В прифронтовой полосе

Однажды, хорошо помню, это происходило в лунную июльскую ночь, у нас над головами шёл ночной воздушный бой, вошедший в отечественную историю. Пересекающиеся строчки трассирующих пуль, короткие вспышки пламени, следующее за этим уханье скорострельной авиационной пушки – световое и звуковое выражение пушечного огня ночного воздушного яростного сражения. И вдруг всё смолкло и пропало из поля зрения. Что случилось для наблюдавших ночной бой стало понятным, когда преследуемый истребителем бомбардировщик выскользнул из облака. Над ним, догоняя его, нависал истребитель, который также безмолвствовал. Кончился боезапас у одного и у другого. Что будет дальше? Чем закончится эта безмолвная атака? Кто возьмёт верх?

Атака Талалихина

Лётчик-истребитель, младший лейтенант Виктор Талалихин – это наутро узнал мир из сообщений московского радио – продолжил атаку, когда понял, что боезапас исчерпан. Имея превосходство в скорости и маневренности, Талалихин настиг вражеский бомбардировщик, стремящийся нырнуть в облако, и протаранил его, разрубил хвостовое оперение «юнкерса», как вилок капусты. Наблюдавшие эту воздушную битву лопасненцы проводили глазами два огненных шара, упавших на поле вблизи поселка Добрыниха Лопасненского района. Хотите соглашайтесь, мои читатели, хотите думайте по-своему, не могу не выдвинуть рвущуюся наружу аналогию: «Челубей и Пересвет» в небе над Лопасней сошлись в воздушной схватке знаково, тем была предречена полная победа советской, русской авиации, над германской Германа Геринга, которая в сорок первом году, безусловно, была сильнейшей в мире.

Талалихин после богатырской схватки приземлился на парашюте. Звезда Героя увенчала его грудь. Первый таран в ночном небе! Наблюдать за небесными светилами важно, необходимо, лишний раз подтверждает история тарана Виктора Талалихина.

Война, развернувшаяся на гигантском пространстве от Баренцева до Черного моря, в Лопасне, ещё до того как наш райцентр стал прифронтовой полосой, напоминала о себе воздушными боями в небе южного Подмосковья. Мне приходилось не раз их наблюдать. (До того, как в школе нам начали преподавать географию, карта нашей необъятной страны была постигнута мною досконально: изучал её по сводкам Совинформбюро; а по газетам, до которых я, ученик третьего класса, жаден был сызмальства, постигал карту глобального масштаба. Глобус представлялся мне игрушкой.)

Виктор Талалихин у протараненного самолёта

Однажды, прямо как в кино, увидел яркий по краскам фильм. Приходит на ум литературная ассоциация, кажется, из Хемингуэя: «Над Испанией чистое небо». Над Лопасней в то июльское утро голубело чистое небо, залетевший так далеко немец-разведчик был встречен двумя нашими ястребками и сбит. Пилот германский аккуратно парашютировал. В поле под Сениным был взят в плен и привезён в Лопасненский райисполком. Когда он проходил через строй любопытных горожан, я заприметил надменное выражение лица сбитого над Лопасней арийца: «Подумаешь, сбили…» «Чего косоротишься!» – выкрикнул кто-то из толпы, собравшейся возле райисполкома. Немец пленный в июле сорок первого – диковинка!

Война раскручивала свой маховик, а мы в Лопасне о фашисткой армии, фашистах, их зверствах слышали по радио, видели разрушенные города, виселицы и прочие ужасы лишь в кинохронике, сопровождавшей все без исключения художественные кинофильмы в районном доме культуры рядом с нашим домом. С ДК связано множество памятных событий, к нашей теме относятся два, пожалуй, особенно прочно, основательно.

В декабре, когда снега было ещё маловато, а лыжи – моя страсть, я после уроков на своих лыжатах-коротышках решил поискать сугробов вдоль Жабки, прошёл ручей до устья и свернул там на Почтовую улицу. Направляясь к дому, продвигался по укатанной санями улице моего детства. Держал в одной и другой руке по лыже. На подходе к дому, на перекрёстке Почтовой с Венюковским шоссе меня озадачила странная глухая тишина. Подумать: «Отчего?» не успел, но успел бросить взгляд вперёд и вверх, увидел близко-близко летящий на меня «мессершмит» и упёртый в меня, мальчика-цель, взгляд лётчика – стремительно нырнул вперёд, распластался на мёрзлом асфальте перекрёстка. Звуковые компоненты атаки штурмовика проявились в моём сознании с некоторой задержкой, как по законам физики положено. Свист пуль авиационного пулемёта, грохот взорвавшейся бомбы, треск ломающейся торцевой стены двухэтажного здания дома культуры, смягчённая снегом дробь ударов о землю битого кирпича. Как-то легковесно в этих обстоятельствах выглядит то, что я сказал бегущей мне навстречу бабушке: «Поднялся целёхонький, отряхнулся от кирпичной пыли и щебня, подобрал свои лыжицы и двинулся тебе навстречу».

