Оценить:
 Рейтинг: 0

Россия и современный мир № 4 / 2010

<< 1 2 3
На страницу:
3 из 3
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Уже на одно это исследователи должны обратить самое пристальное внимание! Выходит, что способ организации элит, во-первых, теснейшим образом связан со status quo, во-вторых, его гибель неминуемо влечет исчезновение этого самого статус-кво. Следовательно, устойчивость той или иной исторической формы русской системы зависит от правильной (именно для этой формы) организации элит.

Запомним все это. Однако…

* * *

…Предлагаю на время отвлечься от «умствований», нарочито не пытаясь теоретизировать, и просто посмотреть на роль элит в нашей истории. Так сказать, позитивистски и дескриптивно. Что же мы увидим? – Неожиданно окажется, что их роль была и велика, и активна.

Вот, навскидку, может быть, даже что-то пропуская. Может быть, даже пропуская многое. XVI век – семибоярщина после смерти Василия III, вообще господство бояр в 30–40-е годы. Немалое их влияние и в первое десятилетие правления Ивана IV. Затем опричное вырубание этих самых бояр, что является своеобразным свидетельством их значения, их возможностей. В эпоху последнего Рюриковича на троне боярство понемногу отходит от массовых репрессий предыдущей эпохи, отчасти даже восстанавливается. И хотя избрание на царство Бориса Годунова трудно записать в актив боярам, тем не менее сам факт выбора «нового человека» и вообще выбора как такового открывал для общипанного Властью сословия новые горизонты.

XVIII столетие. Конечно, Смута очень сложное и многослойное в социальном смысле событие русской истории, но не в последнюю очередь это была попытка реванша боярства. А уж избрание царем Василия Шуйского – апофеоз боярского контрнаступления на самодержавие. Как известно, он дал подкрестную (или крестоцеловальную) запись, ставшую «первым опытом построения государственного порядка на основе формально ограниченной верховной власти» (3, с. 39). Но известны и другие боярские инициативы Смутного времени, включая избрание польского королевича Владислава на царство. – Далее, уже при первых Романовых (опять-таки выбор тогдашних элит) боярство по-прежнему активно влияет и во многом определяет курс государственного корабля. Особенно сильно это ощущается в начальные, юношеские годы самодержцев и в моменты острых кризисов.

Причем во второй половине XVII в. боярская элита не просто претендует на участие в процессе принятия решений, но и выступает с планами обустройства России. Вспомним хотя бы предложения и реформаторскую деятельность «первого министра» Федора Алексеевича и царицы Софьи – князя В.В. Голицына. Или реакцию на отмену местничества, когда взамен русская знать потребовала ввести институт наследственного воеводства.

В начале XVIII в. Петр I существенно побил и преобразовал традиционные московские элиты – боярские, церковные, управленческие (приказные), военные. И, казалось бы, указал им место – «разрешите исполнять бегом», «рады стараться» и т.п. Но сразу же после его кончины и старая аристократия (как сожалел Сталин: «Эх, Петруха не дорубил»), и новая, им вскормленная («птенцы гнезда Петрова»), взобрались на авансцену истории. И пошло–поехало. Без гвардии («вооруженного авангарда» русской аристократии) занять трон было невозможно. Как, впрочем, и потерять его. За исключением, разумеется, естественной смерти. – Но осьмнадцатое столетие принесло и много нового. Так, постепенно появляется современно образованная элита. Вместе с тем ментально, культурно, бытово она полностью отделяется от народной массы. Становится ей чужой. Эта чужеродная элита к тому же безжалостно и тотально эксплуатирует большую часть населения России.

В 1730 г. аристократия вроде бы добилась своего. Известные «Кондиции» верховников резко ограничивали императорскую власть и передавали членам Верховного тайного совета значительную часть полномочий. И хотя фортуна отвернулась от Голицыных–Долгоруких и им подобных, не стоит недооценивать это событие. Скажем, П.Б. Струве (лучший политический мыслитель России начала ХХ в., по мнению Н.А. Бердяева) полагал, что если бы верховники победили в 1730 г., то у Ленина не было бы шансов в 1917 г. То есть пошел бы процесс ограничения верховной власти, ее демократизации, и вслед за верхушечными социальными группами постепенно призывались бы и другие, нижестоящие. Тем самым у большевиков не было бы пространства для деятельности. А может и их самих вовсе не случилось бы. Замечу: даже если Струве преувеличивал значение верховников, то тенденция возможного (очень возможного!) общественного развития определена им точно.

