Жажда

– Всегда пожалуйста.

Пятнадцать минут спустя я уже вышла из душа, надев мою любимую пижаму – концертную футболку с изображением Гарри Стайлза, выпущенную по случаю его первого сольного тура, и синие флисовые штаны с рисунком из белых и желтых маргариток. И обнаруживаю, что Мэйси танцует под песню того же Гарри Стайлза «Watermelon Sugar».

Одно слово – кисмет.

Мэйси охает и ахает по поводу моей эксклюзивной футболки, как я и ожидала, но в остальном оставляет меня в покое. Если не считать ее настоятельного напоминания о том, что мне надо целиком выпить большую бутылку воды и принять таблетки.

На моей тумбочке стоит миска куриного супа с лапшой, но сейчас у меня уже нет сил что-то есть. Я ложусь в кровать и натягиваю на голову ярко-розовую простыню и ярко-розовое одеяло.

Последнее, о чем я думаю перед тем, как погрузиться в сон, – это то, что, несмотря ни на что, сейчас мне впервые со дня гибели моих родителей не пришлось делать над собой усилие, чтобы не расплакаться в ду?ше.

Глава 6

Мне правда не хочется лепить снеговика

Просыпаюсь я медленно, с туманом в голове и каменной тяжестью в теле. И только через секунду вспоминаю, где я нахожусь – на Аляске, – и понимаю, что наполняющий комнату тихий храп издает Мэйси, а не Хезер, в комнате которой я ночевала последние три недели.

Я сажусь на кровати, пытаясь не замечать доносящиеся до меня непривычные звуки: вой, рык и рев – и даже время от времени истошные звериные вопли. От этих леденящих звуков психанул бы любой, а девушка, выросшая в городе, и подавно, но я успокаиваю себя тем, что между мною и здешними дикими зверями возвышается гигантская каменная стена…

Однако, если честно, мой мозг никак не может угомониться не потому, что здесь, на Аляске, все кажется мне таким чужим. Да, здесь все диковинно, странно, но теперь, когда я заставила себя выкинуть из головы все помыслы о моей прежней жизни, меня разбудило отнюдь не это; я смотрю на часы – 3.23 ночи. И отнюдь не это не дает мне заснуть опять.

Все дело в нем.

В Джексоне Веге.

После того как он проигнорировал меня перед входом в коридор и я почувствовала злость, смятение и такую острую обиду, что мне не хочется признаваться в ней даже себе самой, я смогла узнать о нем только одно – что он самый популярный парень в Кэтмире. И что он устрашающ… кроме шуток. Впрочем, об этом можно было догадаться и не имея хрустального шара.

Но все это не имеет значения, потому что я решила, что больше ничего не желаю о нем знать.

Как не желаю знать и его самого.

Но стоит мне закрыть глаза, и я вижу его так ясно. Его стиснутые зубы. Тонкий шрам, пересекающий лицо. Черный лед его глаз, в которых я на секунду – всего лишь на секунду – смогла увидеть, что о боли он знает не меньше, чем я сама. А может быть, и больше.

И сейчас, сидя в темноте, я в основном думаю именно об этом. Из-за этой его боли я беспокоюсь о нем, хотя мне должно быть все равно.

Интересно, откуда у него этот шрам? Одно ясно – наверняка это было ужасно. Жутко. Мучительно. Невообразимо.

Наверное, поэтому он и был так холоден со мной. Поэтому убеждал меня уехать, а когда я отказалась, в конце концов выдал это свое смехотворное и, должна признаться, немного обескураживающее предостережение.

По словам Мэйси, он устрашающий тип… Значит ли это, что он со всеми ведет себя так, как со мной? А если да, то почему? Просто потому, что он придурок? Или же его боль так велика, что справиться с ней он может, только внушая всем страх, чтобы держать их на расстоянии? Или, увидев шрам и сердитый взгляд, люди сами решают обходить его стороной?

