Двое на башне

Колонна теперь представляла собой гораздо более внушительное сооружение, чем то казалось с дороги, или из парка, или из окон Уэлланд-Хауса, ее резиденции неподалеку, откуда она сотни раз видела ее, но никогда не испытывала достаточного интереса к деталям, чтобы исследовать их. Колонна была воздвигнута в прошлом веке как вещественное напоминание о прадедушке ее мужа, досточтимом офицере, павшем на американской войне, а причина отсутствия интереса к ней отчасти объяснялась ее отношениями с этим мужем, о которых подробнее расскажем позже. Это не было чем-то большим, нежели простым желанием хоть чем-нибудь заняться – постоянным желанием ее странно одинокой жизни, которое и привело ее сейчас сюда. Она была в настроении приветствовать все, что могло бы хоть в какой-то мере рассеять почти убийственную скуку. Она была бы рада даже несчастью. Она слышала, что с вершины столпа видны четыре графства. Какой бы приятный эффект ни был получен от осмотра четырёх графств, она решила насладиться им сегодняшним днем.

Поросшая елями вершина холма была (по мнению некоторых знатоков) старым римским лагерем, – а если это было не так (как настаивали другие), то старым британским замком, или (как клялись остальные) старым саксонским полем Витенагемот[2 - Витенагемот (иногда сокращается до витан; др.-англ. witenagemot: букв. собрание мудрых) – народное собрание в англосаксонский период истории Англии.], – с остатками внешнего и внутреннего валов: извилистая тропа вела вверх по легкому подъему между их пересекающимися концами. Ветви деревьев образовывали мягкий ковер вдоль всего маршрута, иногда заросли ежевики загораживали просветы между стволами. Вскоре она стояла прямо у подножия колонны.

Сооружение было построено в тосканском стиле классической архитектуры и на самом деле представляло собой башню, полую, со ступенями внутри. Мрак и безлюдность, царившие вокруг нее, были поразительны. Стенание окружающих деревьев было здесь особенно выразительно; движимые легким ветерком, их тонкие прямые стволы быстро раскачивались, словно перевернутые маятники; в то время как отдельные ветви и сучья терлись о бока колонны или иногда трещали, задевая друг друга. Ниже уровня их вершин каменная кладка была покрыта пятнами лишайника и плесенью, так как солнце никогда не пробивалось сквозь это стонущее облако иссиня-черной растительности. В стыках каменной кладки росли подушечки мха, и тут и там тенелюбивые насекомые выгравировали на известковом растворе узоры, ничего не значащие в человеческом смысле, но любопытные и наводящие на размышления. Над деревьями дело обстояло иначе: столп беспрепятственно поднимался в небо, яркий и жизнерадостный, чистый и залитый солнечным светом.

Это место редко посещал пешеход, разве что в сезон охоты. О редкости человеческого вторжения свидетельствовали лабиринты кроличьих троп, перья пугливых птиц, экскременты рептилий, а также хорошо протоптанные тропки белок вниз по стволам, а оттуда в сторону прочь. Тот факт, что лесонасаждение представляло собой остров посреди пахотной равнины, в достаточной степени объяснял это отсутствие посетителей. Мало кто, не привыкший к таким местам, может знать об изолирующем эффекте вспаханной земли, когда никакая необходимость не заставит людей пересечь ее. Этот округлый холм, заросший деревьями и ежевикой, стоящий в центре вспаханного поля площадью около девяноста или ста акров, вероятно, посещали реже, чем скалу посреди озера такого же размера.

Она обошла колонну и с другой стороны обнаружила дверь, через которую можно было попасть внутрь. Краска, если на ней когда-либо была краска, была вся смыта с дерева, и по гниющей поверхности досок сбегали красными разводами потёки ржавчины с гвоздей и петель. Над дверью красовалась каменная табличка, на которой, по-видимому, были написаны буквы или слова; но надпись, какой бы она ни была, скрывалась за пластырем из лишайника.

Здесь стоял этот амбициозный кусок каменной кладки, возведенный как самое заметное и неизгладимое напоминание о человеке, которое только можно было вообразить; и все же весь вид мемориала свидетельствовал о забвении. Вероятно, не более дюжины человек в округе знали имя увековеченной персоны, при этом, возможно, ни одна душа не помнила, была ли колонна полой или цельной, с табличкой, объясняющей дату ее постройки и назначение, или без нее. Сама леди последние пять лет жила всего в миле от нее и до сих пор ни разу к ней не приближалась.