Ну, а важнейшим событием этого века стало освобождение дворянства (к этому времени главной нашей «элиты») от крепостного права. – Мы вообще-то привыкли говорить о крепостном праве для крестьянства (основной массы населения), что, конечно, справедливо. Но лишь отчасти. Закрепощены были все сословия и социальные группы. Власть, создав дворянство для оборонно-наступательных нужд, тут же закрепостило его в царскую (воинскую) службу. Соборное Уложение 1649 г. подтвердило всеобщее (в том числе и дворянское) крепостное право, усилило его и весьма грамотно для тех времен юридизировало. – И вот 18 февраля 1762 г. Петр III «Манифестом о даровании вольности и свободы российскому дворянству» открыл новую страницу русской истории. Впервые у нас появилось сословие свободных людей, впервые возникла свободная элита. То есть люди, которые могли делать, что сами хотели: могли служить или не служить, ехать за границу или не ехать, творить или бездельничать и т.д. и т.п. (так родилась великая русская культура). С тех пор[11 - 3. Надо сказать, что освобождение дворянства от крепостного права началось еще при Елизавете Петровне и даже отчасти при Анне Иоанновне, но это были, действительно, лишь первые шаги, так сказать, предосвобождение.] и до 1917 г. в России имелась (относительно) свободная элита. Это наложило сильнейший отпечаток на русское развитие. И это же во многом способствовало тому, что следующий, девятнадцатый, век оказался для нас «золотым» (чтобы там о нем ни говорили, причем даже верно и точно). Вот вам роль элит в русской истории!

Однако реформа 1762 г. означала не только «вольную» дедам и бабкам Пушкина и Лермонтова, Герцена и Тютчева. Это была и сделка между самодержавием и дворянством. Власть как будто бы сказала дворянину: иди, ты свободен, только больше не лезь в «политику», не учиняй перевороты, не стремись меня ограничить или вообще извести на корню. Да, и вот, чтобы ты не бедствовал, забери себе крепостных, делай с ними что хочешь; отныне ты – собственник (недаром Александр Иванович Герцен писал, что на Руси частная собственность возникла как собственность на людей, «крещеная собственность»; т.е. рабовладелец – православный и раб – православный). Этот исторический компромисс ни для кого не прошел даром. Ближайшим следствием стала пугачёвщина – народно-погромная революция против рабства, петербургской империи, чуждой инородной культуры. Дальним – народно-погромная революция начала ХХ столетия, направленная против городской эксплуататорской культуры, столыпинской частной собственности и подступавшей социальной свободы. Между этими двумя революциями – неучастие в промышленном перевороте и демократическом революционно-эволюционном процессе. Вот какие чудовищные последствия имело раскрепощение русской элиты!

В XIX в. аристократия в последний раз (1825) попробовала путем военного переворота вырвать из рук власти историческую инициативу. И в Россию пришла революция. Декабризм – это «два в одном» – последние гвардейцы-заговорщики и первые революционеры. Та революция, что явилась к нам вместе с декабристами, имела характер эмансипационного противостояния представителей различных элит, затем вообще большой части образованных русских и власти. Забегая вперед, скажем: они победили в конце февраля – начале марта 1917 г.

Девятнадцатое столетие, особенно вторая его половина, демонстрирует один из высших и эффективнейших типов русской элиты. Речь идет о «просвещенной бюрократии». Она возникает во многом как результат целенаправленной деятельности ряда выдающихся государственных мужей того времени. И первого среди них – М.М. Сперанского. Управленческую элиту готовят в университетах, специальных командированиях за границу, Царскосельском лицее, Училище правоведения и т.д. «Просвещенная бюрократия» проводит все важнейшие реформы той эпохи, выступает главным субъектом «модернизационно-эмансипационных» преобразований. Уникальность ее деятельности заключалась в том, что она понимала – всерьез и творчески – и резоны традиционного самодержавия и оппозиционных ему элит. Вместе с тем она гнула свою линию, свою политику – развитие России на эволюционных путях.

К началу ХХ в. русские элиты серьезно меняются. На ключевые позиции начинают претендовать новые социальные группы – верхушка буржуазии и лидеры либеральной интеллигенции. Их отличие от всех предыдущих отечественных элит заключалось в том, что они не были (по-преимуществу и впрямую) порождены властью. Они вошли в политическую жизнь как силы самостоятельные, независимые. Конституция 1906 г. зафиксировала компромисс между ними и властью. Однако в ходе войны этим новым элитам показалось – в силу целого ряда причин (и сами укрепились, и царизм находился не в лучшей форме), – что пора взять бразды правления в собственные руки. Так составился заговор против короны, к которому присоединились и ведущие военные. Самодержавие пало вследствие «предательства» элит. Это снова к вопросу об их роли в нашей истории.

