидела в кресле и думала, что ей не удалось угадать психопата. Ведь он совершил два убийства подряд. Конечно, люди сверху развели эти два преступления в отчетностях, чтобы не получить по фуражкам, но ведь и они, и она прекрасно понимали, что убийства совершены одним человеком. Она вздохнула, то ли в страданиях от несправедливости жизни, то ли от сомнений в своем профессионализме.

В ее голове почему-то всплыли картины рассказанного утром ее помощниками. Она нахмурилась и подумала, какую вычурность и извращенность психики может сформировать болезнь, и простому логическому пониманию она не поддается. Виталина имеет дело не с обычным отморозком, который убивает направо и налево. Возможно, им руководят голоса или чуждые мысли, как она помнила из своего бакалаврского образования, а может быть, он совершает убийства под влиянием импульса эмоций, который настолько велик, что преступник не может его сдержать. Тогда как его при всем при этом понять и вычислить? В том, что у преступника проблемы с головой, она не сомневалась. Он не крал, не овладевал имуществом, не проводил ритуалы, хотя сторонники последних тоже были далеко не здоровые люди. По каким-то причинам жертвы преступнику не нравились, и он просто устранял их. Но что могло ему не нравиться настолько, чтобы лишить человека жизни – не побить, не покалечить, а убить?

Виталина вспомнила тошнотворность и загаженность квартиры проститутки. Ей бы, как «нормальной», не понравились именно эти два пункта. Но что не понравилось преступнику? Он ведь пришел туда, заплатил деньги, оставил свои отпечатки пальцев. Интересно, нарочно или просто не продумал? В других местах в той квартире следов его пальцев ведь не нашли. И в тот же день убийство бомжа. Дрозд залезла в компьютер, чтобы вновь пробежать глазами по протоколу и, может быть, заметить что-то важное, но прежде упущенное.

Она прочла фразу «остатки костра». Значит, убийца и его жертва развели костер на берегу реки. Зачем? Допустим, развел его бомж, а преступник каким-то образом проходил мимо. В протоколе, конечно, было написано, что костер разведен вдалеке от трассы, но у следователя не создавалось впечатления, что это было место, которое облюбовали отдыхающие и куда мог забрести досужий прохожий. В подтверждение своих мыслей она посмотрела, на фото предполагаемых следов волочения трупа: спуск в воду был пологим, но ее сейчас интересовало другое. Фотография вмещала в себя и часть самого залива, он был заросший рогозом с одной стороны, а с другой из него торчали то ли пни, то ли толстые ветки деревьев – не самое удобное место для купания, если преступнику вдруг взбрело в голову окунуться. Да и убийство произошло в первой декаде мая, вряд ли кто захотел бы купаться в такое время. Тогда наиболее вероятным предположением было то, что и убийца, и жертва пришли вместе. Если костер разжигали, значит, пришли не просто на пять минут. Она вспомнила про бутылку дорогого виски, вспомнила предположение, что убийца не из бедных. Что заставило такого человека прийти с другим, совершенно ему противоположным по всем характеристикам человеком на берег реки, развести костер, а потом убить?

– Совершенно противоположным, – вслух повторила Дрозд.

И проститутка, и бомж были далеки от среднего социального класса. Одна проживала в полуразваленном доме с алкоголиком, печным отоплением и сортиром на улице. Убийца ведь мог выбрать дорогую, красивую, в апартаментах класса люкс. Второй убитый вообще жил под открытым небом, бухал, судя по протоколу вскрытия, как не в себя. Может, это было своеобразным проявлением классовой ненависти? Она, конечно, чаще проявляется в другую сторону, но это у здоровых. Ее подопечный был психически больным. Загвоздка в том, что у этих двух убийств, кроме образа жизни жертв и отпечатков пальцев предполагаемого убийцы, не было больше никаких общих признаков. Одна убита чем-то большим и острым, другой оглушен бутылкой по голове и утоплен.

Какой-то конфликт? Словесная перепалка? Какое-то запретное слово, сказанное в разговоре? Но почему только эти люди? Зачем к ним приходить, при этом одной платить деньги, с другим распивать виски ценой в половину Виталининой зарплаты? Можно же тюкнуть в подъезде, или где там бомжи ночуют, топориком по голове, и все. А может, он своим изначальным поведением, когда деньги дает или дорогим бухлишком напаивает, прощения так у будущих жертв просит?

