Михаил Симонов. Жизнь и труды создателя Су-27

Симонов так и подскочил в своем вращающемся кресле:

– Вы откуда знаете?

– А я в ней учился, – скромно сказал я, – и даже аттестат зрелости там получил.

– Этого не может быть! Нет, я имею в виду, что не может быть мир таким тесным! Такая маленькая школа на окраине маленького города, у подножья прилавков, которые по весне покрывались маками.

– Точно, прилавками в Алма-Ате называли пологие предгорья алатау, куда позже устремился город… Но я скажу вам больше, Михаил Петрович, я в начале 60-х годов после срочной службы работал на аэродроме Байсерке авиамехаником в аэроклубе ДОСААФ и, прежде чем стать техником самолетов Як-18, готовил к полету планеры «Приморец».

Симонов захохотал и сказал:

– Ну, если вы это не выдумали, то деваться мне некуда, ведь «Приморец» – это один из первых моих планеров, который делался в Казанском СКБ… Мир действительно тесен, даже в рамках нашей огромной страны…

Мостик был проложен… Припомним воспоминания людей, учившихся в одной школе, в одном институте, служивших в одной части и т. д., и отметим тот непреложный факт, что быть земляками, однокашниками, одногруппниками, сослуживцами, работать в одном цеху в нашем народе считается весьма добрым знаком. И уже к концу нашего сеанса обмена о «прекрасном далеко» я решил, что рано или поздно я буду писать о Симонове. Получилось поздно, но так, видимо, и должно было быть…

Татарскую слободку вместе с парком от города Верного отделяла река Малая Алма-Атинка, на которой в дореволюционные времена стояла мельница, принадлежавшая купцу Пугасову. Мельницу снесли бури времени (землетрясение 1911 года чуть ли не весь Верный сокрушило, только деревянный храм устоял), а вот Пугасов мост остался цел и библиотека, основанная упомянутым купцом, мало пострадала, по крайней мере, книжный фонд уцелел. И вот в эту библиотеку попал, идя домой из школы, Михаил Симонов. Но там не только старинные книги были, в новое время фонд библиотеки регулярно пополнялся, и там были аккуратно переплетенные журналы «Самолет», «Техника – молодежи», «Радио», «Наука и жизнь» и другие. И, наконец, наш любознательный школьник обнаружил там прекрасно иллюстрированный справочник Джинса по летательным аппаратам всего мира. Это была великая находка, которая, как говорил сам Михаил Петрович, позволила ему навести порядок в собственной голове, уловить тот сложный алгоритм, по которому развивалось мировое авиастроение. По крайней мере, он теперь знал, с чего начинать.

С планеров.

Энергия Симонова привлекала к нему увлеченных ребят, он сумел добиться, чтобы во Дворце пионеров им выделили большую комнату, где ребята строгали, клеили детали для моделей, планеров, чертили в трех проекциях проекты своих летательных машин.

А весной 1945 года он выступил на городской комсомольской конференции с требованием предоставить молодежи возможность пройти практический курс полетов на планерах. Инициативу комсомольца Симонова поддержали единогласно, был составлен список желающих, им обещаны были инструктора, которые начнут их учить летать на планерах Г-9 (настоящих, конструктора В. Грибовского!) на учебном аэродроме в Байсерках.

Однако полеты пришлось отложить во времени, поскольку жизнь внесла свои коррективы. Михаил видел, что болезнь мамы прогрессировала, и решение Веры Федоровны уехать на Дон, в город Каменск-Шахтинский, где жила ее мать Клеопатра Харитоновна, пережившая оккупацию, разлуку с близкими, принял всей душой. Казалось, что восстановленная семья даст силы выжить в этом развороченном, голодном и холодном мире.

В вечерних сумерках таяли синие ледники хребта Алатау. Михаил смотрел, не отрываясь, на пик Комсомола, который всегда будет ассоциироваться у него с Алма-Атой, самым красивым городом на земле…

Война для семьи Симоновых все не кончается…

Синие стрелы наступления немецких войск и красные – советских каким-то образом рассекали местности на карте в стороне от Каменска-Шахтинского. Да, тут стояли части оккупантов, да, на главной площади городка проходили казни, но в целом город не очень был разрушен, а окраины война задела только самым концом своего огненного крыла. На окраине находился старый дом семьи Погребновых, в котором родилась, выросла и всю войну прожила Клеопатра Харитоновна, мама рано овдовевшей Веры Михайловны Симоновой.

