Камбоджа и год ЮНТАК

На ужин было всегда одно и то же – фруктовый коктейль из смеси папайи, сгущенного молока и сахарной воды и сэндвич на французском хлебе с огурцом, зеленой маринованной папайей и сырым луком. Через несколько дней мне начало это нравиться. Я подружился с уличными продавцами после того, как сделал им пару фотографий. Завидев меня, они принимались готовить мой ужин. Некоторые из них работали там весь день и почти всю ночь. Одна женщина пожаловалась мне, что ее муж, раненый солдат, не может работать; поэтому она вынуждена стоять на улице с рассвета до полуночи.

Я был единственным ооновцем, который покупал в Пномпене еду у уличных продавцов. Все остальные питались в старых французских ресторанах, которыми управляли местные, или в новых западных ресторанах, появляющихся повсюду. Я не выносил ни атмосферы, ни цен западных ресторанов, а во французских санитарные стандарты были такие же, как на улице, но цены – гораздо выше.

Большинство людей всех рангов в ООН все еще верили в теорию микробов, но не я. К тому моменту я выбросил памятку штаба, в которой что-то говорилось о холере в Камбодже и о том, что ею можно было заразиться, питаясь на улицах. Я предпочитал верить камбоджийским теориям: “камбоджийских мух специально дрессировали не разносить инфекции” и “продукты бывают духовно чистыми, хотя и кажутся физически грязными”.

У меня почти никогда не было поноса. Многие иностранцы постоянно на него жаловались.

У тех же уличных продавцов я покупал себе завтрак – стакан вкусного свежевыжатого тростникового сока со льдом и миску рисовой лапши с карри, посыпанной листиками базилика и мяты для вкуса.

Во время обеденного перерыва кто-нибудь подвозил меня до Нового рынка или Псатмая. Построенный французами в 1930 году в стиле ар-деко, Новый рынок был Эйфелевой башней камбоджийских рынков. Четыре огромных крыла соединялись с центральным куполом, достаточно большим, чтобы птицы, которые в нем жили, никогда не решались вылететь наружу. Под куполом размещались продавцы золота, ювелирных изделий и часов. В крыльях можно было купить электронику, новую и старую одежду, консервы, мясо и рыбу, свежие фрукты и овощи. Там же размещались палатки с готовой едой.

Продавались и обезьяны, и марихуана, и обычные азиатские деликатесы – живые лягушки, угри, живые и жареные насекомые. Люди, которые ничего не продавали, зарабатывали на жизнь гаданием, хиромантией и попрошайничеством или сидели на полу у весов, надеясь, что кто-нибудь захочет узнать свой вес за один цент. Я там ел свой ланч, устроившись на маленькой табуретке в одной из палаток. Было жарко, шумно, дымно. Везде толпились люди, в больших количествах роились специально дрессированные камбоджийские мухи. Еда готовилась на хворосте, дым выходил через дыры в низкой металлической крыше, и балки становились черными от сажи. Иностранцы, с которыми я работал, говорили мне, что их начинает мутить, даже когда они просто проходят через рынок, но для меня он был экзотически захватывающим. Меня всегда развлекала проходящая мимо толпа. Пока я там сидел, я легко мог представить себе, как кто-то продает свою дочь-девственницу администратору ЮНТАК (сплетни, без сомнения) или переправляет грузовик автоматов АК-47 иностранному правительству (возможно, правда). Часто я покупал ланч одному или двум попрошайкам. Они просили денег, но я предлагал им присесть рядом со мной. Обычно их удивляло приглашение и они не особенно благодарили меня за обед. Но разве они должны? И потом, какое мне дело?

У некоторых попрошаек не было пальцев, конечностей или глаз, не говоря уже о мужьях, ванных или чистой одежде. Однажды я увидел там слепого, который бродил по рынку, играя на гитаре. Гитара, как и ее владелец, была на грани – она не рассыпалась только потому, что к ней был приклеен чехол из мешковины. Музыкант держал гитару прямо перед собой, чтобы не задеть других людей, пробираясь через толпу. Перед ним шла женщина лет сорока, его жена. Она тоже была слепая. Короткая веревка тянулась от талии женщины к штанам мужа. Ее рваная рубашка была расстегнута, обнажая обвисшую грудь, вскормившую ребенка. Одной рукой она держалась за плечо маленького мальчика, очевидно сына, который шел перед ними и был зрячим. Не нужно было знать кхмер, чтобы понять, что ее муж пел погребальную песню о человеке, которому никогда не везло. Он знал всего несколько аккордов. Люди на рынке были довольно суровы, но даже они оборачивались вслед этой семье.

