Свитер с оленями

– Бургиньоны. Тушеная в вине говядина по-бургундски. Ты что, коту хочешь предложить?

– Ну, думаю, он не откажется, – она положила кусочек мяса на тарелку, подула на него и поставив на пол, снова встала на четвереньки, стараясь заглянуть в поддиванный закут.

– Кысик, – позвала тихонечко, чтоб не пугать, – иди сюда, тут вкусняшка.

Кот раздувал ноздри, нюхал воздух, пахло привлекательно. Сделал два коротких шажка на полусогнутых. Остановился. Опять стал поглощать запах.

– Ну чего он? – Опять спросил Антон. – Вылезает?

– Чего-то нет.

– Ладно, мне это надоело. Где он сейчас?

– Прямо напротив тарелки.

– Прекрасно, – подхватив швабру, Антон обошел белый айсберг дивана и быстро сунул швабру под него с другой стороны.

Раздался вопль: «Ремня-я-я!», – и кот серым снарядом вылетел прямо на стол. Посыпались ножи и вилки, звеня бубенцами, попадали на пол бокалы, их тонкие ножки откололись с печальным дзынем. Последним, покачавшись, будто примеривался, рухнул высокий декантер – по паркету разлилось кровавое озеро. Именно в него спрыгнул кот, чтобы тут же оставить цепочку бордовых следов через снежную кожу дивана. Все произошло мгновенно, Вика даже подняться не успела, так и стояла на четвереньках над тарелкой с одиноким куском мяса. Зато Антон, видимо, очумевший, как и несчастный котейка, вихрем носился за серой бестией. Там, где они проносились, все сыпалось, билось, трещало и звенело. Кот орал: «Ремня-я-я! Ремня-я-я!», Антон матерился. Она никогда не слышала от него мата. За все два года не слышала. Зато сейчас ее уши наверстывали упущенное с лихвой. Вика села на пол, привалившись спиной к дивану. Встревать в эту свистопляску она не собиралась.

И тут Кот прыгнул ей прямо в руки. Вцепился когтями в ее свитер, и, вывернув голову, зашипел на подскочившего Антона. «Ш-шиш-ш!» – оскалившись, шипел он. Выглядело это весьма грозно.

– Давай, вышвырни его на лестницу! Сволочь такая! Всю квартиру разгромил, гнида.

«Меня? – Спросил кот, не отцепляясь, и уткнувшись плоским носом ей подмышку, тихо добавил, – Умру».

Вика аккуратно отняла каждый коготок от свитера, протянула Антону серый меховой комок:

– На, сам вышвырни.

Но Антон не взял:

– Лучше ты. У тебя он смирный, а меня, – он протянул ей свои руки, исполосованные свежими царапинами, глубокими, с капельками крови, – вон он как уделал, паршивец.

Она прижала кота к груди и встала.

– Я пошла.

– Ага. Давай я тебе дверь открою.

– Ты не понял. Я совсем пошла. Я ухожу от тебя.

Такого обалделого лица она у него тоже никогда не видела. Куда вся уверенность подевалась?

– Ты чего, Вика? Ты из-за этой скотины серой? Провались он пропадом.

Она покачала головой. Теперь не надо задавать вопрос «Почему?» Теперь ничего не надо. И утра ждать ни к чему. Можно уже уходить. И завтра не придется со вкусом предаваться переживаниям. Завтра нужно будет обустраивать кошачий быт. Она обулась, надела свою шубейку и сунула кота за пазуху в теплое вязаное нутро.

Домой она шла пешком. Из открытого космоса лениво сыпался снег. Под шубой моторчиком урчал кот. Над мостом летали чайки. Они возникали из ниоткуда за строем фонарей, серебряными коньками прочерчивали черную вселенскую гладь и исчезали за второй линией желто-масляных фонарных голов. Растворялись. Проваливались через портал в иную реальность. Возможно в ту самую, где задумчивые олени носят свитера со звездами и фигурками глядящих друг на друга человечков.