Россия и современный мир №3 / 2015

Возрождение в новой форме патримониальной модели отношений власти и общества побуждает многих исследователей ставить вопрос о причинах неуспеха российского демократического транзита. Постановка данного вопроса, разумеется, оправданна. Однако, как представляется, проблема, требующая дальнейшего исследования, значительно шире и глубже. Существует достаточно оснований для разработки исследовательской программы, выходящей за рамки методологии и тематического охвата политической транзитологии. Фокусировка внимания политологов на институциональных трансформациях зачастую приводит к недооценке, а то и фактическому игнорированию контекстуальных (исторических, географических, социокультурных) условий взаимодействия власти и общества. Абсолютизация политических изменений затеняет онтологические вопросы о сущности, формах существования и воспроизводства политической власти, об особенностях политического времени и пространства.

Онтологическая перспектива в политологии открывает средний путь между поиском фундаментальных законов, действующих в политической сфере, и постмодернистским скептицизмом в отношении существования политических закономерностей. Подход политической онтологии, по сути, восходит к идеям К. Маркса, М. Вебера и Г. Зиммеля, которые рассматривали и действия индивидов, и сложные социальные структуры как проявления регулярности в социальных отношениях. При этом социальные взаимодействия и связи, пронизывающие систему отношений власти и общества, обеспечивающие ее воспроизводство и изменения, формируют ткань социальной и политической жизни. Регулярность, несомненно, наблюдается в сфере политического, но не является характерной для всех политических структур и процессов. Тем более важно и значимо в научном плане найти объяснение феномену воспроизводства базисных структур, определяющих характер взаимодействия власти и общества в России как в исторической ретроспективе, так и на современном этапе.

Особую актуальность подходу политической онтологии придает то обстоятельство, что именно на его основе можно создать объяснительную модель так называемых ретроградных трендов демократического транзита. Вместе с тем комплексный анализ феномена российской политии может быть успешным лишь на основе полноценного диалога онтологического и трансформационного подходов. Именно так можно эффективно проанализировать факторы устойчивости и механизмы трансформации в системе «власть–общество».

Феномен российских реформ 1990-х годов очень важен для анализа соотношения устойчивости и изменчивости, характеризующих бытие соответствующей политии. Для разработки программы дальнейшего исследования исторического пути России в ракурсе политической онтологии следует учитывать, что устойчивость и изменчивость редко представляют собой жесткую бинарную оппозицию. Соотношения между ними гораздо более вариативны, вплоть до признания способности системы к трансформации в качестве предпосылки обеспечения ее долговременной устойчивости. В то же время любая трансформация, решая какую-либо старую проблему, порождает комплекс новых проблем и отношений. В частности, в случае российской политии напряжение между устойчивостью и трансформациями обусловлено, с одной стороны, естественной динамикой социального организма, ведущей к его усложнению, и, с другой – поддерживаемой политической системой тенденцией к упрощению социальной сложности. Властецентризм как важнейшая особенность российской политической системы проецирует соответствующую стилистику на всю ткань властных отношений. В то же время практическое функционирование политической системы осуществляется в уже модернизированной (хотя нередко чисто формально и в недостаточной степени) институциональной среде, включающей административные и представительные органы власти, судебную систему, конституцию и законы, декларированные и законодательно оформленные права человека, систему выборов и т.п. Здесь, по сути, имеет смысл говорить не столько о российском парадоксе неолиберального пути к неопатримониализму, сколько о появлении очень серьезного силового напряжения в диапазоне «устойчивость / трансформации». Причем и реформы 1990-х годов, и «возврат государства» в начале XXI в. это напряжение только усилили.

Литература

1. Васильев Л.С. Феномен власти–собственности. К проблеме типологии докапиталистических структур // В кн.: Типы общественных отношений на Востоке в Средние века. – М.: Институт востоковедения АН СССР, 1982.

2. Гайдар Е.Т. Государство и эволюция. – М.: Евразия, 1995. – 206 с.

3. Гельман В., Травин Д. «Загогулины» российской модернизации: Смена поколений и траектории реформ // Неприкосновенный запас. – 2013. – № 4 (90).

4. Зоркая Н. Приватизация и частная собственность в общественном мнении в 1990–2000-е годы // Отечественные записки. – 2005. – № 1 (22).

