Семь столпов мудрости

– Кто это?

Мустафа ответил:

– Двоюродный брат нашего господина из Мекки.

Тотчас же два гарба побежали, развязали тюк у одного из своих седел и, вынув оттуда корм, разложили перед обоими верблюдами господина из Мекки зеленые листья и почки терна.

Молодой шериф с удовлетворением смотрел на них. Когда его верблюд насытился, он медленно, но ловко сел в седло, устроился поудобнее и на прощание приветствовал нас, призывая милости неба на арабов. Мы пожелали ему доброго пути, и он направился к югу, в то время как Абдулла вывел наших верблюдов и мы двинулись к северу. Через десять минут я услышал кряхтение старого Тафаса и увидел насмешливые морщинки на его лице.

– Что с вами, Тафас? – спросил я.

– Господин, вы видели этих двух всадников у колодца?

– Шерифа и его слугу?

– Да, но это был шериф Али Ибн эль-Гуссейн из Модига и его двоюродный брат, шериф Мохсин, вожди клана харита, кровные враги рода масрух. Они боялись задержаться или совсем не получить воды, если их узнают арабы. Поэтому они выдавали себя за хозяина и слугу из Мекки. Видели ли вы, в какую ярость пришел Мохсин, когда Али ударил его? Али – дьявол. Еще одиннадцати лет он бежал из родительского дома к своему дяде, обкрадывавшему богомольцев на продуктах. Он прожил у дяди подручным в течение многих месяцев, пока отец не нашел его. Он участвовал вместе с нашим шерифом Фейсалом с первых же дней в сражении под Мединой и вел клан атейба на равнины, окружающие Аар и бир Дервиш. Это было сражение на верблюдах[20 - Имеются в виду бои вокруг Медины, происходившие в самом начале восстания (5 – 30 июня 1916 г.)]. Али не взял бы с собой человека, который не умел бы делать того, что умел делать он, – бежать за верблюдом, держась одной рукой за седло, а в другой неся ружье. Дети харита – дети войны.

Впервые старик был так многоречив.

Мы ехали до захода солнца, когда перед нами открылся вид на поселок бир Эль-Шейх. Мы въехали на его широкую, просторную улицу и сделали привал.

После нескольких сказанных шепотом слов и длительного молчания Тафас купил муку, из которой он замесил тесто и сделал лепешку. Он закопал ее в горячую золу, которую раздобыл у женщины, по-видимому его знакомой. Когда лепешка испеклась, он вынул ее из огня и похлопал, чтобы стряхнуть золу. Потом мы разделили ее между собой, тогда как Абдулла пошел промышлять для себя табак.

Мне сказали, что у подножия южного откоса имелось два обложенных камнем колодца, но я не был расположен пойти взглянуть на них, так как длительная езда в течение целого дня утомила меня, а зной равнины измучил. Моя кожа покрылась волдырями, а глаза болели от ослепительного блеска серебряных песков и сияющих булыжников пустыни.

Последние два года я провел в Каире, сидя целые дни за конторкой, с трудом сосредоточиваясь в маленькой, переполненной народом комнате, отвечая на сотни вопросов, и был лишен всякого физического упражнения, кроме ежедневной прогулки от конторы до гостиницы. Поэтому новизна положения была для меня очень тяжела, так как я не имел возможности постепенно привыкнуть к палящему зною арабского солнца и к монотонному шагу верблюдов. А ведь предстоял еще переход в этот вечер и долгий путь на следующий день, чтобы достигнуть лагеря Фейсала. Поэтому я почувствовал сожаление, когда наш двухчасовой отдых закончился и мы, снова сев на верблюдов, поехали в кромешной тьме, спускаясь в долины и вновь поднимаясь из них.

В замкнутых ложбинах воздух был знойный, но на открытых местах свежий и возбуждающий. Под нами, должно быть, расстилалась ровная песчаная почва, так как мы беззвучно продвигались вперед, и я все время впадал в дрему, чтобы через несколько секунд внезапно и тревожно просыпаться и инстинктивно хвататься за седло, восстанавливая равновесие, нарушенное каким-нибудь неверным шагом верблюда.

Стоял густой мрак, и глаз не мог уловить неясных очертаний местности. Наконец, спустя много времени после полуночи, мы остановились для отдыха. Я завернулся в свой плащ и заснул в очень уютном песчаном ложе, перед которым Тафас привязал моего верблюда, поставив его на колени.

А через три часа мы опять двинулись в путь, освещаемый светом заходящего месяца. Когда мы вышли из теснин на широкий простор, над которым кружился резкий ветер, начало светать.

В окрестностях бир Ибн Гасани у нас была замечательная встреча.

