А что, если
Она подошла ближе, и её голос стал мягче:
— Вы оба сильные. Но вместе — вы невозможны. И если вы не скажете это друг другу, то однажды будет поздно.
Рут развернулась и пошла прочь, бросив через плечо:
— Я оставлю вас. Но, Калиас… если ты не скажешь ей, я скажу за тебя.
Тишина вернулась, но уже не прежняя. Она была натянута, как струна. Я посмотрела на него. Он — на меня.
— Она права, — сказала я, тихо. — Но я не прошу слов. Я просто хочу знать, что ты чувствуешь.
Он подошёл ближе. Его рука нашла мою. Он не говорил. Он просто смотрел. Долго. Глубоко. И в этом взгляде было всё.
— Я чувствую, — наконец сказал он, — любовь. Каждой клеточкой своего тела.
Он говорил тихо, почти шёпотом, но каждое слово отзывалось во мне, как колокол в тишине.
— Это чувство… как запах корицы, который ты всегда добавляешь в чай, даже если никто, кроме тебя, не замечает. Как твоя привычка прикусывать губу, когда думаешь, что никто не смотрит. Как твой взгляд — острый, как клинок, когда ты злишься, и в то же время в нём сверкает свет, будто в тебе живёт молния.
Он провёл пальцем по моим пальцам, медленно, будто перечитывал знакомую книгу, в которой каждый изгиб — любимая строка.
— Я люблю, как ты засыпаешь, уткнувшись в Румпеля, будто он не дракон, а подушка. Как ты смеёшься, когда думаешь, что никто не слышит. Как ты защищаешь даже тех, кто этого не заслуживает, потому что не умеешь иначе.
Я не могла дышать. Не потому что он сжимал мою руку — а потому что его слова обнимали меня изнутри.
— Я люблю, как ты молчишь. Как ты смотришь на звёзды, будто ищешь в них ответы, которых не может дать ни один маг. Я люблю, как ты боишься — и всё равно идёшь вперёд. Я люблю, как ты живёшь.
Он замолчал, и в этой тишине я услышала больше, чем в любом признании.
— Я не знаю, что будет дальше, — продолжил он. — Но если ты позволишь… я хочу идти рядом. Не как твой страж. Не как твой учитель. А как тот, кто любит тебя. Просто — тебя.
Я смотрела на него, и в груди разливалось что-то тёплое, щемящее, как весна после долгой зимы. Я не ответила сразу. Я просто шагнула ближе, прижалась лбом к его груди и прошептала:
— Я уже позволила. Давно. Просто боялась признаться.
Он обнял меня, и в этом объятии не было страсти — только дом. Тот, что мы носим в себе, когда любим.
Когда слова растворились в тишине, и между нами осталась только истина, произнесённая сердцем, мир вокруг будто затаил дыхание. И в этой тишине что-то изменилось.
Магия — та, что всегда была рядом, как тень, как дыхание, как пульс земли — вдруг ожила. Но не бурей, не вспышкой, не грохотом. Она поднялась, как тёплый ветер, как лёгкий туман, как свет, пробивающийся сквозь листву. Она не требовала внимания — она праздновала.
Из камня под нашими ногами поднялись тонкие нити света, золотые и серебристые, как паутина на рассвете. Они несли в себе не силу, а музыку. Тихую, едва уловимую, но такую чистую, что сердце сжималось от её звучания.
Воздух наполнился неуловимым ароматом. Запах корицы, свежей травы, дождя на тёплой земле. Всё, что было связано с нами. Всё, что мы когда-то чувствовали — и боялись назвать.
Над нашими головами закружились искры — не огонь, не свет, а частицы чего-то большего. Они несли в себе отражение наших чувств: тепло, нежность, дрожь, силу.
Калиас смотрел вверх, поражённый, и я видела, как в его глазах отражается это сияние. Он сжал мою руку крепче, и в этот миг я поняла: наша магия больше не принадлежит только нам. Она стала частью мира. И мир ответил взаимностью.
