Апрельское Затишье и Майская буря

На чёрте главный чёрт из нас – судья.

Петром Великим мял ковры больной,

Не робко плёлся он, не знал, забыл.

«Великий грех – обман», – кричал с руки

Безликий чёрный врун, чертёнок, словно в песнь,

Комично, глупо зыркал глазом он.

Светился Дьявол, даже встал весь суд.

«Гублю, топлю толпу людей в крови,

Рублю, но толку? Плачут все – одна

Уж мука нА всех; ты же взял себе

Одну, но боль сильней любых котлов»

«Обман какой устроил, стынет кровь!

Смеялся сколько! Плёл интриги чувств!

Глаза горели, дальше гроб ковал!

Лопатой землю рвал, за это мы!..»

«…Даруем титул высшей твари, всё!

Как дух избитый бьётся, только взгляд

По чувствам твой скользнёт; трясёмся мы

От туч твоих ужасных, будь же наш король!»

В большой кроваво-красный зал зашёл

Больной, а вышел Дьявол, взявший жизнь

Всего одну, но, Боги, словно тьму.

Побойтесь нагло брать, губить и врать.

4 декабря 2023.

Телефон, который никогда не зазвонит

I

Любовь – самая загадочная вещь на свете. Она способна окрылять даже тех, кто уже однажды разбивался о водную гладь, тех, кто думал, что больше никогда не сможет подняться к небу. Но случается так, что небо, к которому стремятся двое людей, – недостижимая, лживая иллюзия. Такой мираж растёт и крепнет от чувства возможного разочарования. Чем же дальше продолжается полёт в этих мутных облаках, тем больше летящие трезвеют, осознают глубину, уродливость лжи. Удивительным образом неудачные отношения оставляют на душе не зарастающие шрамы, усиливающиеся от новых расставаний и скрывающиеся (или отодвигающихся) новыми же соединениями. Слова, которые торопливой вереницей проследуют ниже, для одних могут показаться нелепым бредом, для других же, стоит надеяться, хотя бы немного откроют завесу недостижимой истины.

II

В одной из невысоких, но обыденно длинных в квартал, советских пятиэтажках в один тоскливый, плаксивый день сломалась линия телефонных передач. Тогда, когда чужой разговор может быть подслушан и даже вклинен другим человеком, соседом например, с другого телефона. Подобное как раз произошло на улице N…

Открытие этого недоразумения двумя молодыми, разными, но такими близкими по духу, людьми произошло не сразу. Первым заметил Алексей Владимирович – сгорбленный, перекошенный, словом, бывший уродом по собственной внешней натуре – он разговаривал со своим врачом по телефону (обсуждали боли в позвоночнике), изрядно кашлял, так как был к тому же в тот момент подавлен разразившейся осенней болезнью.

– …Вы уяснили мои рекомендации, Алексей Владимирович? – бурчал раздражённый врач. Был он недоволен, в первую очередь, неуспехами своего клиента, состояние которого день ото дня ухудшалось; постоянно кашлявший, готовящийся выплюнуть собственные грязные фильтры-лёгкие, Алексей Владимирович грозился, сам того не осознавая и, конечно, не хотя, угодить в больницу на диспансеризацию; во вторую очередь, хотя тут уже скорее чистая софистика, у врача были некоторые проблемы в семье, его то и дело перебивали криками, слышался звон невинно битой посуды, это обстоятельство раздражало именитого сотрудника платной клиники ещё пуще. Последняя же причина вынуждала врача чуть ли не брызгать слюной и обзывать клиента. Чувствуя, что Алексей Владимирович разговаривает невовремя (хотя звонок был совершён не им), он всё пытался скорее положить трубку старого красного телефона, но тщетно – разговор всё никак не сходил на нет, похоже врачу было это не слишком выгодно, последний всё старался оттянуть момент раболепских оправданий перед разъярённой женой.

– Да-да, – уверял Алексей Владимирович, лая в локоть. По правде говоря, он лгал, в ту жизненную секунду ему более всего хотелось провалиться под землю, неудачи, как это бывает, пожалуй, со всеми людьми, били по щекам сильнее, чем даже морозный ветер в шторм потому, что первая доставала до души, а вторая – только до челюсти.

На другом конце трубки послышался хлопок, похожий и расценённый Алексеем Владимировичем как чих. Отчасти по-детски, ведь его всё же неявно отчитывали и выплёскивали эмоции, отчасти из уважения, но большею частью по инерции, больной вымолвил тихую фразу, боясь хотя бы на секунду перебить спикера, едва не переходящего на крик:

– Будьте здоровы, Василий Васильевич.

