Хладнокровное убийство

– Люди говорят, что я суровая тетка, но эта история с Клаттерами проняла даже меня, – признавалась она подруге. – Не представляю, кто мог это сделать! Наслушавшись всякой дичи, которую тут несли, я сначала решила – Бонни. Глупо, конечно, но ведь подробностей никто не знал, и многие тогда подумали «а вдруг она» – из-за ее припадков. А теперь никто не знает, что и думать. Такое убийство можно совершить только из ненависти. И убийца наверняка знал дом как свои пять пальцев. Но кто их мог ненавидеть, Клаттеров? Ни от кого я не слышала о них худого слова; так, как их, у нас никого не любили, и если уж с ними такое случилось, то кто тогда застрахован, спрашиваю я вас? Один старик, который сидел у меня тут в то воскресенье, точно сказал, почему теперь никто не может уснуть; он сказал: «Все, кто здесь живет, – наши друзья. Других нет». Вот это и есть самое скверное. Ужасно, когда соседи не могут смотреть друг на друга без этакого подозрительного прищура! Знаю, с такими мыслями трудно примириться, но я уверена, что, когда выяснят, кто преступник, это потрясет нас еще больше, чем само убийство.

* * *

Миссис Боб Джонсон, жена агента Нью-Йоркской страховой компании, превосходно готовит, но воскресный обед так и не был съеден – по крайней мере, не был съеден горячим, – потому что в тот миг, когда ее муж вонзил нож в жареного фазана, ему позвонил друг.

– И тогда, – вспоминает он со скорбью, – я впервые услышал о том, что произошло в Холкомбе. Я не поверил. Я не мог позволить себе поверить. Господи, у меня был чек Клаттера, при себе, в кармане пиджака. Листок бумаги стоимостью восемьдесят тысяч долларов – если то, что я услышал, была правда. Но я подумал, что этого не может быть, наверное, произошла ошибка, так не бывает, не бывает так, чтобы сегодня ты продал человеку большой полис, а завтра он оказался мертв. И не просто мертв, а убит. То есть компенсация выплачивается в двойном размере. Я не знал, что делать. Я позвонил нашему менеджеру в Уичито. Сказал ему, что получил чек, но еще не оформил, и спросил, что он мне посоветует. Гм, ситуация была щекотливая. Казалось бы, с юридической точки зрения мы не обязаны выплачивать страховку. Но с нравственной точки зрения – другое дело. Естественно, мы решили поступить по совести.

Два человека, которым это благородное решение принесло прямую выгоду, – Эвиана Джарчоу и ее сестра Беверли, единственные наследницы отцовского состояния, – находились в тот момент на пути в Гарден-Сити. Беверли ехала из Уинфилда, штат Канзас, где она гостила у своего жениха, а Эвиана – из собственного дома в Маунт-Кэрроле, штат Иллинойс. Постепенно, в течение дня, были извещены и другие родственники, в их числе – отец мистера Клаттера, двое братьев, Артур и Кларенс, и сестра, миссис Гарри Нельсон, все живущие в Ларнеде, штат Канзас, а также вторая сестра, миссис Элейн Селсор из Палатки, штат Флорида. Кроме того, родители Бонни Клаттер: мистер и миссис Артур Б. Фокс, которые жили в Пасадене, штат Калифорния, и три ее брата – Гарольд из Визалии, штат Калифорния; Говард из Орегона, штат Иллинойс; и Гленн из Канзас-Сити, штат Канзас. Да, по сути дела, почти все, кто был в списке гостей Клаттеров на День благодарения, получили это сообщение, кто по телефону, кто по телеграфу, и почти все немедленно отправились на традиционную встречу рода Клаттеров, только состоялась она не за праздничным столом, а на кладбище.

В это время в «Учительской» Уилма Кидвелл старалась держать себя в руках, потому что Сьюзен, хоть и совершенно опухла от слез и обессилела от приступов тошноты, безутешно твердила, что должна идти – срочно бежать – за три мили на ферму Раппов.

– Как ты не понимаешь, мама? – говорила она. – Что будет с Бобби, когда он об этом услышит? Он любил ее. И я любила. Он должен все узнать от меня.