Мы переехали обширную равнину. Из-за каких-то строений вышел старик, оказавшийся болтливым погонщиком верблюдов, и тяжелым шагом приблизился к нам. Он назвал себя Халлафом и был преувеличенно любезен. Его приветствие выразилось в потоках надоедливой болтовни; после нашего ответа на приветствие он попытался вовлечь нас в разговор. Однако Тафас старался от него отделаться и ограничивался короткими ответами. Халлаф не унимался и в конце концов, желая выглядеть в наших глазах лучше, нагнулся, порылся в своей седельной сумке и вытащил маленький эмалированный горшочек, который занимал добрую половину его багажа, и достал оттуда нечто. Это была старая пресная лепешка, пропитанная маслом, когда она была еще теплой. Разломить ее можно было только с большим трудом. Перед едой лепешка посыпается кристаллическим сахаром и разминается пальцами. Я чуть дотронулся до нее. Тафас и Абдулла уделили хлебу больше внимания.

Теперь мы были друзьями, и болтовня началась снова. Халлаф рассказал нам о последней битве и про несчастье, случившееся с Фейсалом накануне. По-видимому, он был выбит из верхнего участка вади[21 - Вади – сухое русло, по которому весной и в период дождей происходит сток воды. События, о которых Халлаф поведал путникам, произошли 19 октября. Разведывательный отряд турок силой всего в 80 всадников (на верблюдах) атаковал передовой отряд Фейсала, и повстанцы предпочли отойти] как Сафра и сейчас находился в Хамре, недалеко от нас; по крайней мере, Халлаф считал, что он там. Мы могли узнать об этом с достоверностью в ближайшей деревушке по нашей дороге. Сражение не было кровопролитным, но все несчастные случаи пришлись на соплеменников Тафаса и Халлафа: он назвал нам все имена и рассказал о ранении каждого.

Впоследствии выяснилось, что Халлаф был на жалованье у турок и часто им доносил о том, что происходило за бир Ибн Гасани.

В усилившемся дневном свете мы увидали как раз справа от нас селение. Маленькие домишки, коричневые и белые, теснящиеся ради безопасности друг возле друга, казались кукольными. Они выглядели еще более одинокими, чем сама пустыня. Пока мы созерцали их, надеясь увидеть там хоть какое-нибудь проявление жизни, солнце быстро взошло.

Повернув направо, мы спускались на протяжении нескольких миль с горы к высоким утесам. Мы объехали их и внезапно очутились в долине вади Сафра, у цели нашей поездки, в середине Васты – ее самой крупной деревни. Дома Васты казались гнездами, лепящимися к склонам гор.

Наконец мы добрались до долины. Посредине ее, между двумя пальмовыми рощами, протекал прозрачный ручей, окруженный густой травой и цветами. Мы задержались здесь на минуту, чтобы дать верблюдам напиться. Вид травы принес быстрое облегчение нашим глазам после того, как они целый день созерцали лишь резкий блеск булыжников. Я даже невольно взглянул вверх, чтобы посмотреть, не закрыли ли облака солнечного лика.

Мы проехали через поток к саду, из которого тот, искрясь, выбегал в каменистое ложе, а затем свернули вдоль обмазанной глиной стены сада под сень его пальм, направляясь к другим, стоящим отдельно хижинам.

Мы поехали по небольшой улочке. Дома были такие низкие, что мы из седла видели сверху их глиняные крыши. Тафас остановился у дома побольше и постучал в ворота его неогороженного двора. Нам открыл раб, и мы спешились в молчании. Тафас привязал верблюдов, распустил им подпруги и насыпал перед ними свежего сена, набрав его из душистого стога позади ворот. Затем он повел меня в парадную комнату дома, темную и чистую, с глиняными стенами. Мы уселись на циновку из пальмовых листьев, лежавшую под балдахином. Дневной зной в душной долине все усиливался. Мы легли. Жужжание пчел в садах и мух, носящихся возле наших защищенных покрывалами лиц, усыпило нас.

Когда мы проснулись, обитатели дома уже приготовили для нас хлеб и финики. Закусив, мы опять сели на верблюдов и поехали вдоль прозрачной, тихой речки, пока она не скрылась в пальмовых садах, за их низкими стенами, сложенными из иссушенной солнцем глины.