Пулемётные очереди увидел час спустя, похлебав горячих щей, их пунктиры легли в пяти метрах от следочка моего валенка, легко узнаваемого – «недошита, старенька», как пела Лидия Русланова. Я вспомнил «охотничий», устремлённый на меня зрак летчика-фашиста шестьдесят лет спустя, прохаживаясь под сенью дерев по обожаемой берлинцами Унтер дэн Линден. Другие времена – иные чувства и песни…

Моя бабушка

Второе событие, накрепко связанное в моём сознании с лопасненским домом культуры – выход на сцену в спектакле по пьесе Виктора Гусева «Слава». Я представлял на сцене ДК полковника Очерета. Интригу в пьесе обеспечивала огромная, пришедшая в движение гора. Её надо было укротить. Когда Виктор Гусев писал монологи Очерета об укрощении горы бесноватый Гитлер орал в радиоэфире на весь свет о своих планах завоевания мирового господства. В предчувствии похода фашисткой Германии на Восток, каждый в России вполне мог себя представить оказавшимся в прифронтовой полосе. Это провидение живёт в пьесе. О «Славе», впрочем, разговор впереди. А мне пора познакомить читателя с домом Бычковых, его историей, его обитателями, жизнь которых в прифронтовой полосе, потери и обретения составляют сердцевину содержания этого повествования о Великой Отечественной, как пример жизни и борьбы типичной, характерной русской семьи.

Промазал

В прифронтовой полосе Лопасня находилась всего-то полгода, а морально-психологически соприкосновение с вражескими силами продолжалось целую вечность. В моём сознании, так уж сложилось, нашествие немецко-фашистских войск в 1941 году, остановленное на подступах к Москве, напрямую связано с моей судьбой. Враг не преодолел стремиловского рубежа обороны, что имело особое значение. Десятилетний мальчишка, увы, не сознавал символического смысла того факта, что враг дошёл почти что до порога родного дома матери и, не без Божьего догляда, через порог всё же не переступил. Ни Стремилово, ни Лопасня взяты фашистами не были, бомбёжка и обстрелы не в счёт.

Мне 10 лет

В вечерней осенней чуткой тишине с юго-западной стороны до Лопасни доносились гулкие, отдалённые раскаты гаубичных батарей. В сторону, где разгоралась вечерняя заря, уходили на большой высоте отбомбившиеся вражеские самолёты. Запад на интуитивном уровне сознания, связанным с историческим чутьём, представляется истоком зла, смерти и разрушения для Русской равнины. Когда в почтенном возрасте, с почётной, благодатной миссией я оказался в самом центре Берлина, десятилетиями представлявшимся местом, скованным тяжкой тайной, детское впечатление растаяло, как ледяная сосулька, в лучах жаркого весеннего солнца. Однако память хранила тяжёлые воспоминания, всплывшие вдруг во время экскурсии по Берлину не случайно.

«Юнкерс» (Ju-88)

Как-то летом сорок первого я возвращался с полной корзиной грибов из леса с тёплым ласковым названием Маруиха. Шедший на запад «юнкерс» зачем-то снизился и пилот прицельно сбросил на меня 100-килограммовую бомбу. Промазал, а затем стал поливать мальчишку с корзинкой на руке из крупнокалиберного пулемёта. Очереди ложились близко, шелестели по траве совсем рядом. Поохотившись за мальцом, немец, набрав высоту, улетел восвояси.

Беженцы

Юго-запад по понятиям лопасненцев – гнилой угол: летние и осенние дожди приходили преимущественно с этой стороны. Бывало так, что тучи шли и день, и два, и две недели подряд, тогда загнивала и пропадала скошенная в неудачное время трава и сеяный урожайный клевер пропадали. Лопасненцы в законном раздражении на ползущие низко над землёй и сеющие беспрерывно дождевую напасть тучи ворчали: «Гнилой угол».

В сорок первом, с конца июля, с того же юго-запада через Лопасню хлынул поток беженцев – горе, нищета, убогость, разорение и жалость… Иные семьи уже месяц, а кто и больше, тащились со своей худобой с брянщины и смоленщины. Хорошо, если была при них лошадёнка, а не то скарб семейный размещался в двухколёсной тележке, влекомой теми, кто посильней.

