В ритме сердца

Многие скажут – это не самая лучшая работа для молоденькой девушки, и, само собой, я соглашусь. Но уверяю, оголять тело и разводить мужчин на деньги менее постыдно, чем воровать в магазинах или обкрадывать случайных прохожих. А мне, девчонке из бедной неполноценной семьи, не раз приходилось прибегать к подобному способу добывания денег, чтобы суметь свести концы с концами, не остаться без крыши над головой и не упасть в голодный обморок.

В стриптиз-клубе пусть и приходится постоянно натягивать фальшивую улыбку и стойко терпеть чужие прикосновения к телу, но, по крайней мере, мужчины добровольно выкладывают деньги за моё внимание. Незаметно обыскивать чужие карманы в поисках заработка не приходится – а это самое главное.

Как только смываю последние остатки пены, выбираюсь из душа и наспех обматываюсь полотенцем. На дворе конец марта, но природа до сих пор упрямо не желает отпускать зимние морозы, отчего дома холодно и сыро. Особенно после недели отключённого за неуплату отопления.

Сушу волосы, одновременно согреваясь горячим напором воздуха, и торопливо натягиваю тёплую одежду. Повторно рассматриваю своё отражение и ещё раз убеждаюсь, что от эффектной ночной соблазнительницы нет и следа. Лишь синеватые круги под глазами от вечного недосыпа, бледное, истосковавшееся по солнечным лучам лицо, волосы, небрежно скрученные на затылке, свободный спортивный костюм, полностью скрывающий тело, поверх свитер с капюшоном на пару размеров больше меня и потёртые кеды, которым давным-давно место на свалке.

Я абсолютно уверена, что в столь неприметном, мешковатом виде меня не то что клиенты не узнают, но даже менеджер с хореографом клуба, с которыми мне приходится видеться каждую смену.

Встретить кого-либо из посетителей или начальства «Атриума» в столь отдалённом от Даунтауна районе, в котором я живу, просто невозможно. Да и не могу сказать, что я скрываюсь от кого-то.

Точнее, больше не скрываюсь и не боюсь, что меня найдут и поймают за очередную кражу. Но тем не менее прятать своё лицо и личность для меня вошло в привычку, от которой не вижу смысла избавляться. Мне вполне комфортно быть невзрачной, ничем не выделяющейся.

Обычной.

Зачастую это помогает избежать ненужных проблем и опасных ситуаций, которых в моей жизни было достаточно.

Мне не удаётся выйти из дома, не увидев обычную картину своей семьи, состоящую из пьяной парочки, сидящей друг напротив друга за деревянным столом, заставленным распитыми бутылками алкоголя, переполненной окурками консервной банкой и тарелками с обветренной едой.

Ещё пять минут назад я ощущала, как пустой желудок болезненно урчит от голода, но затхлый запах комнаты вперемешку с перегаром, сигаретным дымом и вонью несвежих остатков еды моментально отбивает нестерпимый голод, сменяя его чувством отвращения.

Подлетая к окну, открываю створку нараспашку, и резкий порыв холодного ветра тут же врывается с улицы в дом. Даже сквозь толстовку моя кожа покрывается неприятными мурашками, но лучше замёрзнуть, чем задохнуться от тошнотворного смрада.

– Какого хрена ты делаешь?! – возражает Филипп, явно не разделяя моего мнения, но я никак не реагирую на его пьяный выпад и открываю ещё одно окно.

Для меня он никто. Ничтожество. Жалкое, вредное насекомое, которое я не могу истребить из нашего дома уже который год. Я даже смотреть на него без раздражения не могу, поэтому стараюсь сводить общение с ним к минимуму.

Моё сердце привычно сжимается, когда обращаю взгляд на единственного человека, ради которого я терплю непутёвого отчима, раз за разом набираю дополнительные смены в клубе, чтобы справиться с долгами, и в конце концов, всё ещё не покидаю родной город, отказываясь от своей мечты и желаний.