5. Интервью с Чубайсом А.Б. Россия: Трудный путь к частной собственности // История новой России. Очерки, интервью: В 3 т. / Под общ. ред. П.С. Филиппова. – Т. 1. – СПб.: Норма, 2011. – С. 267–296.

6. Исаков В.Б. Амнистия. Парламентские дневники 1994–1995. – М., 1996.

7. Капелюшников Р. Собственность без легитимности? – ПОЛИТ. РУ – 27 марта 2008. – Режим доступа: http://polit.ru/article/2008/03/27/sobstv/ (Последнее посещение – 14.12.2014.)

8. Ковалев В.А. Россия: Федерализм «до востребования». Ч. 1. Центр и регионы в системе отечественной государственной власти и управления // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. – СПб.: Издательство С.-Петербургского университета. – 2011. – Т. 7. – № 1. – С. 62–81.

9. Лужков Ю., Попов Г. Еще одно слово о Гайдаре // Московский комсомолец, 22 января 2010.

10. Медушевский А.Н. Конституционные революции в России XX века: Сравнительный анализ // Неприкосновенный запас. – 2005. – № 6 (44).

11. Мороз О. Так кто же развалил Союз? – М.: Агентство печати «Столица», 2011.

12. Пайпс Р. Россия при старом режиме. – М.: «Независимая газета», 1993.

13. Полторанин М.Н. Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса. – М.: Эксмо, Алгоритм, 2010. – 512 с.

14. Сергеев В.М. Результаты приватизации и проблемы ее политической легитимации // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004. – М.: «Российская политическая энциклопедия», 2004. – С. 278–286.

15. Согрин В.В. Политическая история современной России. 1985–2001: От Горбачёва до Путина. – М.: Издательство «Весь Мир», 2001. – 272 с.

16. Стиглиц Дж. Куда ведут реформы? К десятилетию начала переходных процессов // Вопросы экономики. – 1999. – № 7.

17. Шмелев Н. Пять лет реформ – пять лет кризиса // Свободная мысль. – 1996. – № 7.

18. Eisenstadt S.N. Traditional patrimonialism and modern neopatrominialism. – London – Beverly Hills, CA: Sage Publications, 1973.

19. Erdmann G., Engel U. Patrimonialism revisited – beyond a catch-all concept // Hamburg: German institute of global and area studies working papers, No. 16. – February 2006. – Режим доступа: http://repec.giga-hamburg.de/pdf/giga_06_wp16_erdmann-engel.pdf (Последнее посещение – 12.12.2014.)

20. Offe C. Capitalism by democratic design? Democratic theory facing the triple transition in East Central Europe // Social Research. – 1991. – Vol. 58. – N 4. – P. 865–892.

21. Rutland P. Putin’s economic record: Is the oil boom sustainable? // Europe-Asia Studies. – 2008. – Vol. 60. – N 6.

22. Sternberger D. Verfassungspatriotismus // Sternberger D. (Hrsg.). Verfassungspatriotismus. – Frankfurt a.M.: Insel, 1990.

23. Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundri? der verstehenden Soziologie. – T?bingen: Mohr, 1972. – XXXIII, 942 S.

Сельская молодежь России: настоящее и будущее

    М.Н. Муханова

Муханова Мария Николаевна – кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Института социологии РАН.

В результате всех изменений в сельском хозяйстве России в постсоветский период оно превратилось в аутсайдера российской экономики, с самой низкой оплатой труда работников[3 - За это время численность сельскохозяйственных предприятий снизилась на 56%, посевная площадь сократилась на 41 млн га по сравнению с уровнем 1990 г.]. Между тем Россия обладает большим сельскохозяйственным потенциалом: на нее приходится 9% мировой продовольственной пашни, более 50 – мировых черноземов, 20 – мировой пресной воды, 9% – производства мирового объема удобрений [17, с. 13]. Однако эти возможности до сих пор не реализованы. Сельское хозяйство, составляя 4% ВВП страны, имеет крайне низкую доходность: более половины сельскохозяйственных предприятий убыточны; уровень средней зарплаты составляет 50% от уровня средней зарплаты в целом по экономике. Одной из главных причин такого положения является диспаритет цен: производство промышленной продукции обходится в 4–5 раз дороже, чем производство сельскохозяйственной продукции. В результате агропромышленный комплекс (АПК) оказался не в состоянии окупить затраты на свое производство, что обусловило его задолженность как федеральному бюджету, так и частным финансовым структурам [4, с. 3]. Усугубляет положение крестьян постоянный рост цен на энергоресурсы, топливо, железнодорожные перевозки, которые обходятся им в 2–3 раза дороже, чем западным и американским сельхозпроизводителям [12, с. 3].