Это ужасная мысль, но мне она абсолютно понятна. Нет, сама я не внушаю людям страх, но хорошо знаю, каково это, когда они предпочитают обходить тебя стороной. После смерти моих родителей почти все мои старые друзья отдалились от меня. Осталась только Хезер. Это потому, объяснила мне ее мать, что гибель моих родителей напоминает им о том, что все мы смертны и что их близкие тоже могут умереть. Как и они сами.

Я понимала, что с точки зрения логики мать Хезер права – они просто-напросто пытались защитить себя единственным известным им путем. Но от этого их отчуждение не становилось менее мучительным. И чувство одиночества тоже.

Взяв с тумбочки телефон, я посылаю Хезер пару коротких сообщений – что мне следовало сделать еще раньше. В них я пишу, что добралась благополучно, и объясняю ей, что у меня горная болезнь.

Затем снова ложусь и пытаюсь заставить себя заснуть опять. Но теперь сна у меня нет ни в одном глазу и в голове неотвязно крутятся мысли об Аляске, школе и Джексоне, сливаясь воедино. Я пытаюсь выкинуть их из головы, но они не уходят.

И внезапно на меня наваливается все разом. Все мысли, которые я гнала от себя, добираясь сюда. О моих родителях, о том, что мне пришлось оставить Сан-Диего и моих друзей, об этом дурацком перелете до Хили. О том, что Мэйси надеется стать моей подругой, о том, как Джексон сначала смотрел на меня, а потом не смотрел, о том, что он мне сказал. О том, сколько одежек мне придется напяливать на себя, чтобы не замерзнуть. О том, что из-за здешних холодов я фактически заперта в этом замке.

Все это сливается в одну большущую карусель страха и сожалений, которая все крутится, крутится в моем мозгу. Ни одну из этих мыслей я не смогла бы сформулировать ясно, ни один из этих образов нельзя отделить от остальных, и моей душой безраздельно владеет сейчас только одно чувство – чувство обреченности, ощущение приближающегося конца.

Когда я так распсиховалась в прошлый раз, мать Хезер сказала мне, что после подобной утраты вполне нормально испытывать эмоции, которые слишком сильны. Стеснение в груди, вихрь мыслей, трясущиеся руки, ощущение, что сейчас на меня обрушится весь мир и погребет меня под собой, – все это совершенно нормально. Мать Хезер психотерапевт, так что кому это знать, как не ей, но сейчас мне кажется, что мои нынешние ощущения все-таки не нормальны.

Они навевают жуть.

Я понимаю, что мне следует оставаться на месте: этот замок огромен и я понятия не имею, где тут что находится, но по опыту я знаю, что если буду и дальше торчать здесь, уставившись в потолок, то в конце концов заработаю полноформатную паническую атаку. Так что я делаю глубокий вдох и с усилием встаю. Надеваю кроссовки, хватаю толстовку с капюшоном и иду к двери.

Когда мне не спалось дома, я обычно выходила на пробежку, даже если на часах было три ночи. Но здесь об этом не может быть и речи. И не только потому, что снаружи стоит лютый холод, но и потому, что один бог знает, какой дикий зверь ждет меня там в этот ночной час. Недаром же все последние полчаса я слышала его вой, рык и рев.

Но замок велик, и в нем длинные коридоры. Пусть я, наверное, и не смогу по ним бегать, но могу хотя бы исследовать Кэтмир. И посмотреть, что мне удастся здесь найти.

Дверь за собой я закрываю осторожно, тихо – мне совсем не хочется разбудить Мэйси, которая была ко мне так добра, и иду по коридору, направляясь к лестнице.

Здесь еще более жутко, чем я ожидала. Я думала, что ночью коридоры будут ярко освещены – протоколы безопасности и все такое, – но это не так, света здесь почти нет. И мне чудится, что рядом движутся какие-то таинственные тени.

У меня мелькает мысль: может быть, лучше все-таки вернуться в комнату и забыть об исследовании замка? Это длится всего секунду, но опять запускает в моем мозгу мысленную карусель, и справиться с ней я не в силах.

Я достаю телефон и включаю его фонарик. Тени исчезают, и теперь этот коридор выглядит как любой другой. Если, конечно, не считать стены из грубо отесанного камня и старомодных гобеленов.

Я понятия не имею, куда иду, знаю только, что мне хочется поскорее покинуть этаж, где живут ученики. Мне тяжело думать даже об общении с Мэйси, а общаться с кем-то другим – для меня это сейчас было бы и вовсе невозможно.

Я без проблем добираюсь до длинной винтовой лестницы и, перешагивая через ступеньки, спускаюсь на первый этаж. После того как я приняла душ, Мэйси вскользь упомянула, что именно там находится кафетерий, а также библиотека и несколько классов. Классы имеются и в других зданиях школы, но большая часть основных предметов преподается внутри замка, и лично меня это только радует. Чем меньше мне придется находиться вне помещения в такой мороз, тем лучше.

Здесь коридоры также увешаны гобеленами, потертыми и выцветшими от времени. Тот, который нравится мне больше всего, тянется во всю стену и полон ярких цветов. В нем переплетены фиолетовые, розовые, желтые, зеленые нити, и поначалу мне кажется, что это какая-то бессмыслица, но тут я освещаю фонариком более широкий участок и вижу, что на гобелене изображено северное сияние.

Мне всегда хотелось посмотреть на этот феномен, но из-за связанных с моим переездом на Аляску тревог я совсем позабыла, что здесь у меня есть отличная возможность понаблюдать его во всей красе.

Эта мысль заряжает меня особой энергией, и я иду к огромным парадным дверям, ведущим в передний двор. Я не так глупа, чтобы бродить по снегу в толстовке и пижамных штанах, но, быть может, я смогу высунуть голову наружу, чтобы поискать глазами северное сияние на ночных небесах.

Возможно, это плохая идея и мне следует вернуться в кровать и полюбоваться этим явлением в какую-нибудь другую ночь, но теперь, когда мысль о нем засела в моем мозгу, я уже не могу ее прогнать. Отец часто рассказывал мне о северном сиянии, и любование им находилось на одном из первых мест в списке моих желаний. И теперь, когда оно, возможно, так близко, я просто не могу не посмотреть на него.

Я пользуюсь фонариком в телефоне, чтобы осветить путь к дверям. Поднимаю его, чтобы отпереть их, но тут обе двери вдруг распахиваются. И в них входят двое парней, одетых только в концертные ретрофутболки, джинсы и ботинки на шнурках. Ни курток, ни свитеров, ни даже толстовок. Только рваные джинсы производства фирм «Мотли Крю» и «Тимберленд». Ничего более дикого я еще не видала, и меня невольно посещает мысль, что, возможно, в этом замке, как в Хогвартсе, обитают привидения. Призраки тех, кто умер на каком-то рок-концерте 80-х годов.

– Нуте-с, нуте-с, нуте-с. Похоже, мы вернулись как раз вовремя, – говорит более высокий из парней. У него медная кожа, темные волосы, стянутые в хвост, а в носовую перегородку вставлено черное кольцо. – Что ты тут делаешь, Грейс? Почему ты не в кровати?

В его голосе есть нечто такое, от чего у меня по коже бегут мурашки.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Он смеется:

– Ты же новенькая, не так ли? Тут все знают, как тебя зовут. Грейс. – Он делает шаг, оказывается совсем близко от меня, и я могла бы поклясться, что он втягивает в себя мой запах, что опять-таки совершенно дико. И определенно не похоже на поведение призрака. – А теперь ответь на мой вопрос: что ты тут делаешь? Почему ты не в теплой кровати?

Я решаю не говорить ему о северном сиянии – тем более что я мельком видела небо, и оно представляет собой просто усыпанную звездами черноту, которую можно увидеть и в других частях света. Еще одно разочарование в длинной череде разочарований.

– Мне хотелось пить, – неумело лгу я, обхватив себя руками в попытке противостоять холоду, который проник в вестибюль вместе с ними, – и я решила поискать тут воды.