Самолет улетит без меня

– Вот как я буду выкручиваться?! Выгонят ее, будет знать!

И тут коричневая крашеная дверь распахнулась, на пороге – заплаканная дочка Миранды, Клара. Рухнула на стул и зарыдала в голос.

Мы подорвались, забегали со стаканами воды и полотенцами и еле выцарапали новости: Миранду вчера ночью сбила машина, она в больнице. Бедная девочка совсем одна, дед старый и больной, дядя с Мирандой в ссоре.

Наташа распорядилась собрать денег и успокоить шефа, а меня послала с зареванным ребенком в больницу.

Миранда лежала на спине и не шевелилась: порвана связка в плече и трещина в тазовой кости. Пара месяцев лежачего режима.

Кларка то и дело плачет, Миранда стонет, мор и глад кругом. Словно грозный ангел встал предо мной и взмахнул мечом (у них точно есть мечи?!) – без тебя они пропадут!

Пойду-ка я к ней жить на время.

Остаться переночевать у друзей – дурной тон, особенно молодой женщине: спать надо у себя дома или у родственников.

Неожиданно у Миранды оказалась великолепная квартира, похожая на драгоценную шкатулочку.

Пока мы осторожно укладывали Миранду на диван в гостиной, времени разглядывать не было, зато когда я рухнула в кресло и навела фокус, увидела чудесное и изящное, Версаль и Фонтенбло, все продумано и сделано тщательно и с любовью.

Мне казалось, что мать-одиночка должна жить очень скромно, а в наше смутное время и вовсе – на грани нищеты.

– Это мое приданое от родителей, – простонала Миранда, которая даже с переломанными костями в первую очередь не забудет похвастаться!

Мы с Кларкой будем спать во взрослой спальне, пока ее родная мать не выздоровеет; а я побуду в роли матери Терезы.

И заодно помечтаю о собственной квартире, пусть не такой безумно красивой, но своей.

Такое-то число такого-то месяца.

Миранда

Начались будни в роли сиделок.

Первый раз после катетера Миранда никак не могла пописать сама. Мучилась страшно.

Поставили мы ей утку, вызывали рефлекс – то будто она едет в автобусе и дико хочет «пи-пи», и тут шофер останавливает, она зайцем сигает в кусты, и – оооо, наконец-то облегчение! Или другой вариант – сидит на совещании, ужасно хочет в туалет и… далее по тексту.

Битый час изображали театр двух актрис!

Хоть тресни, ничего не получается.

– Надо самой, – нудит Кларка. – Иначе вообще разучится!

– Вот я сейчас точно взорвусь!

Решили катетером, пока она не лопнула.

Искали то место, откуда писают.

Не нашли!

– Мама, нету дырочки, – чуть не плачет Кларка.

– Блин, как же я писала всю свою жизнь?! – недоумевает Миранда.

– Тут есть, но другое. Я отсюда родилась! – деловито хмуря брови, исследует Клара сложный объект.

– Да вы с ума сошли! Машина не убила, вы меня доконаете! – Миранда уже всерьез страдает.

Извелись все трое, но катетер каким-то чудом засунули, и бедная пациентка счастливо освободилась; однако это компромисс – надо добиваться самостоятельного процесса без помощи приспособлений.

Единственное, чем она могла шевелить безболезненно, – левой рукой, все остальные части тела при малейшем движении беспощадно болели. Пришлось ухаживать за ней, как за настоящей тяжелобольной: ставить утку, кормить бульоном с ложечки, расчесывать волосы, без конца поправлять подушки и ни на секунду не оставлять одну.

– Девочки, как бы мне помыться, а? – жалобно сказала как-то утром Миранда.

Мы с Кларой переглянулись.

Тащить больную через весь коридор в ванную – как?! Положить на кафельный пол и поливать из чайника?

– Надо мыть прямо тут, – придумала находчивая Кларка.

И закипела работа! Постелили на весь матрас огромный кусок целлофана, осторожно перекатывая стонущую Миранду, притащили ведро с горячей водой и тазик, раздели больную и принялись намыливать ее с двух сторон губками.