Тем не менее следует признать, что сельское хозяйство всегда было и будет первичным звеном в выполнении продовольственной программы страны. Особенно в условиях рисков, вызванных экономическими санкциями ЕС, США и глобальных экологических катастроф. Успешное развитие сельского хозяйства во многом зависит от качества человеческого капитала. А оно во многом определяется ролью сельской молодежи, ее инновационным потенциалом. Поэтому важное значение имеет анализ качества этого трудового ресурса в условиях повышения конкурентоспособности российской сельскохозяйственной продукции на внутреннем и внешнем рынках после вступления России в ВТО. Для этого необходима стратегия адаптации молодежи на российском селе, ее места в социальной структуре общества и перспективы развития молодого поколения в условиях рыночной экономики АПК.

Анализ положения сельской молодежи основан на нескольких эмпирических исследованиях. Это панельные данные «Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения НИУ-ВШЭ (RLMS-HSE)» за 1994–2013 гг. В этой статье используются репрезентативные результаты индивидуальных интервью сельской молодежи от 15 до 30 лет в 38 регионах России. В выборочной совокупности они составляют 968 человек, или 20,4%[4 - Российский мониторинг экономического положения и здоровья населения НИУ-ВШЭ (RLMS-HSE) проводится Национальным исследовательским университетом – Высшей школой экономики и ЗАО «Демоскоп» при участии Центра народонаселения Университета Северной Каролины в Чапел Хилле и Института социологии РАН (рук. Козырева П.М., Косолапов М.С.). (Сайты обследования RLMS-HSE – http://www.cpc.unc.edu/projects/rlms и http://www.hse.ru/rlms).].

Комплексное наблюдение условий жизни населения проведено Росстатом в конце 2011 г. в 83 регионах страны во всех административно-федеральных округах. В нашем случае используются репрезентативные данные индивидуальных интервью сельской молодежи с 15 до 29 лет, в выборочной совокупности они составляют 1250 человек, или 21,7%[5 - Комплексное наблюдение условий жизни. 2011 г. Росстат. – http://www.gks.ru/free_doc/new_site/KOUZ/survey0/index.html; Выборочное наблюдение доходов населения и участия в социальных программах 2012. Росстат. – http://www.gks.ru/free_doc/new_site/USP/survey0/index.html]. Для анализа также использованы другие данные Росстата 2013 г.: «Выборочное наблюдение поведенческих факторов, влияющих на состояние здоровья населения». Результаты исследований были обработаны автором в SPSS (21 версия).

Социально-демографическая характеристика российского села

За время реформ численность сельского населения в России сократилась. По данным Росстата на 1 января 2012 г., численность сельских жителей составляла 37 314 тыс. человек, т.е. 26% от всего населения страны [10]. За период 2006–2010 гг. наблюдался процесс сокращения естественной убыли сельского населения: рождаемость выросла с 11,3 до 14,0, а смертность уменьшилась с 17,3 до 16,1 человек на 1 тыс. сельских жителей [1].

В 2013 г. из сельской местности в целом выбыло 3,9% населения. В ряде возрастных групп зафиксирован миграционный прирост – это мужчины и женщины в возрасте от 40 до 64 лет, т.е. люди, которые имеют трудовой и жизненный опыт. Среди прибывших в сельскую местность более половины – это мигранты из городских поселений России (60%). Прибывшие из других сел России составили 32%, а международная миграция составила 8%. Следует отметить, что миграция в сельскую местность как из городских поселений, так и из сельской местности происходит преимущественно в рамках федеральных округов РФ. Среди прибывших из-за рубежа преобладают люди в возрасте от 20 до 49 лет. Они составляют 65% от всех прибывших [1].

По данным РМЭЗ за 2013 г., 35,6% селян живут в данном населенном пункте не более 20 лет. Приехавшие из-за рубежа, преимущественно из стран СНГ, начиная с 1991 г., составляют 6,3% сельского населения. Каждый четвертый прибывший из-за рубежа в этот период занят в экономике, а пенсионеров и инвалидов насчитывается всего 9,2%. Абсолютное большинство мигрантов из-за рубежа (82,2%) – русские. Таким образом, возрастной состав мигрантов в сельскую местность оказывает благоприятное влияние на состояние возрастной структуры сельского населения, пополняя ряды трудоспособного населения.