Существо, сотканное мною, подняло голову к небу и издало низкий, певучий звук. Он чувствовал это тоже. Он был рождён из этой связи. Из этой любви.
И тогда я поняла: магия, которой я боялась, которую не понимала, не была моей тенью. Она была моим голосом. Моим отражением. Моим даром.
И теперь, когда я сказала вслух то, что жило во мне так долго, она наконец обрела форму. Цвет. Песню.
В другом крыле замка Рут, сидя на подоконнике с чашкой чая, резко подняла голову. Её глаза расширились, и она, не раздумывая, вскочила на ноги. Магия, что струилась сквозь стены, была ей знакома. Но теперь в ней было нечто новое.
— Ну наконец-то, — пробормотала она, усмехнувшись. — Я уж думала, они так и будут ходить кругами до седых волос.
Даже Румпель, свернувшийся клубком в тени сада, поднял голову. Его глаза вспыхнули янтарным светом, и он тихо зарычал — не угрожающе, а как будто приветствуя силу, которую он знал с рождения, но никогда прежде не чувствовал так ясно.
Мир замка замер. Слуги останавливались в коридорах, ощущая, как воздух стал плотнее, как будто напоённый дождём. Ученики в залах чувствовали, как стены отзываются эхом неведомого.
И где-то в глубине, в самых древних залах, где хранились артефакты Первых, вспыхнул свет — слабый, но чистый. Как будто сама магия мира узнала голос, которого ждала веками.
Глава 25
25 глава- Город.
Некоторые спасают целые королевства, а кому-то достаточно одной спасенной жизни.
Утро в замке наступило не с фанфарами, а с тишиной. Солнце, пробиваясь сквозь витражи, рассыпалось по мраморному полу золотыми пятнами, будто кто-то рассыпал пыльцу древнего заклинания. В моих покоях было прохладно, но я не чувствовала холода. Стоя у окна, босыми ступнями на холодном камне, я держала в руках чашку с травяным настоем, а взгляд мой был далеко за пределами стен.
Город внизу ещё спал, укрытый утренним туманом, как ребёнок под одеялом. Крыши домов, башенки, дым из труб — всё казалось мне одновременно родным и чужим. Я выросла здесь, но никогда не принадлежала этому месту по-настоящему. Мое детство прошло в тени трона, в тишине коридоров, где шёпот был громче крика.
Я часто вспомнила отца — короля Эльмара. Его шаги по тронному залу были тяжёлыми, как удары сердца. Он был справедлив, но суров, и в его взгляде всегда жила тревога. Он любил свой народ, но не умел любить свою дочь. Или, может, просто не знал, как. Он учил меня законам, но не чувствам. Говорил, что королева не должна плакать, не должна сомневаться, не должна любить слишком сильно. «Сердце монарха — это не орган для чувств, а сосуд для долга», — говорил он. А вчера я наполнила его любовью.
Я сжала чашку крепче. Мои пальцы дрожали. Я не знала, от тепла ли настоя, или от мыслей, что поднимались во мне, как пар. Вчера я нарушила все правила, что вбивали в меня с детства. Позволила себе быть не королевой, а женщиной. Позволила себе — любить.
«Если бы отец увидел меня вчера…» — подумала я. И тут же, впервые за долгое время, не испугалась этой мысли. Потому что впервые чувствовала, что поступила правильно. Не по уставам. По сердцу.
Я сделала глоток настоя. Вкус был терпким, с лёгкой горчинкой. Как сама жизнь. Но на губах осталась сладость.
Я подошла к зеркалу, которое принесли по моему заказу вчера вечером. Высокое, в резной раме из светлого дерева, оно отражало не только мое лицо и тело, но и что-то большее- женщину, которую я только начинала узнавать. Мне кажется, что ранее вчерашнего дня я не особо смотрелась в зеркала. Хотя он и звал меня «красавицей», я должна была сама убедиться.