– Щекотно! Ах-ха-ха!

– Мама, не дрыгайся, – деловито шмыгала носом Кларка.

– А голову как мыть?!

Голова в самом деле была наиболее сложным этапом: волосы губками не промокнешь!

– Так, – осенило меня. – Бери ее и разворачивай!

– Стойте! – беспомощно выпучила глаза Миранда. – У меня в тазу трещина! Вы меня доломаете!

Скользя по мыльному целлофану, мы вдвоем мастерски развернули закоченевшую пациентку, как часовую стрелку, поменяв местами ноги и голову.

Бережно потянули за голову, чтобы та свисала над тазиком. И очень шустро вымыли длинные волосы, полоща их в мыльной воде, как половую тряпку!

Миранда лежала счастливая и умиротворенная, как тюлень, пока мы ополаскивали ее чистые скрипучие волосы из чайника.

– Дай вам Бог здоровья, девочки, – охала она, пока мы сушили ее полотенцами и кутали в чистое, как младенца.

Но на этом наше веселье не закончилось.

Такое-то число такого-то месяца.

Бордель

В очередной раз выкупав Миранду, расчесываем ей волосы и точим лясы, и вдруг слышим равномерный скрип с потолка.

Долгий, непрекращающийся, время от времени меняющий ритм и скорость.

Кларка первая предположила, что это акт.

– Да иди ты, – не поверила я. – Откуда ты столько знаешь?!

Перешли в другую комнату – а там тоже скрип! Только в другом ритме.

Перешли в третью – там вообще кони скачут!

– Слушайте, там же бордель, наверное! – завизжала в восторге Кларка.

– Я давно это подозревала, – деловито отозвалась Миранда.

Мы с Кларкой стали перебегать из комнаты в комнату и делать ставки, кто быстрее завершит процесс.

Миранда так хохотала, что описалась без всякого катетера.

– Вот и проблема решилась, – обрадовалась Кларка.

– Так вот что за девицы в подъезде шастают! – осенило меня.

Таким образом, разъяснились изредка попадавшиеся в подъезде странно одетые гражданки, не умевшие здороваться.

Через пару недель мы попали в историю: в один прекрасный вечер клиент верхних спьяну ошибся этажом и постучал к нам.

– Это, наверное, Зойка хлеба принесла! – крикнула я и, не глядя, отперла дверь.

Ввалился пьяный мужик в черной турецкой дубленке и с самого порога увидел возлежащую одалиску.

Помытая Миранда в очках имела вид строгий и соблазнительный.

Клиент протянул к ней руку, споткнулся о ковер, напоролся ладонью на деталь дессау (я там всю мебель выучила) – колючую красивую фигню в форме пальмы, и гневно заорал, что «эти суки» хотят его убить!

Мы с Кларкой прозрели, вышли из столбняка и в четыре руки вытолкали его обратно на лестницу.

Клиент полночи бился в нашу дверь и требовал компенсации за ободранную руку и обманутые надежды.

Мы через дверь убеждали его, что бордель – этажом выше! Он не слушал и грозился сломать двери, а также изуродовать нас пальмой.

Миранда поправляла очки неработающей правой рукой, поддерживая ее левой под локоть, и перечисляла стоимость пальмы, дессау и ковра, а также требовала позвать «мамашу» сверху, чтобы та забрала своего клиента.

Следующие сутки мы провели как мыши в норке и никуда не высовывали нос.

Господи, что это была за жизнь!!

В этом городе полно представительниц первой древнейшей профессии, и при этом основу общества составляют самые чопорные матроны с безупречной репутацией. Вы можете относиться только к одной из двух категорий: третьего не дано.

Такое-то число такого-то месяца.

Журналюга

Вообще-то я еще и работаю!

Платят пачкой кофе и блоком вонючих папирос. Выменять на них можно разве что буханку хлеба. Недавно приносили к нам в отдел – кирпичик с запеченной внутри гайкой.