Если невозможно определить мотивы убийцы, это усложняет дело, потому что невозможно определить круг подозреваемых, и значит, нужно искать его по тем вводным, которые имелись, а имелись его отпечатки, предполагаемая сперма (ну в конце концов, какая-то могла совпасть с простыни проститутки, если бы нашелся экземпляр для сверки), соответственно, ДНК убийцы и его группа крови на разбитой бутылке, если верить заключению криминалистов, а ему нельзя не верить: там нашли немного крови, и она не соответствовала крови выловленного из залива. Кстати, нужно не забыть сказать нашим судмедэкспертам, чтобы образцы группы крови с бутылки сверили с образцами спермы с простыни из квартиры, пусть-ка они поработают с коллегами. Группа крови – хорошо, если, конечно, там не было третьего, на бутылке ведь не только отпечатки тех двоих, подумала Дрозд и просмотрела дело. Она удивилась. Бутылку словно и правда никто не трогал. Значит, убийца привез ее с собой и хранил как реликвию для особого случая, сдувая с нее пыль, а если она была куплена в магазине, то, может быть, она стояла тщательно протертая на лучшей витрине. Если так, то респект мерчандайзерам.

Зазвонил стационарный телефон. Дрозд вздрогнула, скорее не от испуга, а от удивления. Обычно даже начальник вызывал ее по сотовому. Она уже и забыла, что проводной телефон содержится у нее в кабинете, да еще и стоит прямо на ее столе. Следователь смотрела на него, перебирая в голове, кто мог звонить в ее кабинет таким образом. Тут было два варианта: или это человек, который не знает номера ее сотового, значит, отдел, в котором она работала, отпадал, или звонок был официальным, откуда-нибудь выше, чем от непосредственного начальства, и тогда он ничего хорошего не предвещал.

Она приложила трубку к уху и жестко произнесла:

– Говорите.

Звонил криминалист по Западному административному округу. Дрозд мысленно выдохнула, подумала, что начало интересное, и сменила тон. Она записала на бумажке имя и отчество звонившего, потому что постоянно забывала эти две важные составляющие, чем часто вызывала барьер в диалоге. Человек принес интересную информацию. Криминалисты его отдела два дня, а точнее, около полутора суток назад осматривали место дорожно-транспортного происшествия со смертельным исходом. Голос пояснил, что разбилась девушка на старой, но недешевой американской тачке там, где рейсеры несколько лет назад обычно устраивали свои вакханалии, пока их не определили на какую-то другую площадку. Возможно, девушка тоже была одной из них и решила вспомнить, как получать адреналин в полночь на пустой улице, но не справилась с управлением.

– А какое это имеет отношение ко мне? – Дрозд пыталась задавать вопрос мягко, потому что подспудно чувствовала его резковатость.

– Ну, лично к вам никакого, – скрипучим, размеренным голосом ответил криминалист, – вряд ли вы эту девушку знаете. Дело в том, что она не смогла совладать с машиной по причине неработающих тормозов. С другой стороны, она ведь туда как-то добралась? Я имею в виду, на машине и на то место, откуда устроила гонку с ветром.

– Та-а-ак, – протянула следователь, – наверное, там было что-то еще интересное, до чего мы пока не дошли в нашей милой обстоятельной беседе, так ведь?

Дрозд ловила себя на мысли, что всегда привносит сарказм в разговоры с незнакомцами. Ругала себя за это иногда, но ничего не могла с собой поделать. Получалось как-то непроизвольно.

– Совершенно верно, – ответил голос спокойно, словно не заметил легкой язвительности, и все так же медленно и скрипуче продолжил: – В бардачке авто была найдена предсмертная записка, в которой погибшая указала, что ушла из жизни добровольно. Но ведь очень странный способ для суицида, не правда ли, можно найти понадежнее? Да и потом, записка была отпечатана на принтере. Внизу, под текстом, была, конечно, подпись погибшей, но ведь очень странно, что она не написала такую записку целиком от руки, согласитесь?

Дрозд согласилась. Кратко, чтобы не подбирать слова, смягчая свое желание поторопить собеседника, но помолчав, все же добавила, что такое дело – это подарок судьбы для «убойников»: есть труп, есть предсмертная записка, а как осуществлено самоубийство, странно или не очень, каждый самоубийца волен выбирать самостоятельно. Такое окончание жизни – это сама по себе чудна́я история.