Между корнями деревьев были проложены небольшие каналы в один-два фута глубиной, расположенные таким образом, чтобы вода, направляемая из каменного русла, могла орошать каждое дерево по очереди. Источник воды находился в общинном владении и распределялся между владельцами по минутам или часам, по дням или неделям, смотря по обычаю. Вода была немного солоновата, что и требовалось для лучших сортов пальм, но в то же время она была достаточно пресной в колодцах частных владельцев в небольших рощах. Эти колодцы попадались очень часто, и вода в них была на расстоянии трех-четырех футов от поверхности земли. Дорога привела нас к центру деревни и базару. Лавки были убоги, и все кругом казалось пришедшим в упадок. В прошлом Васта была многолюдна и, говорят, состояла из тысячи домов, но однажды огромная стена воды, обрушившаяся на деревню из вади Сафра, смыла насыпи вокруг многих садов и унесла пальмы. Некоторые из островков, на которых веками стояли дома, были затоплены; стены домов, размякнув, обратились в глину и погребли под собой несчастных рабов. Все могло бы быть восстановлено, если бы осталась почва. Но сады стояли на земле, оставляемой ежегодным разливом реки, а эта волна воды – высотой восемь футов, не ослабевавшая в своем натиске в течение трех дней – превратила все пространство в голые камни.

Сейчас мы уже видели отряды солдат Фейсала и пасущиеся табуны их верховых верблюдов. К тому моменту когда мы достигли Хамры, каждый закоулок в скалах или заросли деревьев представляли собой бивуак.

Хамра, открывшаяся нашим глазам слева, состояла приблизительно из сотни домов, скрытых садами, разбитыми между насыпями земли высотой до двадцати футов. Мы перешли вброд небольшой ручей и поднялись по обнесенной стенами дороге между деревьями на вершину одной из этих насыпей, где оставили наших опустившихся на колени верблюдов возле ворот двора у длинного низкого дома.

Тафас сказал что-то арабу, который стоял там, держа в руке меч с серебряным эфесом. Тот ввел меня во внутренний двор, в дальнем углу которого, выделяясь в черном просвете дверей, находилась белая фигура человека, напряженно ожидавшего меня. При первом же взгляде я почувствовал, что это был тот, ради кого я приехал в Аравию, – вождь, который доведет восстание арабов до полной победы. Эмир Фейсал казался очень высоким и стройным в своей длинной белой шелковой одежде, с коричневым головным покрывалом, завязанным блестящим ало-золотым шнурком. Его веки были опущены и бледное лицо с черной бородой походило на маску. Он стоял, скрестив руки на кинжале.

Я обратился к нему с приветствием. Эмир ввел меня в комнату и сел на ковер возле дверей. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел, что в маленькой комнате находилось много безмолвных фигур, в упор смотревших на меня и на Фейсала. Он сидел неподвижно, опустив глаза; его пальцы медленно играли кинжалом. Наконец он тихо спросил, как я перенес путешествие. Я заговорил о зное, и он, узнав, когда я выехал из Рабега, заметил, что для этого времени года мы ехали быстро.

– А нравится ли вам здесь, в вади Сафра?

– Конечно. Но ведь отсюда далеко до Дамаска.

Мои слова упали подобно мечу, и среди присутствовавших прошел легкий трепет. А затем все застыли на своих местах и на минуту затаили дыхание. Наступило молчание. Фейсал наконец поднял глаза, улыбнулся мне и сказал:

– Хвала Богу, но ведь турки к нам ближе, чем Дамаск.

Мы улыбнулись.

Я встал, и наше первое свидание на этом окончилось.

Фейсал и его отряды

На мягком лугу, под высокими сводами пальм с переплетенными ветвями, я нашел содержащийся в опрятности лагерь солдат египетской армии (под начальством египетского майора Нафи-бея), недавно присланных из Судана сэром Реджинальдом Вингейтом[22 - Реджинальд Вингейт (1861–1953) – британский верховный комиссар в Египте, сменивший в 1916 г. Мак-Магона] в помощь арабскому восстанию. Они имели при себе батарею горной артиллерии и несколько пулеметов. Сам Нафи был гостеприимным и любезным человеком.

Возвестили о приходе Фейсала и Мавлюда эль-Мухлюса, арабского фанатика из Текрита, который благодаря своему неудержимому национализму уже дважды был разжалован в турецкой армии и провел в Неджде два года, будучи секретарем эмира Ибн Рашида. Он командовал турецкой кавалерией при Шайбе и там был захвачен в плен[23 - В апреле 1915 г. английский экспедиционный корпус, высадившийся в Нижней Месопотамии, победил при Шайбе (селении к юго-востоку от Басры) турецкие отряды]. Как только эль-Мухлюс услышал о восстании шерифа, он добровольно поступил к тому на службу и был первым кадровым офицером, присоединившимся к Фейсалу. Сейчас он номинально являлся его адъютантом.