Она медлила подниматься одна, но, обнаружив, что дверь не заперта, толкнула ее ногой и вошла. Внутри обнаружился обрывок писчей бумаги, привлекший ее внимание своей свежестью. Значит, вопреки ее предположению, какое-то человеческое существо знало это место. Но на бумаге было пусто, никакой зацепки; и тем не менее, чувствуя себя хозяйкой колонны и всего, что вокруг, самоуверенности ее было достаточно, чтобы идти дальше. Лестница освещалась через щели в стене, и подняться наверх было нетрудно, так как ступени были совершенно нетронуты временем. Люк, ведущий на крышу, был открыт, и, выглянув из него, она увидела интересное зрелище.

Юноша сидел на табурете в центре крытой свинцом площадки, которая образовывала вершину колонны, его глаз был прикован к концу большого телескопа, стоявшего перед ним на станине. Такого рода присутствие было неожиданным, и дама отступила в тень проема. Единственным следствием влияния на него ее шагов, был нетерпеливый взмах руки, который он сделал, не отрывая глаз от прибора, как бы запрещая ей прерывать его.

Оставаясь там, где она остановилась, дама изучала облик человека, вполне чувствовавшего себя как дома в сообружении, которое она считала своей бесспорной собственностью. Этого юношу можно было бы охарактеризовать таким словом, какое рассудительный летописец не стал бы охотно использовать в данном случае, предпочитая приберечь его для создания образов противоположного пола. То ли из-за того, что это состояние вряд ли принесет глубокое счастье, то ли по какой-либо другой причине, но сказать в наши дни, что юноша красив, не значит воздать ему того уважения, которое это выражение имело бы, если бы он жил во времена Классического словаря. В действительности же дело обстоит настолько наоборот, что это утверждение создает неловкость, если не сказать больше. Прекрасный юноша обычно так опасно граничит с начинающим хвастуном, который вот-вот станет Лотарио[3 - Лотарио – мужское имя, обозначающее бессовестного соблазнителя женщин, основанное на персонаже Дерзкого любопытного мужчины, истории в истории романа Мигеля де Сервантеса «Дон Кихот» 1605 года.] или Хуаном[4 - Дон Хуан, или Жуан, также известный как Дон Джованни (итальянский), легендарный вымышленный испанский развратник, посвятивший свою жизнь соблазнению женщин. Известные версии истории включают пьесу 17-го века «Эль бурладор де Севилья и конвидадо де Пьедра» («Севильский обманщик и каменный гость») Тирсо де Молины, оперу 1787 года «Дон Жуан» на музыку Моцарта и либретто Лоренцо да Понте, а также сатирическую эпическую поэму «Дон Жуан» лорда Байрона.] среди соседских девиц, что при должном понимании нашего теперешнего молодого человека его возвышенная невинность в любых мыслях о его собственной материальной стороне, или стороне других, утверждается самым горячим образом, и в него нужно так же горячо верить.

Таким, каким он был, юноша и сидел там. Солнце светило ему прямо в лицо, а на голове из-под черной бархатной шапочки выбивалась вьющаяся прядь очень светлых блестящих волос, хорошо сочетавшихся с сильным румянцем на его щеках.

У него был такой же цвет лица, каким Рафаэль одарил лицо юного сына Захарии[5 - Вероятно, имеется в виду картина Рафаэля Санти «Иоанн Креститель в пустоши», 1518—20 гг.], – цвет лица, который был хотя и ясным, но достаточно далеким от девственной нежности и предполагал обильное воздействие солнца и ветра на него. Черты лица были достаточно прямыми, чтобы исправить первое впечатление наблюдателя, что это голова девушки. Рядом с ним стоял маленький дубовый столик, а перед ним – подзорная труба.

У его гостьи было достаточно времени, чтобы сделать эти наблюдения; и она, возможно, сделала их тем более чутко, что сама принадлежала к совершенно противоположному типу. Ее волосы были черны, как полночь, глаза имели не менее глубокий тон, а цвет лица демонстрировал богатство, необходимое для поддержания этих решительных черт. По мере того, как она продолжала смотреть на симпатичного парня перед ней, очевидно, настолько погруженного в какой-то умозрительный мир, что едва ли замечавшего реальный, жаркие волны ее горячего темперамента начинали заметно светиться вокруг нее, и квалифицированный наблюдатель мог бы уже по одному этому предположить, что в ее жилах течет романтическая кровь.

Но даже интерес, проявленный к юноше, не смог надолго приковать ее внимание, и, поскольку он больше не проявлял никаких признаков отведения взгляда от инструмента, она нарушила молчание словами:

– Что вы видите? Где-то что-то происходит?

– Да, настоящая катастрофа! – не оборачиваясь, автоматически пробормотал он.

– Что?