Сегодня предстоял сложный день. Советники ждали меня в зале, чтобы обсудить продовольственные закупки и новые маршруты доставки товаров. Зима приближалась, а не я могла себе позволить быть просто влюбленной женщиной. Я должна быть королевой. Но на такой, каким был мой отец- отстраненным, холодным, недосягаемым. Я вспоминала мать. Как она спускалась с трона, чтобы обнять плачущего ребенка. Люди верили ей, потому что она была с ними.
Я провела пальцами по ткани платья — лёгкой, небесно-синей, почти прозрачной на свету. Оно не кричало о власти, не требовало поклонов. Оно просто было красивым. Я выбрала его не потому, что хотела казаться ближе к народу, а потому что впервые за долгое время хотела быть собой. Без маски. Без титула. Без страха.
Сегодня я выйду к ним. Не как дочь короля. Не как наследница. А как женщина, которая наконец-то выбрала — и выбрана.
Я вышла из покоев, и коридоры встретили меня привычной прохладой и эхом собственных шагов. Стража у дверей молча кивнула, но я уловила в их взгляде нечто новое — не просто уважение, а… внимание. Как будто они впервые увидели меня не как тень отца, а как самостоятельную фигуру. Или, может быть, я сама впервые позволила себе быть ею.
Проходя мимо гобеленов с гербами предков, я вдруг поняла, как мало знала о них. Все эти лица, вытканные золотыми нитями, — они тоже когда-то сомневались? Влюблялись? Хотели быть услышанными не только как правители, но и как люди?
Я остановилась у окна, ведущего в сад. Внизу, среди зелени и утренних теней, я увидела его. Калиас стоял у фонтана, склонившись над цветущим кустом жасмина. Его пальцы осторожно касались лепестков, как будто он разговаривал с ними. Он не знал, что я смотрю. И в этот момент я поняла: я иду к нему не как королева. Я иду как женщина, которая выбрала любовь — и выбрала быть сильной не вопреки ей, а благодаря ей.
Я спустилась по лестнице, чувствуя, как ткань платья мягко касается ног. Сердце билось чаще, чем следовало бы. Но в этом биении не было страха. Только ожидание.
Он стоял у фонтана, спиной ко мне, но, кажется, знал, что я подойду. Его плечи чуть дрогнули, когда мои шаги зашуршали по гравию. Я остановилась в нескольких шагах, не зная, что сказать. Вчера мы говорили так много, а сейчас — тишина между нами была тёплой, как дыхание перед поцелуем.
Он обернулся и улыбнулся — не широко, не торжествующе, а как человек, который просто рад видеть тебя. Я почувствовала, как внутри всё сжалось и расправилось одновременно.
— Доброе утро, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Доброе, — ответил он. — Я знал, что ты придёшь.
Он подошёл ближе, и я заметила, что его руки пусты. Ни подноса, ни чашки, ни даже книги. Только лёгкий плащ, запах груши с корицей и что-то ещё — предвкушение.
— Я подумал… — начал он, чуть склонив голову. — Что сегодня ты не захочешь завтракать в зале с серебром и слугами. Поэтому я кое-что приготовил.
Он подошёл к клумбе, присел на корточки и начал водить руками по воздуху. Зеленые искры вылетели из его рук, и нырнули в землю у основания старого дуба. Я удивлённо приподняла бровь, но не успела спросить — он уже вытаскивал из-под слоя мха и земли плетёную корзину, аккуратно укрытую льняной тканью.
— Ты закопал завтрак? — не удержалась я от улыбки.
— Спрятал, — поправил он, поднимаясь. — Чтобы никто не нашёл. Кроме тебя.
Он разложил ткань прямо на траву, достал из корзины хлеб, сыр, вяленые фрукты, два яблока и флягу с горячим чаем. Всё было просто. Идеально.
— Я подумал, — сказал он, — что если ты сегодня решишь быть ближе к городу, к людям… то сначала тебе стоит побыть ближе к себе.