Облокотившись на грязный стол, мама еле удерживает голову руками, из последних сил справляясь со сном. Не знаю, как много ей потребовалось выпить сегодня, чтобы довести себя до такого невменяемого состояния, что она даже языком пошевелить не может.

– Мама… – Я подхожу к ней ближе, дотрагиваясь до плеча. Не сразу, но она приподнимает голову и смотрит на меня стеклянными, синими глазами, словно не узнавая, кто перед ней стоит.

Маме нет и сорока, но её пагубное пристрастие к алкоголю добавляет к возрасту по меньшей мере пятнадцать лишних лет. Мне давно не хочется плакать, всматриваясь в неопрятный, болезненный и жалкий вид женщины, которую, несмотря ни на что, люблю и всегда буду любить больше всех на свете. Слёз уже нет. Все резервы выплаканы ещё много лет назад. Остался только гнев и сожаление. И первое значительно преобладает.

Каждая капля крови в моём теле вскипает и бурлит от ярости, когда я смотрю на то, во что превратилась Юна Тодорова. Красивая и нежная девушка из крошечного, расположенного у подножия гор городка Болгарии, которой ещё в юном возрасте посчастливилось встретить любовь всей её жизни Стивена Джеймса, молодого начинающего фотографа, которому совсем скоро отдала своё сердце, без раздумий доверилась, вышла замуж и, оставив родные края и близких, последовала за ним через океан в Америку, откуда и был родом мой отец.

Я изо всех сил пытаюсь не забыть отрывки скромной, но счастливой жизни нашей маленькой семьи, но с каждым годом мне всё больше начинает казаться, что первые семь лет детства мне всего лишь приснились. Будто прекрасное прошлое принадлежит вовсе не мне.

Почему-то моменты с отцом особенно сильно застелило туманной пеленой. Всё, что у меня есть – это альбом с его фотографиями, который является любимым лекарством в нередкие моменты полного отчаяния, и смутные воспоминания о том, как вечерами, когда он возвращался с работы, я надевала пачку с пуантами и демонстрировала ему новые танцевальные движения, которым научилась во время занятий в хореографической студии, куда меня отдали ещё в четыре года, рассмотрев во мне бесспорный талант к танцам и постоянное желание быть в центре внимания.

– Моя маленькая звёздочка! – Низкий баритон папы отпечатался в моей памяти лучше, чем его внешность. – Надеюсь, ты не забудешь пригласить меня и маму на шоу, когда станешь звездой Бродвея? – Стоило закончить танец, как крепкие мужские руки шустро обхватили меня за тонкую талию и, взметнув вверх, закружили.

– Папа!!! Папочка!!! – не сдерживаясь, я визжала и радостно смеялась. – Выше! Ещё выше! Хочу быть выше всех!!! – Мне казалось, ещё немного и мне удастся коснуться небес. – Хочу быть выше всех звёзд, папа! – И мы смеялись с ним вместе. Он подбрасывал, а я, растягиваясь всем телом, словно струна, расправляла руки в стороны и представляла, что лечу. Я не боялась упасть и разбиться. Я точно знала, что папа всегда сможет поймать меня, уберечь, защитить. Он же самый сильный из всех, кого я знала.

– Не нужно быть выше всех звёзд, Николина, важнее быть ярче остальных! – Это последние слова отца из детства, которые я сумела сохранить в памяти.

Сейчас мне даже страшно представить разочарованное лицо папы, если бы он увидел, насколько «яркой» стала его маленькая звёздочка. Но мне не о чем переживать. Папа не увидит, а мама не видит даже сейчас, смотря на меня в упор мутным, неосознанным взглядом.

Воспоминания о маме, наоборот, даже с годами не потеряли чёткости и красок. Видимо, моё подсознание специально не желает потерять тот образ любящей всем сердцем свою маленькую дочь женщины, который я всё ещё надеюсь когда-нибудь вернуть. В памяти глубоко отпечатался каждый радостный момент.

