Эволюция как идея

Тут признаем, что диатропическая ПМ, давая для эволюционных описаний понятийный каркас, сама не может служить инструментом раскрытия тайн эволюции – в силу своей недвижности. Для успеха будущей теории эволюции, сходного по силе и долговечности с прежним успехом дарвинизма, нужно ее появление вместе или вскоре за укоренением в обществе новой, динамичной ПМ.

Есть смысл говорить о появлении в будущем только такой ПМ (шестой научной), черты какой уже просматриваются в публикациях. Заявку на нее сделал В.А. Брынцев [2007], теоретик ботаники и натурфилософ. Он положил в основу всего сущего не материю и не форму (идею), а движение[16 - Первичность движения объекта, а не отдельных состояний объекта предлагал для понимания эволюции еще Эрих Янч [Еи^сй. 1975].], притом циклическое. В этом он следует вихревой космологии Декарта, каковая уже востребована в 20-м веке физиками в форме вихревой теории физического вакуума.

Чтобы стать познавательной моделью, идея должна быть затребована многими отраслями знания. В биологии это уже начато в рамках учения о развитии. Например:

«Представляется возможным развитие этих (вихревых – Ю. Ч.) идей в качестве специальной гипотезы биологического формообразования… В соответствии с этой гипотезой отдельные структурные феномены биосистем могут быть описаны в терминах гидроаэродинамических вихрей» [Зелеев, 2012, с. 15].

Столь широко понятое движение безусловно включает в себя все формы активности, и следует только добавить, что одного лишь движения явно недостаточно для теории, какую может затребовать сообщество ученых. В основу теории необходимо положить как минимум триаду: пространство – время – движение.

Ожидать от новой теории, что она даст понимание эволюции (а от новой ПМ – что она утвердит теорию в умах), можно лишь при условии, что будет понят феномен новизны (эмерджентность) и притом в понятных обществу терминах, как со своей идеей сумел сделать Дарвин. Ныне это невозможно, но времена меняются.

Заявки В.А. Брынцева и Р.М. Зелеева, пусть и верные по сути, столь абстрактны, что не могут не только стать познавательной моделью (овладеть сознанием значительной части общества), но и увлечь какую-либо группу ученых. Нужно что-то более наглядное, и смею предложить такую попытку.

В книге 4-08 (на с. 226–227, 295, 368, 424, 429 и 689–693) тоже была описана заявка на новую ПМ – ту которая выше названа активностной. В ее рамках однородное изотропное пространство – не объективная реальность (как в статистичекой ПМ), а лишь одна из моделей реальности, так что возможны другие модели реальности, с предпочтительными направлениями. Тогда сопряженность может оказаться первичным понятием, не нуждающимся в объяснении – если не полагать объяснением тот факт, что мир так устроен.

В основу данной ПМ положены не циклы, а фракталы. Всякий онтогенез понят в 4-08 как фрактальный рост, а эволюция – как смена онтогенезов. Фракталы показывают возможность неограниченного самоусложнения при полной самосогласованности. Поскольку желание понять биопроблемы через циклы старо и хорошо разработано (см.: 4-08, с. 350), а через фракталы – уже напрашивается[17 - Едва ли не первый единый фрактальный взгляд на эволюцию мироздания см. [№>Иа1е…, 2000], где есть и содержательный биологический раздел. О фрактальных структурах и процессах в биологии см. также [4-08; Богатых, 2012; 4-16].], то рождения новой ПМ можно ожидать прямо на основе указанных заявок, т. е. скоро. Должны оказаться связанными и потому могут стать понятными самые разные загадки эволюции, порознь неразрешимые. Это, прежде всего, новация (эмерджентность). В дни Анри Бергсона (см. Табл 1) и сто лет после него новацию называли эволюционным творчеством, но ведь творчество – процесс сознательный, а признать сознание за микробом или грибом мало кто согласен. Пусть Бергсон имел в виду не это, а лишь одушевленность природы (панпсихизм), каковую можно понимать в виде активности природы как целого, всё равно это выглядело странно. Мыслящий мир[18 - Мысль далеко не нова. Вот, из «Системы природы» Пьера Луи Мопертюи: Если Вселенная – сверхразум, то можно сказать, что в каждом живом теле есть доля этого разума, нужная для его произведения (МаиреЦшБ, 1756, § XXIX).] был тогда не ко времени.

Детерминизм контактный и дистанционный

Не ко времени был он и позже, полвека назад, когда тему затронули в письмах Мейен и Любищев (ЛЧ, 2004, с. 26–30, 32)[19 - Основные мысли там высказал Мейен. Легко доступную публикацию его письма от 13.06.1970, почти полную, см.: Природа, 1990, № 4, с. 83–85.]. Отметив, что номогенез – установленный наблюдением факт (а не гипотеза, как писали и пишут невнимательные), причина коего не более ясна, чем у гравитации, Мейен точно так же аттестовал и морфогенез. Но не остановился на этом, а выявил (с. 26) в нем два типа детерминизма – контактный, как в кристаллографии, и дистанционный, действующий через поле, как действует гравитация. Сложность онтогенеза он объяснял через наложение различных полей, причем «поля объединяются в семейства (или ряды)».

Мейен не мог знать, что эта фраза – первый шаг к диатропике живого (а не ископаемых). О диатропике см. LR, т. 14, с. 96–98.