— Ты хотел сказать- «к тебе»?- усмехнулась я.
—Разве это преступление желать быть рядом с той, кого люблю?
Я села рядом, поджав под себя ноги, и взяла кусочек хлеба. Он был ещё тёплым.
Он протянул мне чашку с настоем — ароматный пар поднимался вверх, обвивая пальцы. Я уже собиралась взять её, но он задержал движение, приподняв бровь с лёгкой улыбкой.
— Одну секунду, — сказал он тихо.
Он поднял свободную руку над чашкой и провёл пальцами в воздухе, будто нащупывая невидимую нить. Его движения были мягкими, почти ленивыми, но в них чувствовалась точность. Из-под ногтей, из самой кожи, будто из воздуха, начали сыпаться крошечные искры — тёплые, золотисто-коричневые. Они закружились в воздухе и, медленно оседая, растворились в напитке, оставив после себя тонкий, пряный аромат.
—Да, да, я всегда наблюдаю,- сказал он, заказывая глаза. – Хватит хмуриться.
Я смотрела, как пар над чашкой становится гуще, как запах наполняет пространство между нами. Это было не просто волшебство. Это было внимание. Забота. Он знал, что я люблю корицу. Или почувствовал. Или просто хотел, чтобы этот момент стал тёплым до конца.
Я взяла чашку, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Напиток был горячим. Но не горячее, чем то, что творилось у меня внутри.
***
Мы выехали из замка на рассвете, когда небо ещё только начинало окрашиваться в персиково-золотые тона. Воздух был свежим, пах травой, дымом от ночных очагов и чем-то ещё — свободой. Я чувствовала, как ветер треплет края моего плаща, как копыта моей Сарласа отбивают ритм, будто сердце земли бьётся в унисон с моим.
Калиас ехал рядом, чуть впереди, но не как защитник — как спутник. Мы не говорили. Слова были лишними. Всё, что нужно, уже было сказано. Остальное — в взглядах, в дыхании, в том, как мы держались в седле, не оборачиваясь, но зная, что другой рядом.
Когда на горизонте показались первые крыши города, я накинула капюшон. Ткань мягко легла на волосы, скрывая лицо в тени. Я не хотела, чтобы меня узнали сразу. Хотела почувствовать их — не как королева, а как одна из них.
Мы въехали в город через восточные ворота, где уже начиналась утренняя суета. Рыночная площадь оживала: торговцы расставляли прилавки, пахло свежеиспечённым хлебом, пряностями, мокрой древесиной. Люди сновали туда-сюда, не замечая нас. И это было странно приятно — быть невидимой, быть частью чего-то большего.
Мы спешились у таверны и пошли пешком, ведя лошадей за поводья. Я слышала разговоры, смех, даже спор двух старушек о цене на мёд. Всё это было живым, настоящим. И я поняла, как давно не была здесь. Как много упустила.
Я растворялась в городе, как капля в реке. Капюшон скрывал лицо, но не чувства. Я шла среди людей, и каждый шаг был как прикосновение к чему-то давно забытому. Камни мостовой под ногами были неровными, пахло печёными яблоками, углём и мокрой шерстью. Кто-то смеялся, кто-то спорил, кто-то пел фальшиво, но от души. И всё это было моим — моим народом, моим домом, моей реальностью, которую я так долго наблюдала из окон дворца, как чужую пьесу.
Я остановилась у лавки с тканями. Женщина с морщинистым лицом спорила с торговцем, прижимая к груди свёрток. Рядом мальчик ел пирожок, испачкав щёки повидлом. Он посмотрел на меня и улыбнулся — просто, без страха, без поклонов. Я улыбнулась в ответ, и в этот момент почувствовала: я не хочу, чтобы они узнавали меня по портретам. Я хочу, чтобы они узнавали меня по глазам. По голосу. По тому, как я иду рядом, а не впереди.