Надо было иметь очень большую смелость, чтобы оставить квартиру, работу в более или менее благополучной Алма-Ате и летом 1945 года отправиться на Дон, еще недавно бывший под пятой оккупантов. Но Вера Михайловна была человеком решительным, она понимала, что если не сумеет спасти себя от сжигавшего ее туберкулеза, то хоть поставит на ноги сыновей. Вся надежда была на большой приусадебный участок матери и коз, которых держала Клеопатра Харитоновна. Козье молоко, конечно, не пенициллин, который, говорят, уже кое-кого поставил на ноги, но где тот пенициллин, а козье молоко – вот оно, каждый день парное, полезное.

Большой дом и приусадебный участок наполнились голосами, и, наверное, чудеса все-таки существуют: здоровье приехавшей из эвакуации семьи стало поправляться. Мама медленно пошла на поправку, а сын – тот вообще вдруг ударился в рост.

Михаилу в то время было уже шестнадцать, и он много работал на земле, в саду, но еще больше времени проводил на свалках боевого снаряжения, покореженного войной. Сколько же было здесь оружия, и стрелкового, и артиллерийского, были даже развороченные прямым попаданием фашистские «тигры» – тут радость охватывала душу – получи, гад! А когда видели разбитый Т-34, к горлу подкатывал ком – у каждого пацана, рывшегося на той свалке, в откатившейся на запад войне кто-то погиб или пропал без вести. Вернувшихся с фронта мужчин почти не было.

Самым любимым местом была та часть пустыря, где громоздились сдвинутые бульдозером разбитые самолеты.

И вот здесь, не покривив душой, скажем, что именно тогда у Михаила оформилось желание стать строителем самолетов. Не то детское «хочу быть летчиком!», а конкретное – «хочу поступить учиться на самолетостроителя». Как ни странно, мечты внука поддержала бабушка, нагадавшая ему, что он закончит в Москве самолетостроительный институт и станет замечательным-презамечательным конструктором.

Вера Михайловна, выслушав сына, приняла давно выстраданное решение: надо переезжать в крупный город, где дети могли бы учиться. Козье молоко, картошка-моркошка сделали свое дело: и сама она, и дети окрепли, наелись, обогрелись у бабушки, надо было думать и о душе, как она говорила. Будучи педагогом, Вера Михайловна понимала, сколь важно заложить фундамент образования. И сама она чувствовала себя уже достаточно хорошо, чтобы пойти работать – ей, опытному педагогу, найти хорошую работу можно было только в большом городе.

Такой вариант можно было реализовать в Ворошиловграде, где жила сестра ее погибшего мужа. Списались, столковались, и с двумя фанерными чемоданами, которые, кряхтя, тащили два сына, отправилась усеченная семья Симоновых в путь. Оно вроде и недалеко от Каменска до Ворошиловграда, а двое суток на перекладных пришлось добираться.

В тесноте пришлось жить поначалу: в двух комнатушках шесть человек, но по тем временам и не такое бывало. И дело заладилось: Вера Михайловна сразу же нашла работу в местном пединституте, а ребята устроились в хорошую школу.

Ворошиловград, конечно, был основательно разрушен, тем не менее мирная жизнь уже брала свое: в парке по вечерам играл духовой оркестр, случались танцы, на которых самыми завидными кавалерами были курсанты летной школы, готовившей летчиков на штурмовики Ил-2. Шестнадцатилетние ребята вроде Миши, на тацплощадке бывшие чаще в роли зрителей, завидовали летчикам, как настоящим небожителям. Многие ровесники Михаила готовились поступать в это училище. Знакомства с курсантами заводились легко, и в руках у мальчишек появились авиационные плакаты типа «Все на самолет!», листовки ко Дню авиации, а Михаилу подвалила необычайная удача – он стал обладателем удивительной брошюры под названием «Некоторые ошибки пилотирования», которая надолго завладела его воображением. А на окраине учебного аэродрома была еще одна прекрасная свалка разбитых самолетов, и наших, и немецких. Чего только там не находили – приборами, деталями тех самолетов были завалены все укромные углы в жилище Симоновых. Авиация все больше захватывала ребят, которые поголовно хотели стать сталинскими соколами. Все, но не Михаил Симонов. У него была другая планида, как говорила бабушка. И вот теперь эта самая планида вновь круто изменилась. Бабушка в Каменске, та, нагадавшая, что старший внук будет учиться в Московском авиационном институте, серьезно заболела.