И что нам с этим делать? Писать обличительный материал? Тогда хлебные магазины внесут нас в черный список и мы умрем голодной смертью.

Или сделать на последней полосе рубрику «Ужасы нашего городка»?

Но самая главная часть моей работы – совсем в другом месте. Не так я представляла себе карьеру журналиста.

Уж очень я приглянулась важной шишке по кличке Леонсио: кусок сала в дорогом костюме. Каждую неделю дает интервью.

И не отвертишься!

Кабинет гигантский, как аэродром, по нему раскидана роскошная мебель, среди которой Леонсио теряется, как изюмина в булке, и сучит коротенькими ножками, поминутно вызывая прислугу с разнообразными приказами.

– Кофе нам с журналисточкой!

Чтоб ты подавился, меня уже мутит от стольких кофе. С утра голодная, и сидеть тут дотемна.

Торчу у него в кабинете по полдня, пока он выпендривается и засоряет мне мозг, а напоследок дарит большую упаковку турецких макарон. Там много, двадцать четыре пачки. Рабское, униженное состояние, плюнуть бы на этого Леонсио и прибить сверху упаковкой. Но дома нечего жрать, говорю спасибо и уношу.

– Я тебя вижу по утрам, как в бассейн идешь, – плотоядно поблескивая глазками, утопленными в жире, сообщает Леонсио. – Такая ты стройная, прелесть!

Конечно, стройная. Надо его ознакомить с самой эффективной диетой: чай, хлеб, сыр, и так три раза в сутки. А в перерывах – чашечка кофе. Можно раз пять.

И очень много вонючих сигарет.

Я – как странствующий рыцарь: все свое ношу с собой в котомке. В любой момент могу заночевать где придется и нигде не забываю своих вещей. Каждая из них мне совершенно необходима, это магический набор, как в сказке: если тебя преследуют, кинешь за спину зеркало – и разольется река, бросишь гребень – вырастет частый лес, швырнешь кремень – и загудит пожар.

Я не я и жизнь как будто не моя. Чопорная девочка под вечным пристальным присмотром выросла в пилигрима, которого никто нигде не ждет. Если бы во время учебы мне показали, как я буду жить, сбежала бы со скоростью сайгака за тридевять земель.

– Ты небось замуж хочешь, да? – хихикает Леонсио. – А я вот жениться не хочу, мне нужна такая, знаешь ли, непритязательная девушка из простых! Ты непростая, да?! У тебя запросы?

Он наваливается на огромный, как футбольное поле, письменный стол и вполголоса добавляет:

– Могу подарить однокомнатную квартиру. Больше – никак!

Молча смотрю на него и представляю, как избиваю эту склизкую тушу железной палкой с крюками. Он визжит, истекает кровью, хрюкает и молит о пощаде. Когда-нибудь этот день наступит, я верю.

И ведь могла бы сейчас жить в Италии или учиться в аспирантуре, если б не была размазней. Попробовала убежать отсюда – но не вышло.

Лика закрыла блокнот, повернулась к приокрытому окну и вспомнила день, когда в последний раз летала на самолете.

В последний Ликин приезд в соседний город С. рейс был вечерний, прилет примерно в семь, и до ночного поезда оставалась уйма времени – часа три.

Сухой теплый октябрь заканчивался, уже темнело, и сумерки отдавали фиолетовыми чернилами, размазанными в остатках яичного желтка.

Наверное, это было красиво, но в тот момент такой густой контрастный фон сразу дал ощущение нависающей тревоги.

Лика путешествовала одна, как почти всегда, со своим битым чемоданчиком на колесах, в этот раз он был заполнен трофеями из польских магазинов Минска.

Никто ее не встречал и не провожал: она возвращалась нехотя, уехав на неделю под предлогом свадьбы подруги Маришки и застряв на месяц.