Я и не заметила, как Калиас немного отдалился, забрав поводья моего скакуна. Он дал мне пространство, которое мне было необходимо. Иногда казалось, что он знает намного больше о том, что происходит вокруг.
Я шла дальше, и город раскрывался передо мной, как книга, страницы которой я когда-то боялась читать. Но теперь я знала: если я хочу быть королевой, я должна знать каждую строчку этой книги. И любить её — даже с пятнами, с ошибками, с болью. Потому что в этом — правда. А без правды не бывает ни власти, ни любви.
Площадь встретила нас гулом голосов, скрипом телег, запахом жареных орехов и свежего хлеба. Я стояла в тени, капюшон все еще скрывал мое лицо, но сердце билось так громко, что казалось- его слышат все. Калиас остался позади, не проронив ни слова. Он знал: это мой момент.
Я сделала шаг вперед. Потом еще один. Камни под ногами были теплыми от солнца, и каждый шаг отзывался в груди, как удар колокола. Я остановилась у фонтана в центре площади. Вода в нем пела свою песню. Я сняла капюшон.
Никто не закричал. Никто не бросился на колени. Но воздух изменился. Он стал плотнее, тише. Как перед грозой. Я закрыла глаза и вдохнула глубоко. Магия внутри меня не рвалась наружу. Она ждала.
Поток света, невидимый, но ощутимый, разлился по площади. Он не ослеплял, не пугал. Моя магия прошлась, как ветер, что пахнет лавандовым мылом и хлебом. Она касалась каждого — как прикосновение матери к щеке, как воспоминание о чём-то добром.
Люди замерли. Кто-то оглянулся. Кто-то приложил ладонь к груди. Кто-то вдруг заплакал — тихо, беззвучно, будто вспомнил что-то важное. Кто-то замер, не понимая, почему вдруг стало тепло. Кто-то улыбнулся, не зная, отчего. Кто-то сжал руку любимого крепче, будто вспомнил, зачем живёт.
И всё же — никто не смотрел на меня.
Кроме одного.
Мальчик. Лет шести, в потёртом плаще, с прядью соломенных волос, выбившейся из-под шапки. Он стоял в стороне, с яблоком в руке, и смотрел прямо на меня. Долго. Внимательно. Без страха. Потом подошёл. Медленно, будто проверяя, не исчезну ли я, если он моргнёт.
Он поставил яблоко на край фонтана, отступил на шаг… и поклонился. По-настоящему. Как учат в школах, как кланяются перед троном. Его ладони дрожали, но взгляд был твёрдым.
— Вы… вы настоящая? — прошептал мальчик, глядя на меня снизу вверх, будто я была не человеком, а чудом из сказки.
Я не успела ответить. Из толпы, пробираясь сквозь людей, к нам подошла женщина — пышная, румяная, с пышной грудью, в переднике, испачканном мукой. Она была вся в движении: волосы выбились из-под платка, щеки пылали, а в руках она держала корзину с пирогами.
— Ох, прости, девонька! — воскликнула она, хватая мальчика за плечо. — Он у меня вечно лезет к незнакомцам. Простите, если докучал, он у меня просто… — она замялась, бросив на меня быстрый взгляд, — ну, любопытный.
Я улыбнулась, мягко, по-настоящему.
— Совсем ничего страшного, — сказала я. — Он очень вежливый. И, кажется, очень наблюдательный.
Мальчик вывернулся из-под руки матери и, не сводя с меня глаз, воскликнул:
— Мама, посмотри! Это же она! Это же королева!
Женщина замерла. Посмотрела на меня внимательнее. Её глаза расширились, губы приоткрылись, и она вдруг прижала ладонь к груди, как будто сердце её сделало лишний удар.
— О, звёзды… — прошептала она. — Ваше Величество…
Я чуть склонила голову, не отводя взгляда.
— Сегодня — просто Аврора, — сказала я, подмигивая мальчишке.