– Буря на солнце.

Леди сделала паузу, как бы обдумывая значимость этого события по шкале земной жизни.

– А будет ли это иметь какое-то значение для нас? – спросила она.

Молодой человек в это время, казалось, пробудился к осознанию того, что с ним разговаривает кто-то необычный; он повернулся и вздрогнул.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я думал, это моя родственница пришла позаботиться обо мне! Она часто приходит примерно в это время.

Он продолжал смотреть на нее и даже забыл о солнце, именно такое обоюдное влечение, какое можно было ожидать между темноволосой леди и белокурым юношей, виднелось на их лицах.

– Не позволяйте мне прерывать ваши наблюдения, – заметила она.

– Ах, нет! – воскликнул он, снова приникая к окуляру; после чего его лицо снова утратило оживление, которое придало ему ее присутствие, и стало неподвижным, как у бюста, хотя к безмятежности покоя и добавилась чувствительность жизни. Выражение, появившееся на его лице, было выражением благоговения. Вполне уместно было бы сказать, что он боготворил солнце. Среди различных проявлений этого культа, преобладавшего с тех пор, как первое разумное существо увидело склонявшееся к западу светило, как это сейчас наблюдал молодой человек, его почитание было не самым слабым. Он был вовлечен в него, и это можно было назвать очень сдержанной или вышколенной формой этого первого и самого естественного поклонения.

– Хотели бы вы посмотреть на это? – возобновил он разговор. – Это событие, свидетелем которого можно стать лишь раз в два-три года, хотя оно и может происходить достаточно часто.

Она согласилась, посмотрела в затененный окуляр и увидела крутящуюся массу, в центре которой, казалось, был обнаженный до самой сердцевины пылающий шар. Это был взгляд в огненный водоворот, происходящий там, где никто никогда не был и никогда не будет.

– Это самая странная вещь, которую я когда-либо видела, – промолвила она.

Он стал смотреть в телескоп снова, пока, гадая, кем бы мог быть ее собеседник, дама не спросила:

– Вы часто здесь бываете?

– Каждую ночь, когда не облачно, и часто днем.

– Ах, ночью, конечно. Небеса, должно быть, прекрасны с этой точки.

– Они, скорее, кажутся отсюда больше, чем прекраснее.

– И правда! Вы полностью завладели этой колонной?

– Полностью.

– Но это моя колонна, – воскликнула она с улыбающейся резкостью.

– Значит, вы леди Константин, жена отсутствующего сэра Блаунта Константина?

– Да, я леди Константин.

– А, тогда я согласен, что башня принадлежит вашей светлости. Но вы позволите мне арендовать ее у вас на время, леди Константин?

– Вы и так сделали это, позволяю я или нет. Однако в интересах науки желательно, чтобы вы продолжили свою аренду. Полагаю, никто не знает, что вы здесь?

– Вряд ли кто-нибудь.

Затем он отвел ее на несколько ступенек вниз, вглубь помещения, и показал несколько хитроумных приспособлений для хранения рукописей.

– Никто никогда не приближается к колонне, или, как ее здесь называют, Рингс-Хилл Спир, – продолжал он, – и, когда я впервые поднялся на нее, здесь уже тридцать или сорок лет никого не было. Лестница была завалена галочьими гнездами и перьями, но я все здесь убрал.

– Насколько я поняла, колонна всегда была заперта?

– Да, так оно и было. Когда она была построена в 1782 году, ключ был передан моему прадеду для хранения его на случай, если вдруг понадобится посетителям. Он жил как раз там, где я сейчас живу.

Юноша кивком указал на небольшую лощину, лежащую сразу за окружавшей их вспаханной землей.

– Он хранил его в своем бюро, и, поскольку бюро перешло к моему деду, потом к моей матери и, наконец, ко мне, ключ перешел вместе с ним тоже. Первые тридцать или сорок лет никто никогда не спрашивал о нем. Однажды я увидел его, ржавый, лежавший на своем месте, и, обнаружив, что он от этой колонны, я взял его и вошел. Я оставался здесь, пока не стемнело и не появились звезды, и в ту ночь я решил стать астрономом. Я вернулся сюда из школы несколько месяцев назад и все еще собираюсь стать астрономом.

Он понизил голос и добавил:

– Я стремлюсь ни к чему иному, как к достоинству и должности Королевского астронома, если останусь жив. Возможно, и не останусь.

– Я не понимаю, почему вы должны так думать, – сказала она. – Как долго вы собираетесь держать тут свою обсерваторию?

– Еще около года – пока не получу достаточного практического знакомства с небом. Ах, если бы у меня только был хороший экваториал!