Дома ее ждали пожилые растерянные родители, деревенский дом и унизительная работа техническим секретарем в надувательской конторе на окраине курортного местечка. Исчерпав все возможности остаться в городе своего студенчества, с безумными друзьями и большими перспективами, после десятка папиных телеграмм в динамике crescendo Лика все-таки возвращалась домой, поникшая, но несломленная.

Все планы были профуканы – раньше надо было думать про аспирантуру, а теперь уже все, год пропал.

Зато в числе несомненных приобретений был ярко-бирюзовый зонт-«винтовка» с изогнутой ручкой: он не влезал ни в одну сумку и мешал хозяйке как мог, привлекая внимание легкомысленным и слегка сумасшедшим видом.

Оглядевшись, Лика не увидела привычной радостно-возбужденной картины аэропорта. Было очень мало женщин, детей и стариков – мирной, уютной публики, среди которой можно расслабиться и глазеть по сторонам. В здании и вокруг него кружили напряженные небритые мужчины с упорными взглядами, которых Лика старательно избегала. Воздух был так наэлектризован, что, казалось, потрескивал.

Вокруг слышалась разная речь – любая, кроме родной. Лике нигде не было трудно сойти за свою, но сейчас она чувствовала себя как заяц в вольере, окруженном волками.

Не сказать что до сих пор Лика жила в мире розовых бантиков: во время ее путешествий в течение пяти лет студенчества встречались разные люди, но всегда было ощущение неуязвимости. Она шла, глядя всем в глаза, быстро находила какого-нибудь подходящего покровителя, укрытие в виде старушки, мамаши с ребенком или мужчины вроде папы, и скользила, как серфер на волнах.

В этот раз с окружающего мира как будто содрали защитный слой.

Вокруг не было видно ни одного вероятного покровителя. Вообще ни одного. Подходили, вертя ключами, таксисты-частники, но вбитый мамой великий ужас перед ними заставлял лаконично и твердо отказывать и искать глазами якобы встречающих ее старших.

Автобус до города уже не ходил, и надо было как-то выбираться. Сесть в машину вместе с другими пассажирами, чтобы прикрыть спину? Она не решалась выйти из здания: все-таки тут были служащие, которые в случае чего могли защитить одинокую девушку.

А впереди еще хуже: вокзал и ночное путешествие. Срочно нужны свои, родные люди, поэтому Лика взяла монетки и с телефона-автомата позвонила Кристинке.

– Обара, ты тут?! – истошно завопила та, рядом с ней визжали ее сестры. – Езжай к нам! Останешься у нас, а утром тебя папа отвезет на автобус. Слышала меня?!

Лика выдохнула и уже гораздо увереннее пошла искать такси.

Выбрала чистую машину и водителя-соплеменника с бейджем на бардачке: показалось, что так безопаснее.

Он погрузил вещи в багажник, подчеркнуто галантно распахнул переднюю дверь, и это Лике не понравилось. Какой-то он был излишне суетливый.

Но пути назад не было, и она села. Сзади.

Предстоял довольно длинный путь до города – чужого города, с незнакомым мужчиной, Лика одна, и единственное оружие у нее – зонтик и слова, что на Дзержинского ее ждут родственники.

Путь из аэропорта сначала шел прямо, а потом делился надвое, и Лика очень хорошо знала, что в город – налево.

Водитель поминутно оглядывался и заботливо спрашивал, откуда она приехала, почему одна, куда едет. И ловко свернул направо.

– Куда вы едете? – сжимая вспотевшей ладонью ручку зонтика, спросила Лика, и глаза непроизвольно расширились, как будто она могла водителя напугать или загипнотизовать: она видела такое у кошек в момент опасности. Ей не хотелось показывать страх: это как с хищным зверем, пока его не боишься, есть шанс уйти целым.

А тем временем машина катила в неизвестном направлении – вокруг благоухающая южная зелень, придорожные ресторанчики, пустыри и ни единого человека.

– Ты же с дороги, проголодалась, поедем поужинаем, а потом я тебя отвезу куда хочешь, – поглядывая на пассажирку в зеркало, ответил водитель, и было совершенно очевидно, что с каждым метром она все больше отдаляется от ясной, понятной жизни, и ее везут во что-то темное и страшное, где не поможет никакой бирюзовый зонт.

От злости и страха внутри мгновенно образовалась стальная капсула, и Лика пошла в бой.

– Разверните машину сейчас же, – скрежещущим голосом скомандовала она, и льдом ее взгляда можно было заморозить дождик с неба, принявшийся накрапывать тем временем. – Меня ждут! И если через полчаса я не приеду, начнутся поиски. Развернитесь, я сказала!

Надежды было так мало, что секунда прошла на дне самого глубокого отчаяния; однако водитель проникся, для порядка вяло попрепирался с несговорчивой пассажиркой, но, видимо, все-таки капсула сработала – решил, что девка слишком хлопотная, и повернул обратно.

Всю дорогу ехали молча, Лика по-прежнему сжимала обеими руками прохладную твердую трость зонта, с облегчением узнавая окрестности, и чувствовала себя спасенной из львиной пасти первой христианкой.

Однако дальше пошло не лучше.

Они долго кружили по микрорайону и не могли найти этот мираж. Лика выходила звонить со всех попавшихся телефонов-автоматов Кристинке – та трещала в трубку встревоженным голосом:

– Обара, папа вышел встречать! Забыла, что ли, наш балкон? Где больше всего белья висит. Оу, нет, сняла мама, дождь пошел. Девочка, ты гонишь?! Как не можешь найти? Ты же тут была!

Она помнила, как выглядит их двор, но он спрятался среди совершенно одинаковых домов и никак не давался.

Время шло, надо было что-то решать.

– Поехали на вокзал, может, успеем на поезд, – с искривленным от сдерживаемых слез лицом сказала Лика, и таксист молча двинулся дальше.

Девочки не виделись уже два года, и намечтанный уютный вечер в их доме – мама Белла наготовила вкусной мамалыги с аджикой и копченым сулугуни, весело мутузят друг друга сестры Гунда и Фатима, гордо задрав подбородок, сидит вторая по счету сестра – красавица Эсма, отдельно от всех насупился брат Аслан, а папа Жора, симпатяга, вылитый Будулай, спрашивает про Ликиного папу, передает ему приветы, вспоминает, как они здорово тогда выпили и посидели в Минске, и потом они с Кристинкой хихикали бы допоздна в спальне и шептались до полуобморока, – этот вечер исчез и растаял.

Следующего вечера может и не быть никогда, что-то подсказывало Лике, что больше она в этот город не попадет.

В городе было неузнаваемо мрачно и безлюдно.

Поезд уже ушел, и водитель, видя потерянность Лики и готовность ночевать на вокзале, предложил ночной автобус.

Они успели как раз к отходу, свободных мест не было, но Лика так сильно хотела вырваться из этой тягучей каши, что встала в проходе вместе со своим зонтиком и даже помахала таксисту рукой на прощание.

Он заплатил за нее и ждал, сунув руки в карманы, пока автобус тронется. Она тут же забыла, как его зовут, – просто стерла с поверхности мозга.

Наконец все скрылось из глаз – и опасность, и разочарование, и сумрачный тихий город, впереди была долгая дорога в переполненном людьми пространстве.

Лику шатало и швыряло на поворотах то на одну сторону, то на другую, поэтому она встала на бортики и уцепилась за верхние поручни, несгибаемый зонтик вылезал из руки, цеплялся за шею и норовил проткнуть глаза соседям, она кинула было его на полку, но он и оттуда скатывался и стукал ее по голове, как будто сигнализировал – очнись, что-то необратимо кончилось, теперь все будет по-другому.

В креслах сидели молодые парни и делали вид, что дремлют. Они не предлагали никому уступить место, да что там – деревенская бабушка в калошах и свалявшемся пальто, которая везла на продажу орехи в потертой клеенчатой сумке, покорно стояла и даже не пыталась смотреть с укоризной на мальчиков, годившихся ей во внуки.