Я натянула капюшон обратно, кивнула мальчишке и пошла прочь, сливаясь с потоком. За спиной слышала, как он тянет мать за рукав:
— Мама, ну посмотри! Это же она! Правда! Я же говорил!
— Тише ты, — шикнула она, — не выдумывай. Королева не ходит по рынку в плаще. И вообще, у неё наверняка дела поважнее, чем слушать, как ты жуёшь яблоки.
Я усмехнулась. Не обидно. Даже приятно. Быть настолько невозможной, что в тебя не верят, даже когда ты стоишь в двух шагах.
Мы с Калиасом свернули в переулок, где пахло мокрой штукатуркой и жареными лепёшками. Он шагал чуть впереди, ведя лошадь, и, кажется, пытался не наступать в лужи. Я догнала его, и мы пошли рядом, плечом к плечу. Никто не оборачивался. Никто не кричал. Только где-то за спиной, на площади, начали подниматься голоса.
— Ты слышал? Кто-то говорит, что она была здесь…
— Кто?
— Ну, она. Аврора. Королева.
— Да ну, брось. Сказки всё это.
Мы не оборачивались. Просто шли дальше. Но я знала: слух уже пустил корни. И теперь он будет расти. От лавки к лавке. От уха к уху.
Мы уже собирались покинуть окраину, когда я заметила её. Девушка лет двадцати, в рваном плаще, стояла у стены, прижимая к себе свёрток — то ли вещи, то ли ребёнка. Лицо бледное, губы сжаты, взгляд — как у зверя, загнанного в угол. Рядом двое мужчин, один с грязной повязкой на руке, другой с мешком через плечо, говорили с ней слишком громко, слишком близко. Она отступала, но дальше была только стена.
Я остановилась. Калиас тоже. Он уже понял, что я не поеду дальше.
— Эй, — сказала я твердым голосом, подходя ближе. — Всё в порядке?
Мужчины обернулись. Один хмыкнул, второй прищурился.
— Не твоё дело, — бросил тот, что с мешком.
— Моё, — ответила я. — Очень даже моё.
Я встала рядом с девушкой, между ней и ними. Она дрожала, но держалась. Она была странной — не испуганной, а скорее отрешённой, как будто всё происходящее касалось её лишь наполовину. Рыжие волосы, сухие, но уложенные в идеальные волны, обрамляли бледное лицо. Она была босая, и на коже ног виднелись следы соли и песка, будто она только что вышла из моря. Красное платье, длинное, рваное по краям, тянулось по земле, влажное, как будто никогда не высыхало. Оно прилипало к её телу, как вторая кожа, и казалось, что ткань помнит шторм.
Она не сказала ни слова. Только крепче прижала к себе свёрток — не ребёнка, как я сначала подумала, а узел с вещами, перевязанный морской сетью.
Моя магия не заставила себя ждать. В воздухе стало чуть холоднее. Мужчины почувствовали.
—Чего тебе надо, девка?- медленно произнес второй, изрядно выпивший. А потом глянул в сторону моего спутника.— Парниша то не лезет. Поумнее тебя будет.
— Так значит, вы умом не блещите, па-р-ни-ши? — протянула я, нарочито гнусаво, копируя их тон. Один из них дернулся, как будто я ударила его словом. Второй шагнул ближе, запах перегара ударил в лицо.
— Слышь, ты, — начал он, — сейчас мы тебе покажем, как…
Он не успел договорить.
Я подняла руку, не высоко — просто ладонь вперёд. Магия вышла резко, как удар ветра в лицо. Воздух вокруг нас сжался, и в следующее мгновение их отбросило назад, как тряпки. Один врезался в стену, второй — в телегу с капустой, которая с грохотом перевернулась. Люди на улице замерли, кто-то вскрикнул, кто-то отступил.
Пыль поднялась, и в ней — два тела, корчащиеся, пытающиеся встать. Я не двигалась. Просто смотрела. Не с яростью. С холодной уверенностью.
— Уходите, — сказала я. — И если ещё раз подойдёте к ней — я не буду так мягка.
Они не ответили. Один поднялся, прихрамывая, второй просто пополз. Через минуту их уже не было.
Я повернулась к девушке. Она всё ещё стояла, прижимая свёрток к груди, глаза расширены, губы дрожат.
— Всё хорошо, — сказала я. — Теперь точно.
Она кивнула, не сразу. Потом — быстро, несколько раз. И прошептала:
— Спасибо.
— Как тебя зовут? — спросила я, когда всё немного улеглось. Мы стояли у стены, и прохожие уже начали расходиться, бросая на нас короткие взгляды, но не вмешиваясь.
Девушка колебалась. Потом, будто решившись, тихо сказала:
— Лемма.
Имя прозвучало, как капля воды, упавшая в тишину. Я кивнула.
— Лемма. Красивое имя. Ты не отсюда?
Она покачала головой.
— Я… с побережья. Из бухты под Селемаром. Там… больше нет никого. Шторм унёс всё. Я вышла на берег, как могла. Дальше — шла. Просто шла.
Я смотрела на неё. Русалка. Сухие волосы, но платье всё ещё влажное. Она держалась на ногах, но в ней было что-то хрупкое, как уставшая волна, которая всё ещё катится по инерции.
— Ты одна?
— Да. — Она опустила глаза. — Я не знала, куда идти. Люди… они смотрят. Я пыталась говорить, но… — она пожала плечами. — Я не умею быть человеком. Пока.
Я кивнула. Понимала её больше, чем могла бы объяснить.
— Пойдём со мной, — сказала я. — У меня есть место. Там тепло. Там безопасно.
Она посмотрела на меня с недоверием. Потом — с надеждой. И, наконец, просто кивнула.
Мы пошли вдоль улицы, не торопясь. Калиас молча шагал рядом, и на этот раз я была благодарна за его молчание. Иногда слова только мешают.
Мы шли по вечернему городу, петляя по узким улочкам. Лемма ступала босиком, не жалуясь, хотя камни были холодными и шершавыми. Её платье, всё ещё влажное, шуршало по мостовой, оставляя за собой едва заметный след. Я наложила на неё скрывающие чары — не слишком сильные, просто чтобы прохожие не задерживали взгляд. В толпе она казалась тенью, случайной прохожей, которую никто не вспомнит.
Калиас шёл позади, ведя коней и изредка фыркая, как старый жеребец.
— Ты в курсе, что у нас в замке уже живёт трое приблудных кошек, один подкидыш и теперь вот — русалка? — пробормотал он. — Может, сразу откроем приют?
— Отличная идея, — ответила я, не оборачиваясь. — Ты будешь заведующим.
— Только через мой труп, — буркнул он, но шаг ускорил.
—И заноза в заднице у нас тоже есть, - улыбнулась я. – Как ты мог забыть?
—Значит заноза? – он улыбался, как кот после миски сливок. Он улыбался так, будто его идеальный вечер- ворчать и идти следом.
Он не злился- только изредка отпускал свои фирменные колкости, как будто из них и шагу ступить не мог.
Лемма молчала. Она всё ещё держалась настороженно, как будто в любой момент готова была броситься бежать. Я не торопила. Просто шла рядом.
Когда мы подошли к боковому входу в замок, я остановилась.
— Здесь ты будешь в безопасности, — сказала я. — Я поселю тебя в одной из комнат для слуг. Там тепло, есть вода, еда, никто не будет задавать лишних вопросов.
— Почему ты мне помогаешь? — спросила она. Голос был тихим, но в нём не было слабости. Только усталость.
Я посмотрела на неё. Рыжие волосы, зелёные глаза, платье, будто пропитанное морем. Она выглядела, как человек, но море всё ещё держало её в себе.
— Потому что ты не должна быть одна, — ответила я. — И потому что, если ты хочешь вернуться домой, нам нужно понять, что случилось в твоей бухте.