На миг, показавшийся вечностью для с детства асоциального Алексея Владимировича, ор на конце трубки прекратился:

– Разве только что не вы чихали? – удивлённо спросил врач таким голосом, какой бывает при желании расследовать некое недоразумение, словом, очень осторожным и вслушливым. Стоило только Алексею Владимировичу произнести своё кроткое и извиняющееся непонятно за что «нет», как Василий Васильевич тут же прекратил разговор, – что ж, мне неизвестно намеренно вы это сделали или нет, но нас подслушивает некое третье лицо. На это мы не договаривались. До свидания.

Врач положил трубку, оставив больного догадываться и вдумываться в слова о некотором «договоре».

И пока Алексей Владимирович думает над этим анекдотом, нельзя не пояснить столь быструю перемену в действиях Василия Васильевича. Дело, как это часто и бывает, прежде всего, в карьере. Как никак, а врач нарушил субординацию, кричал, обзывался – всё это в частном диалоге. Сотрудник больницы, хирург по образованию, понимал кроткий, стесняющийся характер Алексея Владимировича, осознавал, что тот не пойдёт жаловаться на неподобающее поведение, потому как сам едва ли способен заговорить с кем-либо без проявления инициативы с другой стороны. И даже если бы его спросили об «обращении Василия Васильевича в домашних телефонных разговорах» больной бы не смел обижать врача, даже не столько потому, что «боялся» его, нет, это было совсем не так, а потому, что не хотел рушить жизнь, которую считал более успешной, чем свою собственную, наполненную бессмысленными думами и пространными рассуждениями, стенаниями и слоняниями по однокомнатной квартире.

Но вот наличие третьего наблюдателя могло сильно испортить всё истязание и надругательство Василия Васильевича. Как не посмотри, а если кто-то извне захочет, то он непременно сможет записать разговор – это же и вымогательство, и увольнение (неужто тогда ему вновь придётся вернуться в государственную поликлинику? Нет, такого он никак не мог допустить).

– Ох, прости-прости, – послышался на другом конце голос незнакомки, – не хотела помешать, не то, чтобы мне хотелось подслушивать, так просто вышло…

Алексей Владимирович повесил красную трубку в ужасе. Последнее, что ему хотелось в тот момент, это сгореть от стыда. Судите сами, на протяжении последних двадцати, а может быть и тридцати, минут ваши кости перемывали перед кем-то совершенно незнакомым, это равносильно тому, чтобы быть публично раздетым – стыд и только.

III

Некоторое время Алексей Владимирович старательно пытался забыть этот случай, хотя он никак не мог выйти у него из головы. Отчасти больной корил себя за то, что так грубо закончил разговор, но ведь, согласитесь, ситуация из ряда вон выходящая, разве мог он поступить иначе? Или ему, человеку по натуре закрытому, пожалуй, даже от самого себя, нужно было мило проболтать с незнакомкой, узнавшей всю его жуткую болезнь? И к чему бы это могло привести? Разве бы только к по-настоящему ненужному состраданию. Пусто – и всё тут.

Внезапно из трубки раздался голос другой незнакомой женщины:

– Здравствуйте, Ольга Фёдоровна, – голос был вздыхающим, недовольным.

Алексей Владимирович сначала хотел выключить телефон вовсе из нелюбви общества и нежелания подслушивать чужую личную жизнь, но тут послышались слова прежней незнакомки, по всей видимости, Ольги Фёдоровны:

– Здравствуйте, Марина Николаевна, – легкомысленно прозвучало из динамика телефона.

Алексей Владимирович, по правде сказать, сам не осознавая собственных действий, сел у трубки, даже ухо наклонил (звук шёл уж больно глухой).

– Я признаюсь вам честно, – шелестя бумагами, отстукивала зубами Марина Николаевна, – если вы продолжите истязать себя, то в следующий раз карета скорой помощи увезёт вас в дом для душевнобольных. Снова. Всё никак не могу понять, что побуждает вас вновь и вновь резать себя… я, как ваш лечащий врач, хочу, чтобы вы непременно выздоровели, уж было перепробовано практически всё!..

Алексей Владимирович обомлел. Дальнейший разговор он слушал с замирающим сердцем. Её жизнь была похожа на его в очень и очень многих точностях. Разница была в одном: она страдала душевно, и это проявлялось на ней внешне, а он в точности до наоборот.