В Совдепии, как мы знаем, появилась своя элита – номенклатура. Которая ничем не владела, но всем распоряжалась. Крайне интересна история ее возникновения. Захватив в конце 1917 г. власть, «партия нового типа» (РСДРП (б)) стала основой для формирования нового «боярства» – большевистского (кстати этимология слов «боярин» и «большевик» общая). Различные отряды этого боярства вели между собой борьбу до конца 20-х годов. Параллельно этому И.В. Сталин создает в партийных комитетах (от райкомов до ЦК) учетно-распределительные отделы («учраспреды» – на языке того времени). Так рождалась номенклатура. Опираясь на нее, «чудесный грузин» (по слову Ленина), повел борьбу с большевистским боярством, со всеми (подчеркиваю) его группами. К началу коллективизации сталинская номенклатура в целом разгромила наследников Ленина. Но Ё – Сарионычу (это – А.И. Солженицын в «Круге первом») и этого показалось мало (он ведь кое-что читал по русской истории). В 30-е обрушил «большой террор» на остатки ленинской гвардии и ту часть своей номенклатуры, которая успела «обояриться» и даже в чем-то сблизилась со старым большевистским активом.

После этой грандиозной Чистки, казалось бы, Сталин получил послушно-запуганную армию порученцев-управленцев. Но война, со всеми ее необходимостями и «вызовами», во многом переродила номенклатуру, вернула ей уверенность в себе, она обрела немалую силу. Нет сомнений в том, что верхи номенклатуры – хотели они этого или нет – объективно попали в ситуацию противостояния с Усатым. После его смерти начинается номенклатурный период советской истории. Все последующие генсеки – в известном смысле – «боярские цари». И кончается СССР номенклатурной (т.е. элитистской) революцией. (Мы еще скажем о ней.)

Таковы, вкратце, пути и результаты деятельности русских элит в истории.

* * *

А теперь поговорим на тему особости и, с европейской точки зрения, слабости русских элит. – Разумеется, в небольшой по объему работе мы не можем дать полновесного ответа. Попробуем указать на некоторые – важные – причины.

В своей знаменитой книге «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» покойный академик Л.В. Милов исследовал русское общество, его повседневную жизнь, хозяйственную деятельность XV–XVIII вв. Очевидно: элитистская проблематика (в том числе взаимоотношение власти и элит) не может быть понята вне этого контекста.

Ученый подчеркивает: «…Мы имеем дело с обществом, обладающим ярко выраженным экстенсивным земледелием, требующим непрерывного расширения пашни, с обществом, где дефицит рабочих рук в сельском хозяйстве был постоянным и неутолимым в течение целых столетий, несмотря на более или менее стабильный прирост населения… Когда общество постоянно получало лишь минимум совокупного прибавочного продукта, оно объективно стремилось к максимальному использованию и земли, и рабочих рук» (6а, с. 432). И еще: «Весь образ жизни населения исторического ядра территории России был процессом выживания, постоянного создания условий для удовлетворения только самых необходимых, из века в век практически одних и тех же потребностей» (там же, с. 415).

Экстенсивное земледелие в тяжелых, северных климатических условиях (мы же – Север, а не Восток или отсталый Запад; не «Север», конечно, в терминологии литературы, посвященной глобализму, скорее: в смысле «севера»; что есть русская история с определенной точки зрения? – первая попытка человечества построить цивилизацию в северных широтах, в крайне неблагоприятной природно-климатической зоне; здесь хозяйственная активность объективно ограничена и никогда не ведет к процветанию), в лесной зоне (степь фактически до последней трети XVIII в. у кочевников), т.е. земледелие «впервые», когда гумус только создается, земледелие подсечное и «кочевое» со всеми вытекающими, нехватка населения, рабочих рук… Таков «background» русской истории. Потому не «случайно», не по «злой воле» или чему-то подобному складывается здесь самодержавно-крепостнический порядок.