Как-то раз моим гостем за ланчем оказался человек с ампутированной ниже колена ногой (небольшое увечье по сравнению с тем, как были искалечены многие из расположившихся у входа на рынок). Он продолжал носить армейскую форму, как и почти все другие ампутированные, и в нем чувствовалась некая военная выправка – возможно, бывший офицер. Он понял, что я пребываю в плохом настроении, страдаю от одиночества или похмелья – или от всего этого одновременно. Оставаясь в душе лидером, он посмотрел на меня взглядом, в котором читалось: “Привет, парень, как ты?”

Я отвернулся.

Он не отступил.

– Еда неплоха, а? – улыбнулся он.

– Ничего, – ответил я.

Он предложил мне сигарету.

Я сказал ему, что не курю. Тогда он сам закурил, откинулся назад и представил пантомиму курящей кинозвезды. Я не смог удержаться от улыбки.

Как-то вечером, несколько месяцев спустя, я увидел, как он, пьяный, спотыкаясь, бредет по улице. Жизнь попрошайки в итоге уничтожила в нем все лучшее.

Однажды девушка-подросток довольно приятной наружности попросила у меня денег. Было похоже, что последний раз она стирала свою одежду до вступления в пубертатный период – теперь она трещала на ней по всем швам.

– Откуда ты? – спросил я ее.

– Я из провинции Свайриенг, дядя, – сказала она.

– И что ты здесь делаешь?

– Ищу своего брата.

– Ты уже его нашла?

– Нет. Еще нет.

– Где он, как ты думаешь?

– Я не знаю, дядя. Только знаю, что он где-то в Пномпене.

– Понятно. – Я дал ей немного денег. – Удачи. Надеюсь, ты его найдешь.

Когда я закончил ланч и выходил с рынка, она меня опять увидела.

– Сэр, сэр, – сказала она, протягивая руку. – Деньги на еду.

– Я ж тебе только что дал денег. Не помнишь?

– Простите, дядя. Все иностранцы похожи.

В другой раз у госпиталя Калметт я пригласил женщину с маленьким сыном поесть со мной лапши. Мать засомневалась, а мальчик, которому было около шести, прижался к ней, обняв за талию. Его лицо светилось такой радостью, как будто я купил ему билет в Диснейлэнд.

– О мама, – прошептал он, заглядывая ей в глаза – давай позавтракаем.

У него было ужасное косоглазие. Они присели рядом со мной, и я купил им завтрак.

Офисная жизнь, адюльтер и леди из Таиланда

В офисе кризис следовал за кризисом, никто не понимал, что происходит, и это выливалось в большую проблему. Мы не видели и не понимали, к чему идем. Верна ли информация, которую мы собираем? Обрабатываем ли мы ее так, что она становится понятной для других? Будет ли она полезна? Мы не знали. Хьюго велел нам об этом не думать.

В начале июля из провинций начали прибывать толстые папки, набитые формами описания деревень, но нам было очень тяжело выбрать из них информацию для внесения в базу данных. Например, данные по провинции Пурсат, в которой было восемьсот деревень и пять округов, машинистки A, B и С могли внести в три разных компьютера за неделю, а в это время машинистки D, E и F вносили данные по другой провинции, Ратанакири, в которой было шестьсот деревень в девяти округах, в три других компьютера. Затем мы переносили данные из шести компьютеров в единую базу данных, чтобы сравнить Пурсат и Ратанакири. Это превращалось в большую проблему. Нам, безусловно, нужно было создать сеть, то есть подсоединить компьютеры друг к другу, но Хьюго, который считал, что начальство всегда право и его нельзя беспокоить, не захотел просить бюрократов ООН о такой сети, хотя потом ее создавали для разных подразделений ООН в Камбодже. Хьюго пытался найти свои собственные решения, ни одно из которых не было удачным. Персонал компьютерной комнаты кроме меня состоял еще из двух камбоджийцев, двух камбоджиек и одной тайки. Хьюго и Мохаммед Али, не переставая, курили в другой комнате. Мы все хорошо друг к другу относились, поэтому вместе съездили на несколько пикников, и вскоре женатый мужчина и одинокая женщина совершили прелюбодеяние. Но это был не я. Я присматривался к тайской леди по имени Лок.