Гнали через Лопасню стада породистых коров со смоленщины сычёвской породы. Жили надеждой, вернувшись из эвакуации, возобновить на родной земле молочно-товарное производство высокого класса. Останавливались на ночлег горемычные вблизи колхозных хозяйственных дворов – какая-никакая поддержка и подмога. Отдохнуть, себя в порядок привести, скотине дать возможность подкормиться, ветеринара местного привлечь к ранам и болезням, приставшим в долгой дороге к скотине, вместе с людьми совершавшей долгий переход на восток, подальше от преследующего по пятам врага – германской армии. Именно тогда председатель колхоза Александра Алексеевна Аксёнова распорядилась построить возле конюшни пункт питания – избушку с кухней, котлом, посудой, хлеборезкой… Эвакуированные, беженцы, за день проведённый в «Красном октябре» набирались сил и к вечеру, по прохладе, спускавшейся с небес в сумерках, продолжали путь на восток.

Какая-то небольшая часть беженцев из числа гражданского населения Калужской, Смоленской, Тульской областей по милосердию, родственным связям, благодаря помощи райисполкома закреплялась в Лопасне. А в сторону фронта на юго-запад шёл поток армейских сил, призванных противостоять немецко-фашистскому, наступающему, подминающему всё под себя железному катку.

Одним словом, в прифронтовой полосе совершалось то важное, необходимое, что предотвращало, как теперь выражаются, гуманитарную катастрофу. На каждом производственном предприятии, в каждом колхозе, а их в Лопасненском районе было около сотни, в каждом доме, имевшем собственное хозяйственное обзаведение, шла интенсивная, с раннего утра до самой ночи, работа под лозунгом, реальным на сто процентов: «Всё для фронта, всё для победы!».

Разве выдержал бы народ всепоглощающую, уничтожающую, разоряющую четырёхлетнюю войну, если бы не самоотверженный труд всех граждан страны. Не на американской же тушенке вынесли мы немыслимые испытания Великой Отечественной! Никто никого не тетёшкал, никто не раскисал – все трудились, поддерживая друг друга морально и физически.

В прифронтовой полосе напряжение сил усугублялось также необходимостью быть в любой момент готовыми к эвакуации – вывозу населения, предприятий, учреждений из местности, находящейся под угрозой неприятельского нападения, разорения и оккупации.

Беженцы из Донецка. Осенью 2014 года Россия приняла около миллиона человек

Прифронтовая полоса в большей мере – духовно-нравственное понятие, нежели ограниченное во времени и в чётко выстроенных географических координатах пространство – территория, оказавшаяся в сфере военно-исторической кампании в ограниченный период времени. События, крутые повороты в людских судьбах, перемены и ожидания в контексте прохождения больших отрезков истории, суть – это сама «прифронтовая полоса», предъявляющая ко всем, кто оказался в ней или в поле её притяжения, определённые требования, самоограничение свободы личности. Точнее говоря, целенаправленное, подчинённое в значительной степени установленным нормам бытия, ответственное существование в прифронтовой полосе – особая жизнь.

Возникает порой такая экстремальная, парадоксальная по своим параметрам и сущности «прифронтовая полоса», которая вдруг охватывает территорию «от Москвы до самых до окраин». Что конкретно имеется в виду? Пожалуйста, вот ответ: приём, размещение, всяческое поддержание беженцев из городов и посёлков Донбасса летом-осенью 2014 года гражданами России от Ростова-на-Дону до Амурской области и Приморского края. И повторение всего этого в январе-феврале 2015 года. Вся наша страна не по нашей воле, де-факто в 2014 году очутилась в прифронтовой полосе. Но нам не привыкать. Справились.

Вон ещё когда, в первой четверти XIX века, Александр Сергеевич Грибоедов вложил в уста прагматичного персонажа пьесы «Горе от ума» Павла Фамусова: «Пофилософствуй – ум вскружится». Это к тому говорится, что и, вправду, у какого угодно мудреца «ум вскружится», когда обратишься к чудовищной нелепице изречённой в Берлине на весь мир буйно помешанным, неким Яценюком из числа фашиствующих киевских политиканов: по его словам Россия совершила агрессию в 1943-44 годах, изгоняя немецко-фашистских захватчиков с оккупированной Украины (Украинской советской социалистической республики), неотрывной части СССР, страны, ведущей войну с гитлеровской Германией. Впрочем, рецидив фашистской заразы захватил всю Украину.