Социальные изменения в российском обществе отразились на количестве сельских населенных пунктов, территориальном распределении селян, размере и составе сельских семей. В сельской местности России наблюдается рост числа населенных пунктов без жителей. Если по переписи 1989 г. их было 9 тыс., то по переписи 2010 г. – 19 тыс. За последний межпереписной период населенных пунктов без жителей стало больше на 48%.

За 2002–2010 гг. число сельских населенных пунктов в стране в целом уменьшилось на 8,5 тыс. Это произошло в результате их включения в черту городов и поселков городского типа, а также ликвидации по решению местных органов власти в связи с естественной убылью и миграционным оттоком населения в другие населенные пункты.

По данным последней переписи населения 2010 г., в России насчитывалось 134 тыс. сельских поселений, в которых имелись жители. Миграционный отток и естественная убыль населения повлияли на увеличение числа мелких сельских населенных пунктов с численностью жителей до десяти человек. В период между переписями 1989 и 2002 гг. их число увеличилось на 8,9%. В 2010 г. такие сельские населенные пункты составляли 27% от всех сельских поселений страны, имеющих жителей, а число жителей в них составляло 0,4% сельского населения. Большая часть таких поселений – «вымирающие деревни», в которых преобладает население старше трудоспособного возраста, отсутствуют либо слабо развиты социальная и экономическая инфраструктуры. Каждый 20-й из селян проживает в поселении с численностью жителей от 11 до 100 человек. Примерно каждый пятый проживает в поселениях с численностью жителей 101–500 и 501–1000 человек. Более половины всех сельских жителей проживают в крупных сельских населенных пунктах с численностью 1 тыс. человек и более. В 2002 г. их было 51,8%, а в 2010 г. – 54,8%. При этом заметен рост числа сельчан, проживающих в поселениях с числом жителей 3001 и более (с 26 до 29,7% в период между двумя последними переписями) [9].

Сокращение и фрагментация (измельчение) сельской поселенческой структуры приводит к запустению сельских территорий, исчезновению продуктивных земель сельскохозяйственного назначения, что угрожает не только продовольственной, но и геополитической безопасности России.

Низкий уровень комфортности проживания в сельской местности влияет на миграционные настроения сельского населения, особенно молодежи. Соответственно сокращается источник расширенного воспроизводства трудо-ресурсного потенциала аграрной отрасли.

Миграционный отток из сельской местности только за 2011 г. стал самым большим за последнее десятилетие. Причиной тому была миграция молодежи в возрасте 14–29 лет, доля которой за 2011 г. составила 58,3% (это 411 тыс. человек) против 48% в 2009 г. [15, с. 22–23]. Основная причина миграции молодежи обусловлена поиском работы не только в своих областных городах, а в основном в мегаполисах – в Москве и Санкт-Петербурге. Там больше шансов преуспеть в жизни.

За период с 1990 по 2002 г. интенсивность миграции из сельской местности оставалась низкой, несмотря на то что большинство выпускников сельских школ уезжали в города и не возвращались в села. Как отмечалось выше, их замещали русскоязычные мигранты из стран СНГ, о чем свидетельствуют данные таблицы 1. Причем впоследствии многие молодые мигранты и их дети уезжали в города.

Данные таблицы 1 показывают, что в конце советского периода (1989) доля детей в возрасте до 14 лет была самой высокой (25%). Интерес к этой группе проявляется как к совокупности формирующей сельскую молодежную когорту. В последующие годы из-за спада рождаемости и миграции численность данной возрастной группы снизилась до 18,2% в 2013 г. Несмотря на это в целом возрастная структура сельской молодежи практически не изменилась. В отдельные годы наблюдался рост численности в возрастной когорте 20–24 года. Этот прирост происходил в основном за счет прибывших русскоязычных мигрантов из ближнего зарубежья. Тем не менее в 2013 г. их численность существенно снизилась.

Таблица 1

ВОЗРАСТНАЯ СТРУКТУРА СЕЛЬСКОЙ МОЛОДЕЖИ (1989–2012 гг., %)

Источник: Рассчитано по данным Росстата 1989, 2002, 2008, 2010, 2012, 2013 гг.