Лок, с ее неидеальной кожей и кривой улыбкой, худую, как палка, никто не назвал бы хорошенькой, но она была милая и очень веселая – два качества, которыми знамениты тайцы. Я прожил в Таиланде около трех лет и кое-что знал о тайцах – с ними все в порядке. Лок была наполовину китаянка, но и с этим все в порядке. Китайцы занимаются бизнесом в Таиланде. У нее была сестра, Дим, которая работала бухгалтером в ООН в Бангкоке, прежде чем ее перевели в Камбоджу. Я думал, что Дим занимает высокий пост в ООН, потому что каждый день она заезжала в наш офис за сестрой на машине с шофером.

Мне начала нравиться Лок. Она была очаровательна. С самого начала она говорила мне, что я нравлюсь ей, потому что я нравлюсь всем женщинам, а всем женщинам нравлюсь, потому что я такой обаятельный. Перед такой тирадой было трудно устоять.

В конце мая Дим перевели в Сингапур, но машина с шофером продолжала приезжать теперь за Лок, которая осталась жить все в том же огромном доме. Лок иногда приглашала меня к себе на обед. Она ко мне присматривалась. Дом был удобен по всем стандартам. Внизу – большая гостиная, кухня и спальня. На втором этаже были еще спальни. Перед домом – большой двор. Управляющая (почтенная леди, китаянка) жила внизу. Она считала, что если будет говорить достаточно громко, то я начну понимать китайский. Система не работала, но ее это не смущало. Она убирала дом, готовила и совершала все покупки для Лок.

Таким образом, Лок, освобожденной от мирских обязанностей, жилось легко, хотя она и продолжала беспрестанно жаловаться.

Субботние вечера мы проводили вдвоем с Лок, разгуливая по Пномпеню. Нам было о чем поговорить: работа, ее прошлое и жизнь в Таиланде.

Вскоре я стал ее лучшим другом, как она часто мне говорила, но через некоторое время я понял, что она так же проста, как скучен длинный жаркий сухой камбоджийский день, и потерял к ней всяческий интерес.

Но жизнь коротка, и Лок все еще сидела рядом со мной в офисе. Я ей нравился, и мы дружили. К этому моменту я прожил в Камбодже три месяца, ООН уже наводнила страну новыми офисами, оборудованием и людьми. Однако не хватало компьютерных специалистов, поэтому в наш офис часто обращались за помощью. Хьюго, который мог в очень грубой форме отказать всем, кроме своего начальства, отсылал их ко мне, если я не был слишком занят.

Так я познакомился с Сари из Пакистана, секретаршей из другого офиса ООН. Я помог ей избавиться от компьютерного вируса, и она пригласила меня на вечеринку, на которой я обнаружил, что Сари была на редкость неутомимой танцовщицей MTV. В два утра вечеринка закончилась, и сначала мы поехали на одном мототакси к ее дому, там она спрыгнула, а потом я вернулся к себе в офис. На следующей неделе я получил от нее приглашение на другую вечеринку. К тому времени я уже был в таком восторге от нее, что сказал другу, собирающемуся туда же: “Знаешь, Сари будет легко заметить – она там самая красивая женщина”. И вот она в ее обтягивающих джинсах и топике с открытыми плечами! Мы выпили пива, потанцевали и присели поговорить. И тут она нанесла мне удар, произнеся два самых страшных слова:

– Я замужем.

– Это хорошо, – сказал я.

– Что в этом хорошего?

– Я не знаю. Дай мне минуту об этом подумать.

Муж Сари, “единственный достойный мужчина в Пакистане”, там сейчас руководил бизнесом. “Ничего страшного, – сказала она, – в любом случае, мы можем остаться друзьями. “Ничего страшного”, – подумал я, пытаясь показать, что со мной бывало и похуже. “В любом случае ты слишком сексуальна для своих двадцати с небольшим, чтобы еще оставаться свободной и чтобы тебе нравился такой, как я”. Но, как она сказала, ничего страшного.

В конце концов она решила, что будет опекать меня, синеглазого американца, который спит на полу в офисе. Она будет приглашать меня к себе в дом на обеды и водить в рестораны более высокого класса, которые один за другим появлялись в городе. Я не мог ей отказать и не мог уговорить ее обедать со мной на Новом рынке.