Мавлюд эль-Мухлюс с горечью жаловался, что восставшие во всех отношениях скверно экипированы. Это и являлось главной причиной их настоящего опасного положения. Они получали от шерифа ежемесячно тридцать тысяч фунтов стерлингов, но мало муки и риса, мало ячменя, мало винтовок, недостаточно боевых припасов и совершенно не получали ни пулеметов, ни горных орудий, ни технической помощи, ни информации.

Тут я остановил Мавлюда и сказал ему, что мой приезд именно и должен выяснить, в чем они испытывают недостаток, чтобы составить доклад об этом, и что я смогу работать с ними лишь в том случае, если они объяснят мне свое общее положение. Фейсал согласился со мной и рассказал мне историю своего восстания с самого его начала.

Первый натиск на Медину, 10 июня 1916 года, оказался безнадежным делом. Арабы были плохо вооружены и нуждались в боевых припасах, турки же были снабжены великолепно. В самый критический момент клан бен-али дрогнул, и арабы были отброшены от стен. Затем турки открыли по ним огонь из орудий, чем устрашили арабов, непривычных к артиллерийской пальбе. Племена аджейль и атейба отступили на безопасное место и отказались вновь идти на штурм.

Часть соплеменников бен-али объявила турецкому командованию, что они сдадутся, если их деревни будут оставлены в покое. Фахри-паша, с 17 июня командовавший четырнадцатитысячным гарнизоном Медины, заигрывал с ними и, усыпив их бдительность, обложил своими войсками занятое повстанцами предместье Ауали, приказав штурмовать его и перебить всех, кого найдут в его стенах. Сотни жителей были ограблены и заколоты, а дома их сожжены. В огонь одинаково бросали и оставшихся в живых, и трупы. Фахри и его люди учились искусству убивать, уничтожая на севере армян[24 - Весной 1915 г. под влиянием успехов русских войск в Турецкой Армении развернулось восстание местного населения (главным образом вокруг озера Ван). Однако начавшееся в мае наступление 4-го Кавказского корпуса русских не спасло армян от резни, развернутой в армянских областях турецкими войсками, одним из командиров которых был Фахри].

Это печальное знакомство с турецкой манерой войны потрясло и возмутило всю Аравию, ибо первым правилом войны у арабов является неприкосновенность женщин, вторым – пощада жизни и чести детей, еще неспособных сражаться с мужчинами, и третьим – имущество, которое невозможно унести с собой, должно быть оставлено нетронутым.

Арабы и Фейсал поняли, что они наткнулись на нечто невиданное, и отступили, дабы выиграть время и привести в порядок свои ряды. Не могло быть и речи о сдаче: разграбление Ауали посеяло неискоренимую вражду к туркам и возложило на арабов долг сражаться до последней капли крови. Но им стало ясно, что борьба будет длительной и едва ли они могут ожидать победы, имея единственным оружием старинные, заряжающиеся с дула ружья.

Поэтому они отступили от равнин вокруг Медины в горы и отдыхали, пока Али и Фейсал слали гонца за гонцом в Рабег, где находилась их морская база, чтобы узнать, когда можно ждать прибытия свежих войск, припасов и новых денег.

Восстание началось в свое время внезапно, согласно точному приказу их отца. Но старик, слишком независимый, чтобы посвящать во все своих сыновей, не разработал с ними никаких планов на случай, если борьба затянется. Поэтому пока что они получили лишь немного провианта. Позднее им доставили несколько японских винтовок – в большинстве испорченных. Те стволы, которые все же казались целыми, были настолько непрочны, что разрывались при первом испытании. Денег совершенно не было прислано, но взамен их Фейсал наполнил камнями ящик изрядных размеров, запер его, заботливо обвязал веревкой и, поручив охрану во время дневных переходов собственным рабам, каждый вечер при всех вносил его в свой шатер. Подобными театральными эффектами братья пытались удержать тающие отряды.

Наконец Али отправился в Рабег, чтобы разузнать, что там случилось. Он выяснил, что шейх Гуссейн Мабейриг, старшина местного племени, пришел к твердому выводу, что победу одержат турки (он уже дважды пытался вступать с ними в переговоры, но оба раза терпел полную неудачу), и в соответствии с этим решил, что лучше всего примкнуть к ним. Так как англичане выгрузили на берег для шерифа различные припасы, то он решил присвоить их и тайком перенес на свои склады. Али устроил демонстрацию, послав настоятельное требование своему сводному брату Зейду[25 - Зейд – младший сын Гуссейна], чтобы тот присоединился к нему с подкреплениями из Джидды. Гуссейн в страхе улизнул в горы и был объявлен вне закона. Оба шерифа овладели его деревнями. Они нашли там запасы оружия и провианта для своих войск на целый месяц. Однако соблазн отдыха оказался для них слишком силен – они обосновались в Рабеге.