Но Бобби уже знал. По пути домой мистер Эволт остановился на ферме Раппов. Он посовещался со своим другом Джонни Раппом, отцом восьмерых детей, из которых Бобби был третьим. Вместе двое мужчин направились в «ночлежку» – постройку, отделенную от собственно дома, который не мог вместить всех отпрысков Раппа. Мальчики жили в «ночлежке», девочки «дома». Бобби как раз застилал кровать. Он выслушал мистера Эволта, не задал ни одного вопроса и поблагодарил его за приезд. Потом он вышел во двор. Ферма Раппа стоит на высокой равнине, и с нее ему были хорошо видны золотящиеся поля «Речной Долины»; целый час он смотрел на них не отрываясь. Его пытались отвлечь, но безуспешно. Прозвонил колокол к обеду, и мать стала звать Бобби в дом – и звала до тех пор, пока наконец ее муж не сказал: «Не надо. Оставь ты его».

Ларри, младший брат Бобби, тоже отказался повиноваться колоколу. Он ходил вокруг Бобби кругами, не в силах помочь, но горя желанием что-то сделать, даже несмотря на то, что ему было велено «убираться». Потом, когда его брат пошел через поля к Холкомбу, Ларри увязался следом.

– Эй, Бобби. Послушай. Если уж мы куда-то идем, может, лучше взять машину?

Брат не отвечал. Он нарочно шел пешком, точнее, даже бежал, но Ларри не составляло труда идти с ним вровень. Хотя ему было еще только четырнадцать, он был выше ростом, выносливее, и ноги у него были длиннее. А Бобби, при всех своих спортивных заслугах, был едва ли не ниже среднего роста – ладненький, стройный мальчик с открытым, красивым лицом.

– Эй, Бобби. Послушай. Тебе все равно не разрешат на нее посмотреть. Ничего не выйдет.

Бобби обернулся и сказал:

– Иди назад. Ступай домой.

Ларри чуть поотстал, но продолжал идти следом. Несмотря на иссушающее тепло тыквенной поры, оба взмокли от пота, пока добрались до полицейского кордона у фермы «Речная Долина». Там уже собрались те, кто был дружен с Клаттерами, и просто любопытные со всего округа, но никто не был допущен за ограждение; его убрали лишь на короткое время, чтобы выпустить четыре санитарные машины – именно такое их число понадобилось, чтобы вывезти трупы, – и автомобиль с полицейскими. Когда мальчики пришли, все как раз говорили о Бобби Раппе. Потому что Бобби, как ему пришлось узнать еще до наступления сумерек, считался главным подозреваемым.

Из окна своей комнаты Сьюзен Кидвелл видела, как белый кортеж промчал мимо, и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом и летучая пыль немощеной улицы снова не осела на дорогу. Потом в поле ее зрения возник Бобби, полускрытый тенью высокого младшего брата. Он, пошатываясь, брел по направлению к ее дому. Сьюзен вышла ему навстречу:

– Я так хотела сама тебе сказать.

Бобби заплакал. Ларри остановился у ограды дворика «Учительской» и привалился спиной к дереву. Он никогда в жизни не видел, как Бобби плачет, и не желал видеть, поэтому опустил глаза.

* * *

Далеко, в городе Олате, в гостиничном номере с зашторенными, чтобы приглушить свет полуденного солнца, окнами спал Перри. Рядом с ним бормотал маленький приемник. Перри даже не стал раздеваться – только скинул сапоги. Он просто упал ничком поперек кровати, как будто сон был дубиной, которой его огрели сзади. Сапоги, черные с серебряными пряжками, мокли в ванне с теплой, чуть розоватой водой.

В нескольких милях к северу в уютной кухоньке скромного сельского домика Дик уплетал воскресный обед. Домашние: мать, отец и младший брат Дика – не заметили в его поведении ничего странного. Он вернулся домой в полдень, поцеловал мать, с готовностью ответил на вопросы отца о своей неожиданной поездке в Форт-Скотт и как ни в чем не бывало уселся за стол. Когда обед подошел к концу, мужчины устроились перед телевизором смотреть баскетбольный матч. Передача только началась, как вдруг отец с изумлением услышал храп Дика. Вот уж никогда не думал, говорил он потом младшему сыну, что доживу до того дня, когда Дик заснет на баскетболе. Но, разумеется, он не мог себе представить, насколько устал Дик, и не знал, что его соня сын, помимо всего прочего, за прошедшие двадцать четыре часа проехал больше восьми сотен миль.

Часть 2

Неизвестные лица

Понедельник, 16 ноября 1959 года, тоже был прекрасным образчиком фазаньей погоды в высоких пшеничных равнинах западного Канзаса – день, полный изумительно яркого неба, сверкающего, как слюда. В прежние годы Энди Эрхарт частенько в эту пору проводил охотничьи деньки на ферме «Речная Долина», в гостях у своего доброго друга Герба Клаттера, и нередко в этих спортивных экспедициях его сопровождали трое других ближайших друзей Герба: доктор Дж. Э. Дэйл, ветеринар; Карл Майерс, владелец молочной фермы; и Эверет Огберн, бизнесмен. Как и Эрхарт, руководитель Экспериментальной сельскохозяйственной станции Канзасского университета, все трое были весьма уважаемыми гражданами Гарден-Сити.

Сегодня четверо старых товарищей вновь собрались в знакомые места, но с незнакомой целью и странным, неспортивным инвентарем – швабрами и ведрами, жесткими щетками и корзиной, набитой тряпками и бутылками с едкими моющими средствами. Охотники были одеты в самую поношенную одежду. Ибо, чувствуя, что таков их христианский долг, они вызвались вычистить все четырнадцать комнат в доме на ферме «Речная Долина»: комнаты, в которых четыре члена семьи Клаттер были убиты, как значилось в свидетельствах о смерти, «неизвестным лицом или лицами».

До фермы Эрхарт и его спутники ехали в молчании. Один из них позже рассказывал:

– Нас будто кто-то выключил. Дикая ситуация. Ведь мы ехали туда, где всегда встречали такой теплый прием.

Это был особый случай, и патрульный на шоссе пропустил их без разговоров. Еще полмили они проехали по тенистой вязовой аллее, ведущей к дому Клаттеров. Альфред Стоуклейн вышел навстречу, чтобы подтвердить полиции их личности.

Сначала они спустились в котельную, где был обнаружен труп связанного мистера Клаттера, в одной пижаме лежавшего на картонной коробке от матраца. Закончив уборку там, они перешли в комнату для игр, где был застрелен Кеньон. Кушетка, которую Кеньон когда-то спас и починил, а Нэнси украсила покрывалом и вышитыми подушками, была залита кровью; ее, как и коробку от матраца, следовало сжечь. По мере того как уборщики передвигались от подвала до спален второго этажа, где были убиты Нэнси и ее мать, у них скапливалось все больше топлива для будущего костра: запачканное кровью постельное белье, матрацы, прикроватные коврики, плюшевый медвежонок.

Альфред Стоуклейн, человек обычно неразговорчивый, о многом рассказал, пока таскал горячую воду и всячески помогал убирать. Он выразил пожелание, чтобы «народ перестал болтать языком и уяснил наконец», почему ни он, ни его жена, хотя живут от силы в ста ярдах от дома Клаттеров, не слышали «почитай ничего» – даже эха выстрелов – из того зверства, что здесь творилось:

– Шериф и его ребята, которые тут отпечатки со всех брали и черкали в блокнотиках, у них-то котелок варит, они понимают, почему так вышло. Как получилось, что мы не слышали. С одной стороны, ветер. Западный ветер, вот как сейчас, относит звук в сторону. Потом, еще этот большой амбар между его домом и нашим. Он все глушит. Вам-то небось это и в голову бы не пришло? А уж он, тот, что все это сделал, наверняка знал, что мы не услышим. А то разве стал бы так рисковать – палить из ружья среди ночи, да еще четыре раза! Надо быть просто ненормальным. Конечно, вы можете сказать, что он и так ненормальный. Какой нормальный человек может такое совершить? Только я думаю, тот, кто это сделал, просчитал все до точки. Он знал. А я знаю одно: мы с моей миссис вчера в последний раз здесь ночевали. Мы перебираемся в домик поближе к шоссе.

Мужчины трудились с полудня до заката. Потом погрузили в пикап все, что предстояло сжечь, и Стоуклейн повез их в дальнюю, северную часть ранчо, на окрашенное в ровный охряно-желтый ноябрьский цвет пшеничное поле. Там они разгрузили пикап и сложили пирамиду из вышитых Нэнси подушечек, простынь, матрацев, кушетки из игровой; Стоуклейн полил ее керосином и бросил спичку.

Ближе всех из присутствующих к семье Клаттер был Энди Эрхарт. Мягкий, неизменно благожелательный, истинный ученый с трудовыми мозолями на руках и загорелой шеей, он был однокурсником Герба по Канзасскому университету.