Голос согласился шаблонной фразой, но добавил, что при осмотре авто обнаружено: на крышке бачка тормозной жидкости и на шланге имели место отпечатки пальцев, не принадлежавшие потерпевшей. Их было немного, всего два, судя по всему от большого и указательного пальца правой руки. Отпечатки не совсем качественные, смазанные и частичные. Видимо, человек, который прикасался к бачку и шлангу, был в перчатках.

– Ну, знаете, водительские такие, они бывают полностью закрытые, а бывают с обрезанными пальцами, не сильно, а чтобы открытыми оставались дистальные фаланги.

– Какие фаланги? – переспросила Дрозд, уже не скрывая раздражения обстоятельностью человека по ту сторону соединения.

– Дистальные, – повторил голос. – Это те, что дальше от тела располагаются. На которых ногти, если так будет понятнее. Знаете, и в тех и в других есть свои преимущества. К примеру, если какая-то поломка и нужно сделать более тонкое движение, винтик там, к примеру, открутить или шайбу снять с поверхности, открытыми пальцами удобнее, вы согласны?

Виталина, поджав губы, закивала в трубку, не осознавая, что собеседник не видит ее движений. И тот, помолчав немного, но не услышав ответа, рассказал, что сверил найденные отпечатки с отпечатками в базе и увидел, что они принадлежат подозреваемому в убийстве, которым занимается Дрозд.

– Отлично! – Следователь даже привстала с кресла.

Она посмотрела на сотовый, чтобы увидеть время: после случая с золотыми Boucheron Виталина на руке часы не носила.

– Через час я буду у вас.

Вернув трубку на базу, она быстро достала сумочку из второго ящика и метнулась к двери, потом, щелкнув пальцами, возвратилась к столу и схватила записку с именем криминалиста.

Через сорок минут она была у человека, который ей звонил: пожилого, с шаркающей походкой, выраженной сутулостью и именем Самуил Яковлевич. Он, не вдаваясь в подробности, пояснил следователю, что тот, кто оставил отпечатки, повредил систему торможения быстро и незаметно для потерпевшей. Дрозд с напряжением выслушала его размеренную речь и поскорее направилась к следователю.

Через час она сидела напротив следователя, который вел дело. Он с нескрываемой болью в голубых славянских глазах пожаловался на то, что Самуил Яковлевич, их криминалист, слишком дотошен, зачем-то нашел отпечатки, как будто мало ему было предсмертной записки. В общем, если отдел Виталины оттянет дело на себя, то следак будет благодарен от всей души: ресторан на юбилей, билеты в Турцию для Дрозд, естественно, на двух персон, причем не предлагая себя в компаньоны, или даже отмазать ее один раз в отделе собственной безопасности, если вдруг что, а он уверял, что у него там очень хорошие связи и «если вдруг что» обязательно наступит.

Дрозд, по-честному, была рада такому крену в событиях. Ее слегка напрягала необходимость видеть грустные глаза товарища подполковника оттого, что ему вынужденно придется пойти на уступки и запятнать свой выход на пенсию очередным висящим в воздухе делом, но, с ее ракурса, все того стоило. Конечно, для обострения ситуации она попредъявляла сыщику претензии в недостаточности улик, но потом согласилась, вытребовав у него не только отмаз от «шестого» отделения, но и путевку в Таиланд, а юбилей у нее был недавно, следующий же совсем не скоро. Требование про Таиланд было выдвинуто не потому, что она собиралась тошниться в аэробусе девять часов ради недели на пляже, а только для того, чтобы понять, насколько глубоко она может быть неприступной, ведь ничто человеческое ей было не чуждо, как она сама заставляла себя повторять.

В машине она думала о том, что камеры сняли всех присутствующих на месте смертельного ДТП. Что был свидетель, который тоже попал под видеоотчет в полный размер, а свидетель, который лезет на рожон, как она помнила, – это первый подозреваемый. Система распознавания лиц определит его в один момент. Более того, он оставил свой адрес и копию паспорта. Дальше с него как со свидетеля легко снять отпечатки пальцев, закон это поощряет и дает на то самое железобетонное согласие.