Последствия киевского путча – гражданская вой на на Украине, голод, холод, разрушенные города и посёлки, десятки тысяч убитых и раненых – как ни крути, имеют место быть в этой прифронтовой полосе. На протяжении веков уровень взаимопонимания двух братских народов много раз опускался ниже нижней планки, и в силу этого она, Украина, была для России втуне «прифронтовой полосой». Естественное желание России быть вместе с народом Украины постоянно встречало сопротивление всех кому не лень разжигать ненависть, идею несовместимости, якобы существующее стремление «москалей» закабалить вольный народ, который до сих пор, до конца ещё не уверовал в свою идентичность, тожественность.

Вспомните историю, так и есть: «пофилософствуй – ум вскружится». Наговорено о пресловутой независимости (нэзалэжности) Украины и в связи с межнациональным конфликтом, организованным госдепом США, чрезмерно много и всё впустую. Г-жа Псаки – перекрывает логику своей императивной наглостью. Россию не оставят в покое. Быть ей в прифронтовой полосе «ныне, и присно, и вовеки веков». Ну, что ж, такова судьба наша. Аминь.

… В начале моего повествования помянута была речушка Жабка. К Жабке задами усадеб выходили живущие по левой, нечётной, стороне Почтовой улицы. По разному они применяли это прибыльное обстоятельство в обустройстве хозяйства. Прежде всего, большое удобство – близость в нескольких шагах уютной, можно сказать, домашней речушки Жабки: выпас гусей да уток, тёплая вода для полива огородов. Хозяйки на скорую руку могут прополоскать тканные половички, кухонную да хозяйственную одёжку, тёмное бельё – просто благодать!

Особая речь – водоём у запруды. Это ребячья радость и потеха. В тёплое время мы и ныряли, и плавали здесь. Прибившиеся к запруде упавшие осокори поступали с этой природной верфи в нашу «потешную» эскадру. Излюбленным способом победить противника был у нас абордаж. Крики, ликование царили на берегах Жабки, после того как матросам нашей эскадры удавалось сбросить с плавающих стволов осокорей «турок» или «шведов» в жёлтые от растворившейся глины воды.

После ледостава на льду речки случались едва ли не каждый год сражения стенка на стенку парней и бойцов со стороны Лопасни: «Кирибеевичи» с «Калашниковыми». Бадеевские – выселенные с берегов Волхова Иоанном Грозным новгородцы, а лопасненцы – сплошь купцы, торговые люди. Стенка на стенку! Чего недоставало? Что, собственно, делили-то старобадеевские и лопасненские участники кулачных боёв?

Гаген Д. «Сценки жизни селян». Кулачный бой

Противостоящие по берегам Жабки бойцы битый час выкрикивали обидные слова и оскорбления, а мы, мальцы, бегали по проходу между изготовившимися к сражению и выкрикивали поджигающее: «Вам не подраться – нам не посмотреть!» Старобадеевские помнили, надо думать, о славе воинской своих далёких предков. Мой учитель, друг и наставник, историк земли лопасненской, Алексей Михайлович Прокин, когда в 1980-м занялись с ним поисками следов участия Лопасни в битве на Куликовом поле, известил меня (он на протяжении нескольких десятилетий систематически работал в московских архивах): «Со Старого Бадеева, Юрий, на Куликово поле ушли в полк Владимира Андреевича Серпуховского пешие ратники – двадцать шесть душ. Твоя бабушка Анна Игнатьевна со Старого Бадеева. Ведь так?»

А. М. Прокин

В моей родной Лопасне (ныне город Чехов) на центральной площади возвышается на гранитном пьедестале памятник – бюст Алексею Михайловичу Прокину. Кто ещё так глубоко, с основательным научным подходом всё имеющее отношение к истории края знал и готов был растолковать причину и следствие события, сообщить, в какой год, день и час свершилось достойное внимания?! Я дружил с ним до последнего, до крайнего срока его земного бытия.

Чудом сохранилось моё письмо, отправленное отцу на фронт летом 1944 года, в котором речь идёт о появлении в нашем классе учителя истории Алексея Михайловича Прокина. Кто только у него не учился, и все были его друзьями!

Памятник А. М. Прокину на центральной площади города Чехова

Навсегда осталось в памяти с какой страстью, своим неповторимо прекрасным протодьяконовским басом, гулко, в растяжку читал Алексей Михайлович стихотворный цикл Александра Блока «На поле Куликовом». Сокровенно, с нарастающей силой чувства, едва ощутимой дрожью в голосе, так читал он заглавное стихотворение:

Река раскинулась. Течёт, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной жёлтого обрыва
В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.

Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной —
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной —
Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами