«Летучий голландец» Третьего рейха. История рейдера «Атлантис». 1940-1941

Круглое и жизнерадостное лицо Кильгорна сморщилось – так он изображал мыслительный процесс. Впрочем, ответил он довольно быстро:

– Шестнадцать, максимум семнадцать узлов. Полагаю, это все. Старушка и так ведет себя лучше, чем можно было ожидать.

Удача. Пиратское счастье. Везение «Атлантиса». Последовал двойной звонок машинного телеграфа, и, к нашему немалому удивлению, мачты и трубы незнакомых судов начали медленно удаляться, а потом и вовсе скрылись за линией горизонта. А «Атлантис», никем не преследуемый, продолжил путь на север.

Счастливый случай. Напряжение начало спадать. Пфайлстикер, пытающийся читать «Покорение галлов», неожиданно почувствовал, что печатное слово утратило над ним свою волшебную власть. Мысленно он постоянно возвращался к событиям последнего часа, оказавшим на него необыкновенно возбуждающее действие. Всегда считавший себя лишенным всяческих эмоций, Пфайлстикер вдруг понял, что в его душе, надежно упрятанной под внешней оболочкой сухости и напускного спокойствия, живет романтик.

Счастливый случай? Каш полагал, что так оно и было, если, конечно, это были военные корабли англичан. А если вспомогательные крейсера? При мысли о вызове на бой противника, равного по силе, неизменно невозмутимый и убийственно логичный Каш уступал место Кашу – пламенному борцу.

Что ж, думал Рогге, снова и снова перебирая в уме события последнего часа, опасность была близко, но ее удалось благополучно избежать. Задача «Атлантиса» заключается в том, чтобы миновать блокадные заслоны, а не ввязываться в бой, который, даже если закончится победой, приведет к скорому возмездию или преждевременному возвращению домой.

Нам, скорее всего, повезло, потому что хотя мы и предполагали, что встреча с неизвестными судами не сулит нам ничего хорошего, но все же не догадывались о степени опасности, которой избежали.

За несколько дней до начала немецкой оккупации британское правительство решило вынудить норвежцев согласиться с требованиями, касающимися судов-рудовозов, отправив мощные военно-морские силы для минирования канала, расположенного между материковой частью Норвегии и островами и используемого судами, занятыми в торговле с Германией. Мы заметили краешек этого соединения военных кораблей, состоящего из линкора и шестнадцати эсминцев. Это далеко не пустяк!

Справа по борту остался одинокий остров Ян-Майен. Вскоре к нам снова присоединилась подводная лодка U-37.

Теперь мы оказались в зоне низкого атмосферного давления. Ветра не было, и на протяжении короткого северного дня яркое солнце заставляло поверхность моря сверкать, словно зеркало. Безбрежность окружающего нас океана еще более подчеркивалась полной неподвижностью водной глади. Везде царило абсолютное безмолвие, которое не тревожили даже крики птиц. Единственными нарушителями спокойствия были мы – «Атлантис» и подлодка U-37, которая следовала за нами, взбивая воду в облака молочно-белой пены.

В те дни я записал в своем дневнике: «Отправили на U-37 свежие булочки, немного поболтали. Амбиции Хартмана, касающиеся потопления судов, типичны для подводника. Интересно, если бы „Атлантис“ был потоплен какой-нибудь британской субмариной, как бы доблестные подводники поступили с оставшимся после него странным мусором – веселые летние платья, детские коляски».

Должно быть, результаты ловкости и изобретательности нашего ума на холодной морской поверхности явились бы впечатляющим зрелищем. А уж британцев они уж точно привели бы в полное недоумение. Ведь вместе с колясками – Рогге так и не сказал нам, зачем они нужны, – среди обломков плавал бы военно-морской флаг, а также флаги с норвежским крестом, серпом и молотом и восходящим солнцем.

Итак, наше путешествие продолжалось. Дни становились короче, а ночи длиннее. Когда же северное сияние воспламенило небеса, ни один из членов команды не смог остаться равнодушным к этому волшебному зрелищу. Теперь корабль стал для нас землей, а все окружающее стало казаться странным и далеким, словно звезды.

Мы преодолели два препятствия из трех: минное поле и Горло остались позади. Оставалось еще одно, последнее – Датский пролив.

Чтобы снизить шанс нежелательной встречи, Рогге выбрал для «Атлантиса» самый северный из всех возможных маршрутов, планируя держаться как можно ближе к гренландским паковым льдам и, несмотря на определенные навигационные трудности, оставаться на максимально возможном расстоянии от берегов Исландии. Люди пребывали в состоянии повышенной готовности. Половина команды постоянно находилась на своих местах по боевому расписанию. Офицеры, и уж тем более Рогге, тоже не имели возможности отдохнуть.

Напряжение еще больше усилилось, когда до нас стали доходить новости из внешнего мира.

В моем дневнике 8 апреля записано: «Вокруг норвежского вопроса воцарилось какое-то странное спокойствие. Я бы сказал, подозрительное спокойствие».

9 апреля: «Мы вошли первыми».

Я услышал о вторжении в Норвегию по Би-би-си – ко мне, как помощнику Рогге, разумеется, не относилось правило о том, что за прослушивание вражеских радиостанций можно поплатиться головой. Коммюнике немецкого Верховного командования последовало намного позже и было передано по судовой трансляции. Что мы почувствовали, услышав об этом историческом событии? Буду откровенен. Все мы испытали большое облегчение, потому что сумели вовремя ускользнуть и не оказались между двумя противоборствующими силами. Правда, радость несколько умеряли вполне обоснованные опасения активизации британских операций в Северной Атлантике, а также понимание того, что наши шансы на возвращение, если, конечно, вообще удастся вырваться, представляются не слишком реальными.

Старшина-рулевой Пигорс высказался так:

– Нам, конечно, будет нелегко, но им все равно хуже.

Мне оставалось только кивнуть. Конечно, «Атлантису» будет несладко, но, как выразился ветеран парусного флота, подводникам будет хуже, для них начнется настоящий ад.

Барометр падал. Волны становились все выше и выше, и спустя десять минут на нас в полную силу обрушился завывающий на все лады арктический шторм – его я не забуду до конца своих дней.

Только что все было спокойно, но уже в следующий момент на нас обрушилась стихия, наверное подгоняемая всеми силами ада. Гигантские водяные волны обрушивались на судно, заставляя его содрогаться в агонии и стирая краски с лиц людей. Вокруг «Атлантиса» творилось нечто невообразимое. Первозданная дикость, яростное буйство швыряло корабль, словно крошечную скорлупку, стремясь разнести его на части, изломать мачты, трубу и надстройку, развеять по ветру такелаж. Мы не слышали даже собственных голосов, ничего, кроме грохота волн и воя ветра, все остальные звуки в мире перестали существовать.

Вода вливалась сквозь щели орудийных люков, намерзала на орудиях, вынуждая усталых и измученных людей счищать лед с орудийных замков и прицелов, только для того, чтобы уже через несколько минут снова вернуться к той же работе, поскольку белая масса восстанавливалась с поразительной быстротой. Термометры показывали семнадцать градусов ниже нуля. Наши желудки были пустыми, ноги стали ватными и немели от усталости, головы гудели, а летящие с моря тучи брызг и льдинок хлестали по щекам, липли к ресницам, и тяжелые веки сами закрывались.

«Атлантис» бросало из стороны в сторону, причем сильнейшая килевая качка сменялась бортовой, которая оказывалась ничуть не слабее, а потом снова следовала килевая. Под ударами ледяной воды мы чувствовали себя как под обстрелом. Корабль кренился. Дрожал, подпрыгивал и по-человечески стонал. Но не сдавался. Он был ошеломлен, возможно, деморализован, но слепо продвигался вперед. Это было состояние, когда все чувства уже умерли, осталась только воля и желание выжить.

Потом волнение стихло, но холод стоял воистину адский. Наше дыхание оседало дымкой на металлических частях биноклей, и с каждым вздохом в легкие врывался болезненно холодный воздух. Наши меховые шапки – в таких ходят русские офицеры – уже давно перестали быть просто предметом маскировки. Просоленные, пропитанные влагой от постоянных брызг, они защищали наши уши от обморожения и немного смягчали резкость ветра, причитающего, словно стоны валькирий.

«Атлантису» было плохо, но для подводной лодки наступил сущий ад. Ее боевая рубка покрылась многотонным слоем льда. Именно многотонным, здесь нет никакого преувеличения. При таком разгуле стихии нам оставалось только удивляться, как она выжила. И все же подводники выполняли приказ, а их впередсмотрящие подвергались жесточайшим пыткам, когда лодка взлетала на гребень очередной волны, потом обрушивалась во впадину, но лишь для того, чтобы снова взлететь на гребень следующей.

Когда шторм утих, выяснилось, что наш русский «реквизит» изрядно истрепался. Красная звезда, которую мне изготовили в машинном отделении, чтобы «присвоить» звание советского военно-морского флота, оторвалась и потерялась. Наш хирург Райль и его помощник – очень юный младший лейтенант Шпрунг были заняты сломанными конечностями, рваными ранами и обморожениями. И все же погода, нанесшая такой жестокий урон, уберегла нас от более тяжелых потерь.

Шторм унес дрейфующий лед, окаймлявший пролив, отогнав его ближе к ледяному поясу Гренландии. Таким образом, у нас появился шанс проскользнуть по тем участкам, которые обычно бывают покрыты льдом, а значит, можно предполагать, что там нет англичан. Отогнав плавучие льдины ближе к паковому льду, шторм расширил канал для нашего прохода, и Рогге постарался использовать создавшуюся ситуацию с максимальной выгодой для нас, проведя «Атлантис» всего лишь в 45 метрах от чрезвычайно опасных, сверкающих на солнце голубовато-белых полей, видневшихся по правому борту.

Мы попрощались с сопровождающей нас субмариной, на этот раз навсегда. Перед уходом подводники передали нам сообщение, состоящее из двух слов: «Удачной охоты!»

Теперь самое трудное осталось позади. В своем дневнике я записал: «Вчера мы шли мимо полосы пакового льда. Пейзаж был странным и необычным, напоминающим лунный – с горами и кратерами. А сегодня я увидел Гольфстрим, причем действительно увидел в самом прямом смысле этого слова. Там, где теплые воды встречаются с холодными, из океана поднимается пар, и создается впечатление, что вода кипит. Пока свободная от вахты часть команды оживленно обсуждала это своеобразное природное явление, мы неожиданно поняли, что северные ветра остались позади: завершился первый и самый сложный этап нашего путешествия».

На следующий день мы пересекли торговые пути англичан в Северной Атлантике, видели много британских кораблей, для которых мы не представляли интереса. Один из них прошел так близко, что мы смогли во всех деталях рассмотреть палубные орудия. Однако наши инструкции были вполне определенными. Мы не должны были проявлять себя в этих водах, если только не подвергнемся нападению.

Наша оперативная зона находилась в 1000 миль южнее. Мы миновали Северную Атлантику и взяли курс на юг.

Глава 5

КОРСАРЫ И КИМОНО

Я так и не знаю, что это было за судно. В то время мы идентифицировали его как скандинавское. Но Рогге сказал:

– Даже если бы оно было британским и набито под завязку военной контрабандой, я бы все равно не смог его потопить. Да и какой моряк в наши дни сможет потопить парусное судно?

Зрелище парусника, освещенного первыми лучами восходящего солнца, чарует и завораживает. Когда изящный трехмачтовый барк с трепещущими на ветру белоснежными парусами движется по волнующемуся морю, создается впечатление, что утонченная леди в кринолине надменно выступает по грязной мостовой.

Внизу в кают-компании мы досаждали командиру намеками на его «личную привязанность» к барку, хорошо зная его любовь к парусам, которые он всегда предпочитал паровым и дизельным двигателям. Полагаю, что решение не трогать парусник было принято вполне обоснованно. Судно шло под флагом нейтральной страны, а мы все еще находились в непосредственной близости от Северной Атлантики, а значит, приказ не стрелять, если на нас никто не нападает, и не привлекать к себе внимания оставался в силе. Поэтому прелестное видение прошествовало мимо, оставшись в блаженном неведении о том, какой опасности избежало. Его высокий форштевень рассекал воду, словно серебряный нож, а переплетение снастей казалось сверкающей паутиной, сплетенной неким неведомым пауком. Несмотря на хрупкость, в паруснике чувствовалась сила, и он весь представлялся совершенным творением природы, а не человека.

В это время мы уже шли через фиолетовые воды Саргассова моря, и «Атлантис» «снял свой маскарадный костюм». Советский флаг и красная звезда на крышке люка ушли в прошлое, и теперь мы изображали судно такой же загадочной неизвестной нации, как и русские. Короче говоря, мы плыли под флагом с изображением восходящего солнца и назывались «Касии Мару». 8400-тонное судно перевозило «пассажиров» и имело статус нейтрального.

Процесс, в результате которого мы приняли обличье этого судна, был довольно сложен. Сначала я выбрал из регистра Ллойда все суда, построенные после 1927 года и имевшие, это было самое главное, крейсерскую корму. Список получился очень длинным – помню, при взгляде на него меня все время бросало в дрожь. После долгой, скучной и кропотливой работы я определил, что только двадцать шесть судов обладают достаточным сходством с нами, но и этот список следовало сократить. Нам следовало исключить все суда, хорошо известные офицерам британских вспомогательных крейсеров, а поскольку последние чаще всего принадлежали линии P & O, необходимо было исключить все суда, посещавшие южноафриканские и бельгийские порты в Африке. Но и после этого моя работа не была завершена, надо было учесть и другие соображения. К примеру, мы не могли использовать судно, имеющее белую ватерлинию, потому что ее очень трудно закрасить.

Со временем у меня остался совсем небольшой выбор, и после длительного обсуждения мы утвердили кандидатуру «Касии Мару», в общем, потому что это было единственное подходящее японское судно.

Перед началом боевых действий наступили дни, исполненные истинного восторга. По пронзительно голубому небу, где не переставало сиять яркое солнце, плыла фантастическая процессия причудливых белых облаков. Они следовали величественно и неспешно, эти облачные каравеллы, свысока игнорируя все происходящее внизу, а отбрасываемые ими легкие тени мелькали и терялись в море. Море было таким ярко-синим, что на него больно было смотреть. Его украшали молочно-белые полоски пушистой пены, венчавшей гребни волн. Временами в воде можно было разглядеть переливающиеся множеством цветов звезды медуз, иногда над поверхностью показывались серые блестящие спины дельфинов, выполнявших свои сложные акробатические номера. После суровости севера теплый бриз казался особенно приятным, он нежно ласкал обмороженную кожу, вливая жизнь в усталые мышцы и вдохновляя людей на новые свершения. Безо всяких напоминаний команда работала споро и с полной самоотдачей. Море и небо явно вступили в сговор, имеющий целью показать нам всю прелесть тропиков без изнуряющей жары и сводящей с ума влажности, с которыми мы встретились позже. Ночь одевала окружающий нас мир в другой наряд, ничуть не менее красивый. На залитой лунным светом поверхности воды мелькали светящиеся рыбы, окрашивая волны в мириады ярких цветов. Вода переливалась самыми необычными цветами, и создавалось впечатление, будто мы попали в чудесную волшебную сказку. Мир вокруг нас был прекрасен, и я до сих пор иногда вспоминаю сопровождавшее нас в те дни ощущение полного покоя, предшествующее долгим месяцам нервного напряжения и ужасов кровопролития.

Нет, было бы неверно утверждать, что мы проводили дни напролет в праздности. Принять обличье японца требовало большой работы, далеко выходящей за рамки моего изучения регистра Ллойда. Самая большая проблема – это ватерлиния. Ни одно уважающее себя судно не допустит, чтобы его заметили на океанских путях с потертым и заржавевшим железным поясом на том месте, где должны находиться аккуратно проведенная линия и отметки грузовой марки. Поэтому наш второй помощник Кюн стал ответственным за наличие ватерлинии. Операция по ее нанесению, впоследствии ставшая для него одним из самых ужасных ночных кошмаров, выполнялась в море с приданием судну искусственного крена. В ней участвовало сто человек, которые забирались на подмости и балки, привязанные к борту «Атлантиса» маниловыми канатами, а еще несколько избранных в это время старались выполнить незавидную задачу – нанести краску на свес кормы с резиновой лодки, прыгающей вверх-вниз в промежутках между мазками на 3 метра. В это время вооруженные часовые стояли на палубе и внимательно осматривали поверхность моря, опасаясь акул, а впередсмотрящий с самым острым зрением высматривал непрошеных визитеров из числа людей. Причем кого из них следовало бояться больше, это еще большой вопрос. Обычно сразу же после окончания работ усиливалось волнение и смывало свежую краску, поэтому весь процесс приходилось повторять заново. Короче говоря, это была не самая приятная из работ. Матросы ругались и жаловались, офицеры орали и срывали голоса, в общем, горячились все. Однако наше превращение в «Касии Мару» прошло без привычного раздражения и ругани, и, возможно, потому, что разительный контраст между ледяной атмосферой Северной Атлантики, окружавшей нас во время превращения в русское судно, и ласковой погодой тропиков снизил накал страстей.

Дни и ночи сменяли друг друга, и Южный Крест, наш путеводный маяк, становился все ярче и ярче. Где-то гремела война, но мы не ощущали ни волнения, ни беспокойства. Нельзя сказать, что мы не думали о конечной цели нашего путешествия. Просто нам стало казаться, что единственное, что имеет значение, это море и небо вокруг, а от берега нас теперь отделяет вовсе не 6000 миль, а нечто гораздо более существенное, например три тысячи лет. Романтика бескрайних просторов бесцеремонно вторглась в наши души, и мы почувствовали себя первыми аргонавтами, а маскировка, ежедневные тренировки и все с ними связанное казалось не более чем утомительными формальностями, вульгарным вторжением уродливой обыденности в мир возвышенного.

– Вижу мачты!

Это был лайнер Эллермана «Сити оф Эксетер», идущий из южных морей в Англию. На нем много пассажиров, команда. Станет ли он нашей первой целью? Мы все считали именно так. Расстояние между судами постепенно сокращалось, артиллерист сообщал дистанцию, поправки на дальность и высоту, на мостике воцарилось напряженное ожидание, все взоры были устремлены на капитана. Наконец Рогге опустил бинокль и сухо проговорил:

– Атаки не будет.

Но почему? Мы недоуменно переглянулись, затем снова уставились на Рогге.