Да, судьба не была милосердна к семье Симоновых: едва только все, казалось, устроилось в Ворошиловграде, как из Каменска-Шахтинского пришла печальная весть: умер отец Веры Михайловны и тотчас же слегла Клеопатра Харитоновна, которая ушла вскоре за мужем…

Проклятая вдовья доля! Пришлось возвращаться. Пришлось снова переводить детей в местную школу, а ведь старший сын Михаил был уже в выпускном классе, Вячеслав – в восьмом.

Но Вячеславу не довелось доучиться в восьмом классе: он поехал на попутной машине к дяде на электростанцию, но шофер, везший в кузове кислородные баллоны, нарушил правила, и пятнадцатилетний юноша погиб на месте аварии. То был год 1947-й. Не находившая от горя себе места Вера Михайловна с горечью сказала, обнимая оставшегося единственного сына: «Война для нас все не кончается, Миша. Береги себя ради всех нас».

«Мы еще вернемся за подснежниками!»

Теперь слегла и мама, и все заботы по дому легли на Михаила. Он, как мы уже знаем, не был балованным ребенком, суровая жизнь учила детей войны самой главной науке – науке выживания. Так что Михаил умел и печи топить, и еду готовить, и стирать, и разную мужскую работу по дому делать. А выпускные экзамены прямо-таки катили в глаза. Испытания (так еще называли экзамены в те годы) не особо тревожили молодого человека – Михаил учился легко, в школе был на хорошем счету, его даже некоторым образом тянули на медаль. И он оправдал возлагавшиеся на него надежды: в аттестате была только одна «четверка» – за сочинение. Юношу же тревожил предстоящий выбор пути. Не в смысле кем быть, с этим он давно определился. Мы уже знаем, что Михаил Симонов принадлежал к той редкой породе людей, которые знают, для чего они родились на свет, знают цель жизни и, не сворачивая, идут к намеченной цели.

У него же получалось, что свернуть придется. Целью его на этом этапе был Московский авиационный институт. Этот вуз был, по его мнению, дверью в большую авиацию. Молодой человек наизусть выучил специальности всех факультетов, знал программы всех курсов, но, увы, уезжать далеко от дома, где была больная мать, которая выходила, вынянчила их в войну, было никак невозможно.

«Ради всех нас». Это она имела в виду и отца, погибшего в Сталинграде, и брата, и деда с бабушкой, и весь симоновский род…

Из того, что было ближе всего, оказался Новочеркасский индустриальный институт. Сто километров по прямой, как говорили шоферы.

«Ради всех нас».

На рейсовом автобусе и двух попутках он добрался до Новочеркасска за три часа. Это было то что надо. Это значило, что каждую неделю, а то и чаще он может бывать дома.

Институт произвел на Михаила глубокое впечатление. До революции здесь располагалось высшее училище Всевеликого войска Донского, и казацкие атаманы не пожалели средств на то, чтобы сделать его лучшим в стране. Солидное четырехэтажное здание стояло в глубине городского сада. Украшенный колоннадой вход открывал невероятной красоты мраморную лестницу, упиравшуюся в писанный маслом по штукатурке поверх прежних ликов портрет товарища Сталина. Первый, как говорили, был лик государя-императора, а оккупанты изобразили… страшно сказать, кого они изобразили.

Полюбовавшись на белый мундир генералиссимуса, Михаил отправился в приемную комиссию. Документы он подал на механический факультет, тем более что в приемной комиссии сказали, что в довоенные годы здесь был факультет авиастроения и вроде бы вновь его откроют. А сейчас пожалуйста – «проектирование и эксплуатация автомобилей».

