Куросиво

Китадзима удалилась, и розовое платье, слегка передернув плечами, предерзко высунуло ей вслед язык.

– Взгляните-ка!

Сиреневое платье кивком указало подругам на старика, угрюмо проходившего через комнату со скрещенными на груди руками, похожего на странную комету, случайно залетевшую в солнечную систему.

– Настоящий король Лир, правда?

– Или Тимон…

Старик вышел в вестибюль к подъезду.

4

Как побывавший в Токио провинциал внезапно проникается отвращением к привычной деревенской пище и к привычным деревенским запахам своего дома и торопится переделать свое хозяйство на новый столичный лад, так и человек, вернувшийся из поездки по Европе, видит все на родине убогим и жалким. Граф Фудзисава немедленно пришел к выводу, что в эти дни, когда уже заложены основы конституционного правления и вот-вот должна, наконец, открыться первая сессия первого японского парламента, делом неотложной важности является введение новых обычаев и преобразование нравов. По его инициативе на этот счет дождем сыпались указы и распоряжения; пример же должны были показать высшие слои общества.

Выходец из захудалого рода, многие поколения которого унижались перед сильными мира сего, граф всегда нестерпимо завидовал немногим баловням судьбы – богатым аристократам, и в эти весенние апрельские дни почувствовал, наконец, что настало его время, время удовлетворения страстной жажды наживы и власти, унаследованной с кровью дедов и прадедов.

Теперь он мечтал ослепить иностранцев этим концертом, культурой одного случайного вечера и немедленно потребовать пересмотра договоров;[15 - Пересмотр договоров. – В первой половине XIX в. США и европейские державы – Англия, Франция и другие, пользуясь слабостью феодального правительства, навязали ему неравноправные торговые договора, направленные на экономическое порабощение Японии и превращение ее в колонию западного капитала.После революции 1868 г. одной из главных внешнеполитических проблем, вставших перед новым правительством, была скорейшая ликвидация этих неравноправных договоров. Вопрос о пересмотре договоров являлся одним из главных пунктов, из-за которого правительство подвергалось яростным нападкам со стороны деятелей либерального движения «Дзию минкэн ундо», обвинявших правительство в медлительности и умышленном затягивании переговоров с западными державами по этому вопросу. На протяжении 70-х, 80-х, 90-х гг. эта проблема волновала умы в Японии и являлась одним из важных объектов внутриполитической борьбы между различными буржуазными партиями. Неравноправные договоры были ликвидированы лишь в конце XIX в.] показать единственную искусственно взращенную в теплице ветку сливы и заявить: видите, весна наступила, выполняйте же обещания, верните то, что забрали в долг. И хотя трудно было допустить, что иностранцы, обольщенные приветливым обращением, но ни на минуту не забывающие своих точно рассчитанных выгод, растают от комплиментов и попадутся на приманку, – но кто не рискует, тот и не выигрывает! Во всяком случае, граф считал, что теперь, накануне открытия парламента, с вопросом о пересмотре договоров необходимо покончить и что этот путь – единственный. Недаром в свое время господа Икс и Игрек беседовали с графом за рюмкой вина и чрезвычайно настойчиво уговаривали его прислушаться к просьбам деловых кругов. Один-единственный кивок графа Фудзисава, голова которого уподобилась молоту бога Дайкоку, приносящего богатство, создал тогда ему из ничего великолепный особняк в центре столицы.

Сегодня вечером, в клубе, граф уклонился от чести пребывать в обществе высочайших особ, готовых удостоить его своим вниманием, и расположился в дымной курительной комнате. Сидя в мягком кресле с сигарой в зубах, он находился в самом приятном расположении духа, чувствуя себя драконом, оседлавшим непокорные тучи.

– Фудзисава-сан! – из голубого дыма высунулось лицо графа Нандзё, с узенькими глазками под густыми бровями, не то глупое, не то насмешливое. – Вот мы говорили только-что… Цутия в своей газете сравнивает вас с монахом-правителем…[16 - Монах-правитель. – Под этим именем известен Киёмори Тайра, глава феодального дома Тайра (XII в.). Следуя распространенному в те времена обычаю, Киёмори постригся в монахи, что, впрочем, нисколько не означало отказ от самого активного и непосредственного участия в политической жизни той эпохи и в первую очередь – в войнах.]

Граф Фудзисава только усмехнулся. Он, перед кем все терепещут, кто красноречием не уступит самому Бисмарку, равнодушен к подобным выпадам. Единственное, что способно его уколоть, это намек на его маленький рост – граф меньше пяти сяку[17 - Сяку – мера длины, 30,3 см.] ростом. Остальное его не трогает.

– Нахальный народ эти газетчики. Я, лично, считаю, что Киёмори[18 - Киёмори – Киёмори Тайра (1118–1181), иначе «монах-правитель», глава феодального дома Тайра, одна из наиболее примечательных личностей в истории феодальной Японии. История его жизни и его борьба за власть явились сюжетной основой «Сказания о доме Тайра» (XIII в.) – монументального произведения феодальной японской литературы, где драматические события XII в., расцвеченные народней фантазией, представлены в виде героико-исторического эпоса. Имя Киёмори стало синонимом жестокости, произвола и властолюбия.] щенок перед Фудзисава…

Граф Фудзисава озадачен. Все ждут, чтобы говорящий разъяснил свою мысль.

– Киёмори тоже, конечно, был любителем женщин, но стоило ему увлечься новой красавицей, как он бросал прежнюю любовницу. Так было и с Токива[19 - Токива – красавица, жена одного из воинов рода Минамото стала наложницей Киёмори, главы враждебного Минамото феодального рода Тайра. Такой ценой она купила жизнь своим малолетним сыновьям, которых ждала смерть после гибели их отца, мужа Токива, Ёситомо Минамото, павшего в бою с Тайра. История Токива рассказана в феодальном эпосе «Сказание о Ёсицунэ» и не раз служила сюжетом для средневековой драмы.] и с Гио…[20 - Гио – одна из героинь эпоса «Сказание о доме Тайра» (XIII в.). Красавица Гио была замечательной певицей и танцовщицей. Пленившись ее красотой и талантом, Тайра Киёмори сделал Гио своей фавориткой, но вскоре покинул ее ради ее же младшей сестры Гидзё. Несчастная Гио удалилась в изгнание и постриглась в монахини.]

А граф Фудзисава – человек великодушный, он никого не бросает…

Волны дыма колеблются от громкого хохота. Граф Фудзисава снова ограничивается молчаливой усмешкой, кончик его сигары вспыхивает, как красный светлячок. Во-первых, у него сегодня отличное настроение. Во-вторых, ему известен характер графа Нандзё; рассердиться – значит лишь вызвать поток новых острот.

– Я тоже видел эту газету… – звучит сквозь дым тот самый голос, который недавно декламировал на балконе собственные стихи. – Видел, видел, как же… Они пишут многое в угрожающем тоне… Тайра,[21 - Тайра – феодальный род, один из самых могущественных в феодальной Японии XI и XII вв. В особенности усилилось могущество этого рода в XII в., когда Тайра стали фактическими диктаторами Японии. «Кто не из рода Тайра, того нечего считать человеком», – якобы говорили в ту пору представители этого рода.] мол, находились в зените могущества, когда по всей стране Минамото[22 - Минамото. – Могущественный феодальный дом Минамото активно выдвинулся на политической арене средневековой Японии в XII столетии, когда коалиция феодалов, возглавляемая Мияамото, боролась за власть против феодального дома Тайра. Борьба между Минамото и Тайра велась с переменным успехом на протяжении почти всего XII в. и, наконец, закончилась полной победой Минамото. Разгромив Тайра, глава дома Минамото – Еритомо – провозгласил себя верховным военным правителем Японии – сегуном.] уже ждали часа, чтобы начать борьбу… Что, мол, возможно, есть и теперь среди нас такой же старик, как Минамото Самми,[23 - Минамото Самми – иначе Ёсинака Минамото (1104–1180), пытался организовать заговор с целью свержения диктатуры Тайра, Заговор был раскрыт. Окруженный войсками Тайра, Минамото Самми покончил жизнь самоубийством в храме Бёдоин, близ города Киото. Ему было тогда 76 лет.] который ждет только удобного случая… Что-то в этом роде…

– Ах, забыл, совсем забыл! – граф Фудзисава внезапно ударил себя по колену. – Хигаси-кун, Хигаси-кун!