Я помню её весёлые и светлые глаза, которыми она смотрела на меня и папу, её искреннюю улыбку на пухлых коралловых губах, когда читала сказки перед сном, помню звонкий, мелодичный голос, когда пела песни во время готовки или ругала меня за очередное детское непослушание. Но голос был не злой, а скорее воспитательный. Она вообще никогда не могла на меня злиться.

Моё детство было наполнено любовью, смехом, нежными объятиями и нескончаемой заботой родителей. Как жаль, что оно решило закончиться несправедливо рано.

Всё изменилось в один день. Всего один миг, одна чужая непростительная ошибка, протяжный скрежет тормозящих колёс об асфальт, резкий удар и тело папы, лежащее в жуткой неестественной позе, и всё в моей жизни изменилось.

Разрываясь криком и слезами, мама закрыла моё лицо, но мне хватило всего секунды, чтобы потом, на протяжении долгих лет, неоднократно видеть в кошмарных снах картину смерти отца. Подобное не забывается, как бы ни хотелось. С этим мне придётся жить и справляться до конца своих дней.

Мне было семь, когда пьяный водитель забрал жизнь папы, но тогда, пребывая в шоковом состоянии, я даже не подозревала, что эта трагедия заберёт у меня не одного, а сразу двоих самых близких и дорогих мне людей. Папу положили в гроб и закопали под землю, оставив на память лишь выгравированное имя на бездушной каменной глыбе, а мама превратилась в живого мертвеца.

Первые дни после похорон она была убита горем настолько, что практически не двигалась. Она могла целый день провести в кровати или сидеть в кресле отца, заворожённо глядя перед собой в одну точку. Лишь потоки слёз по её бледным щекам давали мне понять, что она ещё жива.

К сожалению, папа был детдомовцем, а мама разругалась и оборвала все связи с семьёй, ещё когда покидала Болгарию, поэтому кроме них я не знала других родственников.

Я была совсем ребёнком, но страх потерять единственного родного человека и остаться совсем одной был настолько велик, что мы поменялись с ней ролями. Несмотря на малый возраст, я ухаживала за мамой, как могла и умела: я не отходила от неё ни на шаг, везде следовала по пятам, постоянно обнимала, целовала, плакала вместе с ней, заставляла и помогала есть, пить, мыться. Не могу сказать точно, как долго она пробыла в таком коматозном состоянии. Первые недели прошли, словно в беспросветной мгле, но, к счастью, со временем она понемногу начала приходить в норму. По крайней мере, я так думала.

Через несколько месяцев мама продала наш дом, в который когда-то привёл её папа, обещая десятки лет счастливой совместной жизни. Мы переехали в менее приятный, бюджетный район, а вместо дома меня ожидала квартира площадью втрое меньше.

Мама перевела меня в другую школу и забрала из хореографической студии, сообщив, что нам необходимо по максимуму урезать расходы. В любой другой ситуации для меня это показалось бы концом света, ведь танцы были всем, чем я грезила, стоило лишь научиться ходить. Но без папы во мне погасло и желание танцевать. Ведь его нет, и мне больше не для кого было становиться «звёздочкой».

После обоснования на новом месте мама устроилась в ресторан официанткой, так как без должного образования работу лучше было попросту не найти (до этого нас полностью обеспечивал папа). Также она безукоризненно выполняла все стандартные ежедневные задания прилежной домохозяйки и материнские обязанности, только вот все движения её были словно на автопилоте. Пустые и бездушные. Юна Джеймс больше не была похожа на ту светящуюся, вечно порхающую по дому и подпевающую себе под нос любимые песни маму. Теперь её глаза начинали сверкать лишь от очередной порции подступающих слёз, а со мной разговаривала только по необходимости. Вместе со смертью папы она потухла. Замкнулась в себе. Не было в ней желания жить, всё вокруг потеряло всякий смысл, полное равнодушие ко всему происходящему и окружающему миру. В том числе и ко мне.