Она ликовала и похлопывала ладошками по рулю от внутреннего ощущения, что дело движется. Но все же Дрозд помнила, что не стоит радоваться сразу и очень сильно, потому что такие радости часто выплывали на поверку разочарованиями. Она просто пребывала в предвкушении, словно волчица, которая вцепилась в пястную кость буйволу.

Возле входа в отдел ее ждал бывший муж Виталик. Он был последним, кого Дрозд ожидала увидеть не просто сегодня, а вообще. Сначала она хотела его не заметить, но что значит «хотела», если его долговязую фигуру узнала безошибочно за тридцать метров до парковки? Потом пыталась пройти незамеченной, но не прятаться же за углами здания и не прикрывать руками голову, как рекомендовали правила поведения следователя при задержании для сохранения личной безопасности. Оставаться же незамеченной, как при выслеживании преступного элемента, Виталина даже не пыталась. Виталик заметил ее в каршеринговой машине издалека и размахивал руками, словно ловил такси в черно-белом советском фильме.

Когда она поравнялась с ним, то, ускользнув от неприятных объятий, тихо спросила, зачем тот пришел. Его ответ вызвал в ней только вопросы. Ее бывший муж просил Виталину «вразумить ее мать». Да-да, именно «вразумить мать». Сначала Дрозд подумала, что те оба перечитали Достоевского на досуге, но потом вспомнила, что ее бывший супруг общается если не на старославянском, то на древнерусском, вплетая в причудливые устаревшие русские глаголы сомнительную новизну немецко-английских психологизмов.

«Чему обязана столь высокой персоне, почтившей великодушно мя, недостойную?» – пронесся в ее голове вопрос, с сожалением от того, что следователь не успела его задать раньше, чем получила ответ. «Ну что ж, не съязвила в этот раз – и хорошо, поставлю жирный плюс себе в карму», – подумала она.

– Что, мамаша задолбала? Пути отхода ищешь? В этом я помочь тебе не смогу, как и во всем остальном, – сказала Виталина Виталику.

– Нет-нет, ты не понимаешь, – затрепетал он в объяснениях.

Оказалось, что он пришел умолять Дрозд повоздействовать на свою мать с тем, чтобы та наконец согласилась принять его предложение руки и сердца.

Виталина все это время пыталась его обойти, чтобы достичь входа в отдел, но внезапно остановилась и посмотрела в глаза бывшему мужу. Она смотрела снизу вверх из-за их антропометрических показателей, но ей казалось, что она, наклонившись, глядит на сопливого мальчишку на детской площадке, который размазывает слезы с соплями по своему грязному лицу, потому что ему не хватило песка с собачьими какашками, для того чтобы построить свою воображаемую счастливую жизнь в периметре, обитом некрашеными досками песочницы из его собственного унылого детства.

– Ты мудак, Виталик? – спросила она. – Ты знаешь, чем я занимаюсь?

Виталик, открыв рот, смотрел на нее растерянно.

– Я. Ловлю. Маньяка. Который за месяц убил троих. Понимаешь? А возможно, я не обо всех знаю. И как бы ни странно это звучало, у меня к нему уважения больше, чем к тебе. Поэтому пошел ты, ничтожное ты существо. Разберись самостоятельно хоть с чем-то в своей дебильной жизни.

Она наконец прошла вперед, оттолкнув долговязую фигуру плечом, оставив его с открытым ртом и в онемении.

Глава 13

Когда он приехал домой, его встречала Аврора. У входа в дом. На крыльце. Она стояла то ли в длинном платье, то ли в сорочке до пола и прикрывала плечи красным платком. Исай оценил композицию. Хайтековский дом с плоской крышей: два параллелепипеда, один выше, другой ниже, въехавшие друг в друга на полной скорости, белая облицовка, высокие стеклянные стены очагами прозрачных желаний заглянуть внутрь, которые пропускают только свет, но недоступны проникновению любопытства. И она в белой сорочке до пят, с накинутым на плечи павловским шерстяным платком. Аврора стояла босая и чуть пьяная. То ли от выпитого шампанского, то ли от проведенного вечера на сцене. Исай чувствовал через нее то грандиозное величие. Нет, не себя, а мира вокруг себя, который, как море перед Моисеем, расступался, предлагая сушу, через которую пролегает путь к счастью. И она, Аврора, а значит, он, Исай, был проводником человечества.