Молодой секретарь наклонился к графу.

– Позови Хигаси! Хигаси сюда!

Молодой секретарь, знавший всех сколько-нибудь примечательных людей в столице и с гордостью полагавший, что те, кого он не знает, и не стоят того, чтобы их знать, в течение десятой доли секунды мысленно пробегал список всех известных ему джентльменов и, не обнаружив в нём Хигаси, проговорил наконец:

– Как вы изволили?..

– Да Хигаси же, говорят тебе. Тот старик, которого я привез…

– Слушаюсь… – как бы стыдясь, что он догадался так поздно, секретарь исчез с быстротою молнии и снова, как молния же, появился обратно, еще раньше, чем граф Нандзё успел открыть рот и проговорить: «А, так, значит, это был Хига…»

– Ну, что?

– Изволили уехать.

– Уехал?!

Из-за спины секретаря выступил молодой человек с цветком вишни в петлице.

– Только что удалились. Просили передать графу поклон.

– Уехал… Вот как…

Заиграл оркестр, возвещая окончание перерыва. Послышалось шарканье ног множества поднявшихся со своих мест людей.

– Вот как… Чертовски упрямый, однако, старик… – ни к кому не обращаясь, словно про себя, проговорил граф Фудзисава, встал, стряхнул пепел сигары и, беседуя с графом Нандзё, неторопливо направился в зал.

Глава II

1

Выйдя из ворот клуба, старик нанял рикшу. Сошел он на улице Симо-нибантё перед окруженным оградой домом; на освещенной газовым фонарем дощечке у входа было написано имя владельца: «Аояги». Толкнув калитку, старик шагнул через порог.

– Добро пожаловать! – хорошенькая горничная лет восемнадцати, с глазами не столько смышлеными, сколько плутоватыми, сделала такую мину, словно не сразу узнала его. Не обращая внимания на ее неучтивость, старик невозмутимо прошел в дом, поднялся на второй этаж и остановился в полной темноте. Вскоре вслед за ним поднялась и горничная с лампой.

– Дзюро дома?

– Господин еще не вернулся, – слово «господин» прозвучало с подчеркнутым ударением.

– А госпожа?

– Изволит принимать ванну.

– Хм, вот как… – старик уселся на сиденье и указал горничной на свои хакама и хаори: —Сложи это.

Та чуть заметно сдвинула брови, но все же взяла одежду, вынесла в соседнюю комнату и с презрительной усмешкой сложила ее.

– Извини за беспокойство.

– Что вы, ничего не стоит… – горничная снова насмешливо улыбнулась.

Обычные посетители дома Аояги входили в парадный подъезд, все они были прекрасно одеты и приезжали в экипажах или, на худой конец, на собственных рикшах с золотыми гербами. Даже те, кто входил в дом через черный ход, всегда извинялись и непременно одаривали чем-нибудь прислугу. А эта деревенщина полотенца несчастного и то не привез в подарок! Одна слава, что старший брат хозяина! А на самом деле – обезьяна из Коею, да и только! Так единодушно решила вся женская часть прислуги с той самой минуты, когда вечером третьего дня старик появился в дверях дома Аояги со своей плетеной корзинкой, составлявшей весь его багаж.

– Сейчас я принесу вам чай… – горничная прибрала хаори и хакама и вышла.

Сидя перед хибати,[24 - Хибати – жаровня, топится древесным углем.] в котором не было, казалось, ни искры огня, старик широко зевнул, закрыл свободный от повязки правый глаз и о чем-то задумался.

2