(Пока наш герой сдает документы, пофантазируем, а как бы сложилась судьба советского автостроения, если бы в нем работал Михаил Симонов, человек незаурядного инженерного таланта, неукротимой энергии, умеющий заглянуть за край изведанного и не боящийся сделать в него первый шаг. Вы можете думать что угодно, но надо при этом иметь в виду, как сложилась бы судьба советского авиастроения).

Но мы забежали вперед, поскольку возникла новая проблема, которая поставила под вопрос и проектирование автомобилей. Дело в том, что в школе Михаил учил немецкий язык, а для поступления требовался английский. Тут было, от чего запаниковать, но отступать было некуда, хотя за два месяца до вступительных экзаменов наверстать упущенное было трудно.

…В расписании приемных экзаменов был один только хороший момент: иностранный был последним. Все препятствия перед английским Михаил взял с запасом – одни пятерки, они-то, видимо, впечатлили преподавательницу английского языка, фамилию которой Михаил запомнил на всю жизнь: А.А. Табакенц. Она задавала вопросы не только по английской грамматике, там и трех вопросов хватило, чтобы вся картина стала ясной. Но женщина, видимо, была настоящим педагогом, она сумела разобраться, что перед ней юноша необычайного характера, незаурядных способностей и в разрушенной войной стране инженеры такого класса, каким может стать этот высокий парень, потеющий над прошедшим прошедшим временем, будут очень нужны. Четверка! Четверка, товарищи!! Прошел!!!

Удивительно ли, что Симонов, будучи выпускником Казанского авиационного института, считавший, что именно там он состоялся как инженер и как конструктор, говоря о студенческих годах, с неизменной нежностью говорил о Новочеркасском политехническом. Именно так – политехнический – с 1948 года стал именоваться институт, именно этого преобразования ждал Михаил Симонов, поскольку надеялся, что в политехе откроют авиационный факультет («А ведь там была даже аэродинамическая труба, представляешь?»).

Что запомнилась еще? Разгрузка угля на железнодорожной станции, создание футбольной команды для участия в первенстве области (в субботу – воскресенье он ездил домой к матери), велопробег на Кавказ… Танцы в городском парке… Субботники по благоустройству города… Своих товарищей по комнате в общежитии помнит, среди них был штурман «пешки» – пикирующего бомбардировщика Пе-2 Сергей Попов…

К этому времени наш герой во многом преуспел: он стал одним из лучших студентов вуза, уже то, что он стал Сталинским стипендиатом, говорит само за себя. Он стал одним из лучших спортсменов – и в беге, и в велосипедных гонках он неизменно был в числе победителей. Он, наконец, женился – его избранницей стала студентка химфака Александра…

Однако еще одна его избранница – авиация – все ускользала от него: авиационный факультет в институте решено было не открывать. И Михаил понял, что надо действовать, тем более что состояние здоровья Веры Михайловны стало значительно лучше. После совета с матерью и женой он отослал в МАИ заявление с просьбой о переводе.

Оттуда, по словам Михаила Петровича, его тоже «послали», хотя в ответе придраться было не к чему: студент четвертого курса автомеханического факультета не может быть переведен в авиационный институт.

Облом!

Когда заходишь в тупик, решения должны быть нестандартными

Запасным вариантом в сознании упорного соискателя был Казанский авиационный институт, но то, что и там, если он пойдет тем же путем, будет облом, молодой человек уже не сомневался. И Михаил Симонов решил действовать нестандартно. Это потом станет его отличительной чертой – действовать нестандартно, когда шансы на успех едва ли равнялись половине. Нападать, а не обороняться.

Я спросил его, а не перепев ли это девиза Сани Григорьева из популярнейшей в то время повести В. Каверина «Два капитана» – «Бороться и искать, найти и не сдаваться»? Михаил Петрович усмехнулся и сказал, что вообще-то это девиз Фритьофа Нансена и он вообще-то не думал тогда о столь возвышенных вещах, как жизненный девиз…

Итак, решение было принято, и он отправился в Казань. Никаких заявлений, просьб и ожидания отказа. Отказ, полагал он, будет и в Казани, но пусть он будет в лицо, когда можно высказать свои контрдоводы.