– Мы с ним дружили тридцать лет, – говорил он позже; за эти три десятилетия Эрхарту довелось увидеть, как его друг из малооплачиваемого сельскохозяйственного агента округа вырос в одного из самых известных и уважаемых хозяев в этих краях. – Все, чем Герб владел, он заработал сам – с Божьей помощью. Он был человеком скромным, но гордым, и у него были все основания для гордости. Он воспитал прекрасных детей. Он кое-что сделал в этой жизни.

«Но вот она, его жизнь – горит жарким пламенем, вот горит то, что он сделал. Как это могло случиться?» – спрашивал себя Эрхарт, глядя на разгорающийся костер. Как получилось, что такие труды, такие несомненные добродетели в одночасье превратились в дым, который постепенно тает, уходя в вышину и всасываясь в огромное, прожорливое небо?

* * *

Канзасское бюро расследований, организация со штаб-квартирой в Топике, состоит из девятнадцати опытных детективов, разбросанных по всему штату на случай, если какое-то дело выйдет за пределы компетенции местных властей. Представитель Бюро в Гарден-Сити, который отвечает почти за весь западный Канзас, – стройный и красивый сорокасемилетний мужчина, канзасец в четвертом поколении, Элвин Адамс Дьюи. Шерифу округа Финней, Эрлу Робинсону, волей-неволей пришлось просить Эла Дьюи взять на себя расследование дела Клаттеров. Это было неизбежно. Неизбежно и закономерно. Ибо Дьюи, сам бывший шериф округа Финней (с 1947 по 1955 год), а до того – специальный агент ФБР (в период между 1940 и 1945 годами он служил в Новом Орлеане, в Сан-Антонио, в Денвере, в Майами и в Сан-Франциско), был профессионалом и потому был способен раскрыть даже такое запутанное преступление, как это, на первый взгляд немотивированное и не поддающееся объяснению убийство. Кроме того, это задание стало для него, как он говорил позже, «делом личным». Эрл не уставал повторять, что они с женой «искренне любили Герба и Бонни», «каждое воскресенье виделись с ними в церкви, много раз бывали у них в гостях и приглашали их к себе», и добавлял: «Но даже если бы я не знал Клаттеров так хорошо, это бы ничего не изменило. Потому что я повидал на своем веку немало скверного, можете мне поверить. Но ни разу не встречал такой гнусности. Не знаю, сколько времени у меня на это уйдет, может быть – вся оставшаяся жизнь, но я выясню, что произошло в этом доме: кто убил и почему».

В конце концов к расследованию подключили целых восемнадцать человек, и в том числе трех самых способных следователей Канзасского бюро расследований, специальных агентов Гарольда Ная, Роя Черча и Кларенса Дунца. Когда они прибыли в Гарден-Сити, Дьюи с удовлетворением заметил, что подобралась «сильная команда».

– Ну, теперь держись, – сказал он, обращаясь к неизвестному преступнику.

Кабинет шерифа находится на четвертом этаже здания окружного суда; это типовое цементно-серое строение расположено в центре во всем остальном очень красивого сквера. В настоящее время Гарден-Сити, который некогда был довольно неспокойным пограничным городом, совсем притих. У шерифа не так уж много работы, и в его офисе – трех скудно обставленных комнатах – обыкновенно отсиживаются праздные служители закона; миссис Эдна Ричардсон, гостеприимный секретарь шерифа, неизменно располагает полным кофейником кофе и уймой времени для того, чтобы почесать языком. Точнее, располагала до тех пор, пока «не приключилась эта ужасная история с Клаттерами», приманившая «всех этих иногородних», которые только раздувают «всю эту газетную шумиху». Газеты от Чикаго на востоке до Денвера на западе пестрели заголовками, посвященными убийству Клаттеров, и в Гарден-Сити действительно съехалось немало журналистов.

В понедельник, в полдень, Дьюи проводил пресс-конференцию в офисе шерифа.

– Я буду излагать факты, а не гипотезы, – сообщил он собравшимся репортерам. – Значит, так. Основной факт, о котором мы не должны забывать, заключается в том, что мы имеем дело не с одним убийством, а с четырьмя. И мы не знаем, кто из четверых убитых был главной мишенью. Первоочередной жертвой. Это могли быть Нэнси, или Кеньон, или любой из их родителей. Некоторые говорят – ну, в общем, считается, что это был мистер Клаттер. Потому что у него перерезано горло; с ним обошлись наиболее жестоко. Но это всего лишь гипотеза, а не факт. Если бы можно было установить, в каком порядке умерли члены семьи, было бы легче, но коронер не в состоянии это определить; он знает лишь, что убийства произошли в промежутке между одиннадцатью вечера субботы и двумя утра воскресенья.

Потом, отвечая на вопросы, он сказал: нет, никто из женщин не подвергся «сексуальным домогательствам»; нет, насколько известно, в доме ничего не украдено, и да, он тоже думает, что это «подозрительное совпадение» – то, что мистер Клаттер застраховал свою жизнь на сорок тысяч долларов с компенсацией в удвоенном размере примерно за восемь часов до смерти. Однако Дьюи был «готов дать голову на отсечение», что нет никакой связи между этим полисом и преступлением; откуда ей взяться, когда единственные, кто выигрывал в этом случае, – две старшие, оставшиеся в живых дочери мистера Клаттера, миссис Дональд Джарчоу и мисс Беверли Клаттер? И, сказал он репортерам, да, у него есть свое мнение насчет того, одним человеком или двумя было совершено преступление, но он предпочитает пока его не высказывать.

На самом же деле в тот момент определенного ответа на этот вопрос у Дьюи еще не было. Пока что он обдумывал пару идей – или, говоря его словами, «концепций» – и, восстанавливая картину преступления, разрабатывал как «концепцию одного убийцы», так и «концепцию двух убийц». В прошлом убийца, по-видимому, был другом семьи или, во всяком случае, человеком, который знал больше, чем можно узнать случайно о доме и его обитателях: ему было известно, что двери запирают редко, что мистер Клаттер спит один в хозяйской спальне на первом этаже, что миссис Клаттер и дети занимают отдельные спальни на втором этаже. Этот человек, как представлялось Дьюи, подошел к дому пешком, вероятно около полуночи. Свет в окнах уже не горел, Клаттеры спали, а что касается Тэдди, сторожевого пса – ну, Тэдди всегда тушевался при виде оружия. Он, должно быть, поджал хвост, заскулил и уполз в кусты. Проникнув в дом, убийца первым делом перерезал телефонные провода в кабинете мистера Клаттера и на кухне; затем он отправился в спальню мистера Клаттера и разбудил его. Под дулом ружья мистер Клаттер был вынужден повиноваться приказам налетчика и поднялся с ним на второй этаж, где они разбудили остальных членов семьи. Потом убийца дал ему шнур и пластырь и приказал связать жену и залепить ей рот, связать дочь (которой, непонятно почему, рот не залепили) и привязать их к кроватям. После этого отца с сыном согнали в подвал; там преступник заставил мистера Клаттера заклеить рот Кеньону и привязать его к кушетке в игровой комнате. Потом он привел мистера Клаттера в котельную, оглушил ударом по голове, залепил ему рот и связал. После этого, получив полную свободу действий, убийца одного за другим прикончил всех членов семьи, каждый раз исправно подбирая стреляную гильзу. Исполнив задуманное, он погасил свет во всех комнатах и скрылся.

Возможно, так все и было; существовала такая вероятность. Но Дьюи сомневался:

– Если бы Герб решил, что его семье угрожает опасность, смертельная опасность, он бы дрался как лев. А Герб – это вам не дохляк какой-нибудь: здоровый мужик и в отличной форме. Да и Кеньон тоже – сильный, как отец, даже сильнее, широкоплечий мальчик. Трудно себе представить, чтобы один налетчик, пусть даже вооруженный, мог одолеть их обоих.

Кроме того, были основания предполагать, что все четверо были связаны одним человеком: во всех четырех случаях применялся один и тот же узел, «полуштык».

Дьюи, как и большинство его коллег, склонялся ко второй гипотезе, которая во многих чертах совпадала с первой, но имела одно важное отличие: убийца был не один, но с сообщником, который помог ему справиться с жертвами, а потом связал их и заклеил им рты. Однако этот вариант тоже не был безукоризненным. Дьюи, например, не мог понять, «как получилось, что два индивидуума достигли одинаковой степени ярости, той психопатической ярости, какая способна привести к столь зверскому преступлению». И пояснял:

– Допустим, убийца был знаком с семьей Клаттер; допустим, что он действительно самый обычный человек, во всем обычный, за исключением того, что у него бзик – безумная неприязнь к Клаттерам или к одному из Клаттеров. Где же он нашел напарника, еще одного настолько сумасшедшего человека, что тот взялся ему помочь? Неувязка. Нонсенс. Как, впрочем, и все, что связано с этим делом.