Первый год после переезда дался мне тяжелее всего. Новая квартира и район, в котором мы жили, оказались гораздо более неприятными, чем показались мне на первый взгляд. Меня приводили в ужас крики, драки, звуки разбивающихся стёкол и даже оглушительные выстрелы, доносящиеся с улиц. Замечая устрашающие, шумные группы темнокожих и другие невнятные компании, я тут же меняла направление, пытаясь обойти проблемы стороной, а после захода солнца я вообще даже не думала о том, чтобы выйти из дома, и до проступающего холодного пота на спине боялась и переживала за маму, когда её смена в ресторане заканчивалась поздно вечером. И всё это было лишь началом длинного перечня всего ужаса, с которым мне довелось столкнуться после переезда в Энглвуд.

В новой школе тоже сразу не задалось. Я перешла в середине учебного года. Другие дети уже успели завязать между собой дружбу и разделиться на отдельные группы, и пусть никто особо не задирал и не обижал меня, но и сдружиться с новой замкнутой девочкой желания не изъявляли. Да и я сама не пыталась никому понравиться. На тот момент мне было необходимо, чтобы меня просто оставили в покое.

Когда все внутренности скручивало от всепоглощающей тоски по папе и боли от маминой отрешённости, я просто пыталась стойко вытерпеть очередной учебный день до конца без лишних проблем и происшествий.

Я не позволяла себе плакать в школе и в присутствии мамы, чтобы лишний раз не огорчать, но каждый раз, возвращаясь с учёбы, стоило забежать в наш подъезд, я поднималась на этаж чердака, где никто никогда не ходил, и позволяла накопившейся лавине прорваться, опустошая душу до конца.

Не было громких, душераздирающих рыданий на всю лестничную площадку дома. Я плакала почти беззвучно, задыхаясь и захлёбываясь потоком обжигающих слез. Мне не хотелось, чтобы меня видели или слышали. Ведь во всём мире не было никого, с кем я могла бы поделиться своей грустной историей, разделить неутихающую боль от потери близкого человека и почувствовать поддержку. Не было никого. Поэтому не оставалось иного варианта, как справляться со своей болью в одиночестве.

И со временем плач у чердака стал в своём роде утешительным ритуалом. Полчаса безудержных слёз наполняли меня силой и выдержкой скрывать горечь утраты, не сдаваться, не опускать руки в неопределённых отношениях с мамой и не поддаваться влиянию страха от неизвестности того, что нас ждёт впереди.

Во время очередной «спасательной» слезливой сессии, с головой окунувшись в бушующее море своей горечи и переживаний, я не расслышала и не заметила присутствия постороннего рядом со мной. Только когда чья-то ладонь коснулась плеча, испугавшись я оторвала голову от колен, с силой стукнувшись затылком об впереди стоящего человека.

– Не подходи ко мне!!! – увидев перед собой незнакомца, срывающимся голосом прокричала я, и трясясь от страха, начала рыться в школьном портфеле в поисках перцового баллончика, который мама всё-таки купила мне в целях самозащиты.

– Ты что, больная? – последовал раздражённый ответ от худощавого, но высокого мальчика, явно немного старше меня. Он нервно натирал пальцами подбородок, по которому, по всей видимости, пришёлся мой удар, и озадаченно следил за моими действиями.

– Я сказала, не подходи ко мне!!! – я повторила ещё громче, продолжая искать несчастное оружие защиты среди нескончаемого количества школьных принадлежностей.

– Да не кричи ты – всех соседей напугаешь! – приглушённо рявкнул он, делая шаг к лестничным перилам и поглядывая на нижние этажи.

– Отойти от меня подальше, иначе буду кричать! – Я не собиралась успокаиваться, пока не почувствую себя в полной безопасности. Страх перекрывал рассудок и не позволял мне адекватно оценить ситуацию.

Мальчик недовольно фыркнул, но отошёл в другой угол этажа.