«…Система крепостного права объективно (выделено мной. – Ю.П.) способствовала поддержанию земледельческого производства там, где условия для него были неблагополучны, но результаты земледелия всегда были общественно-необходимым продуктом. М.М. Щербатов[12 - 4. Князь Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790) – выдающийся русский историк, мыслитель, играл важную роль при дворе Екатерины II, при этом критикуя ее режим с консервативных позиций. Дед П.Я. Чаадаева по материнской линии.], вполне понимая, что большая часть тогдашней России лежит в зоне неблагоприятного климата, считал, что отмена крепостного права (речь шла об обсуждении в 60-х годах XVIII в. вопроса о крепостном состоянии крестьян) приведет к массовому оттоку крестьян, ибо они оставят неплодородные земли и уйдут в земли плодородные. «Центр империи, место пребывания государей, вместилище торговли станут лишены людей, доставляющих пропитание и сохранят в себе лишь ремесленников…» (6а, с. 433; М.М. Щербатов цитируется по: 13, с. 135).

Следовательно, «крепостничество теснейшим образом связано с характером земледельческой деятельности российского крестьянства, оно органично свойственно данному типу социума, ибо для получения обществом даже минимума совокупного прибавочного продукта необходимы были жесткие рычаги государственного механизма, направленного на его изъятие (выделено мной. – Ю.П.). А для этого стал объективно (выделено мной. – Ю.П.) необходим и определенный тип государственности, который и стал постепенно формироваться на территории исторического ядра России», – пишет Л.В. Милов (6а, с. 433).

Как говорится, к этому ни прибавить, ни убавить. Приведу лишь еще одну его мысль. Это важно для нашей темы вот почему. Известно, что современное западное общество полисубъектно, в нем множество социально значимых, независимых «акторов». Но его полисубъектность стала лишь продолжением (расширением, усложнением, хотя в XIX в. казалось – упрощением) полисубъектности средневекового феодального социума. В котором можем обнаружить и институт частной собственности, и корпорации, защищающие права и жизнь своих членов, и ограничения власти королей, и суд, и независимую влиятельную церковь… И многое-многое другое, свидетельствующее о сложном (вспоминается леонтьевская «цветущая сложность»), дифференцированном, полицентричном характере средневекового Запада. – У нас же было иначе: проще и однотоннее.

По словам Л.В. Милова, «в условиях Древней Руси (на всякий случай, напомню, что Древняя Русь закончилась не Бог весть когда, а лишь на рубеже XVII–XVIII вв., т.е. исторически “вчера”; да и не закончилась вовсе, многими своими “сегментами” еще и пожила до начала ушедшего столетия. – Ю.П.) ограниченный размер совокупного прибавочного продукта общества делал нереальным создание сколько-нибудь сложной многоступенчатой феодальной иерархии в качестве ассоциации, направленной против производящего класса. Однако исторически эквивалентом этому был путь консолидации господствующего класса посредством усиления центральной власти, путем резкого возрастания… служебной… зависимости от нее каждого феодала…

Такая цель была достигнута созданием московской великокняжеской властью статуса служилой вотчины, а главное, учреждением широкой системы поместных держаний» (6а, с. 480).

Это нам Л.В. Милов о том, почему у нас не сложилась крепкая, влиятельная, независимая феодальная аристократия, которая практически всегда в Европе ограничивала королевскую власть (даже в восточноевропейской Пруссии, даже во Франции при короле-солнце). Это о том, почему у нас не сложилась крупная феодальная частная собственность, которая могла бы не «допустить» возникновения патримониальной власти, т.е. властесобственности. Это еще раз о том, что наша «сложность», может и была «цветущей», но – не очень сложной. Я бы, поправив горячо любимого Константина Леонтьева, сказал: «служебная сложность».

Кстати, отсутствие у нас сильной, богатой, независимой аристократии имело и иные, неэкономические причины. – Здесь очень интересно мнение выдающегося историка русского права М.Ф. Владимирского-Буданова. В начале своей известной книги он подчеркивает: «Основанием древнерусского государства служат не княжеские (теория Соловьёва) и не племенные отношения (теория Костомарова), а территориальные» (2, с. 41). То есть в основе эволюции нашей государственности лежал пространственный принцип, а не какой-либо другой. Да и само происхождение ключевого русского слова «власть» указывает на это. Власть – от волости; тот имеет власть, кто владеет территорией, пространством.

Далее. Владимирский-Буданов рассматривает тему слабости боярства, русской аристократии. «Боярство Древней Руси не имело ни сословной корпоративности, ни сословных привилегий. Образованию корпоративности мешал земский (т.е. территориальный. – Ю.П.) характер древних русских государств. Каждая община (город, волость и даже село) имела своих бояр (а также средних и меньших людей)… Впоследствии (в литовско-русскую эпоху) «боярами» в селах назывался высший класс прикрепленных крестьян. Таким образом, земское (территориальное. – Ю.П.


<< 1 2 3
На страницу:
3 из 3