Вот еще его шаг: «Внешние условия – среда, внутренние – психика (в данном контексте)». Сейчас видно, что это не так: психика правит и внутри, и вовне организмов. Сам Мейен подозревал это:

«Когда говорят о примитивности психики у животных и о нецелесообразности их действий, я обычно вспоминаю поведение находящейся в панике толпы людей, крестовые походы, убийства из ревности и т. д.». И далее следует главное: «Я понимаю, что в этом пункте мы почти вплотную подходим к пантеизму (речь идет о панпсихизме – Ю. Ч.) но может быть в этом нет ничего страшного, если не добавлять в это мировоззрение антропоморфизм» (с. 28).

С данной позиции, ныне почти обычной (о поведении обществ как целостностей см. [Хайтун, 2006]), но тогда еретической, Мейен решил оценить различные царства по развитию у них психики. Она, мол, есть у всех, но у растений «сведена к минимуму», у животных достаточно существенна даже среди одноклеточных, а «у грибов дело обстоит иначе». Как – не сказано, но упомянуты миксомицеты (а заодно и миксобактерии), психика которых выше одноклеточных, что допускали уже тогда и что ныне доказано. Это привело Мейена к панпсихизму (его он назвал пантеизмом). К сожалению, всё это для него – лишь «загадочные тенденции, которые мы можем только назвать», тогда как на самом деле их давно пора изучать.

Любопытен ответ Любищева:

«Различение контактной и дистанционной детерминизации неплохо, но законен вопрос: существует ли контактная детерминация, ведь атомов-то в форме крошечных телец не существует, а Эйнштейн все стремился свести к полям». «Загадочные тенденции? А разве наше сознание не загадочно? Но мы им пользуемся с большим успехом».

Каково! Вокруг отрицали дистанционный детерминизм, видя лишь контактный (и большинство видит до сих пор), а у Любищева наоборот, и на основе новейшей тогда науки. И, главное, «обычное» сознание так же загадочно, как неведомое. Об этом у нас еще будет речь в главе 4.

Для понимания эволюции вспомним, что еще в природе сознательно, и тут диатропика, как сказано выше, указывает целые ряды сознательных поведений у, казалось бы, слишком просто устроенных организмов. Поскольку приведенные (и огромное число других) явления весьма разнородны, а объяснение естественно ожидать общее, то нужна и новая ПМ.

О диатропической картине мира

Представление о мире, основанное на анализе разнообразия, позволило первому номогенетику П.-Л. Мопертюи в 1747 г. усомниться в чисто приспособительном ходе эволюции (4-90, с. 29; 4-08, с. 53). В науке, замечу, наоборот: до сих пор преобладает анализ либо общих процессов, либо каждого явления в отдельности.

Вот пример хорошо разработанного разнообразия – птичьи перелеты. Их считают приспособлением к сезонной смене условий обитания, но простейший анализ разнообразия перелетов убеждает, что это неверно, что налицо лишь общая тенденция с массой исключений. Так, обыкновенный буревестник мигрирует с западного берега Англии и Уэльса к Бискайскому заливу, откуда лишь часть популяции летит в Бразилию, чего не делает ни один иной европейский вид [Карри-Линдал, 1984, с. 117].

Миграция (как организмов, так и личинок и даже макромолекул) – общее свойство разнообразия всего живого, она далеко не всегда приспособительна, а потому нуждается в ином объяснении. До сих пор объяснения нет, и в рамках нынешней картины мира для него нет языка.

У мигрирующих птиц очевидна «охота к перемене мест» из-за избытка накопленной энергии. В брачных танцах видно то же плюс избыток полового гормона. А у кукушек иначе: ее поведение (гнездовой паразитизм) – приспособление к собственной патологии, и «природа распорядилась так, что другого пути у кукушки уже нет» [Мальчевский, 1987, с. 252]. Гнездовой паразитизм известен и у рыб: сомик-кукушка поедает икру рыбы-жертвы, вынашивающей молодь во рту и подкладывает свою. Малёк растет быстро и доедает икру жертвы [Cruz, 2004]. Как и кукушка, он может паразитировать на разных видах жертв, т. е. тут видно, что вся активность адаптации принадлежит паразиту.

Обычна также миграция клеток в организме и молекул в клетке (например, при презентации антигена: см. п. 23 части 2 книги Ч-10а). Если такие случаи относят к физиологии макроорганизма, то это как бы понятно в силу привычности, хотя совсем непонятно, какими силами это производится. Зато очевидно сходство с экологическим аспектом эволюции, где не только действующие силы, но и сам ход взаимной подстройки часто тоже совсем неясен.

Нынешняя картина мира неспособна включить наблюдаемое разнообразие форм и явлений и тем ущербна. Но диатропика и не претендует на объяснение явлений, ее задача и метод – упорядоченное описание, дающее материал и точку отсчета для иных исследований. Поэтому новая картина мира не может быть просто диатропической, нужно еще всё остальное, в том числе эволюция.

О новой картине мира

В основу данной картины должны лечь структурированность пространства (включая различные поля) и самоорганизация в нем.

Электроны и нуклоны укладываются в атом, атомы укладываются в молекулу, а цепочка аминокислотных остатков укладывается в белок. И так же, как химики приняли в 19-м веке идею валентности в качестве особого свойства природы, без оглядки на физику (квантовая теория объяснила валентность, притом весьма приблизительно, лет через 80), так следует принять и идею самосборки макромолекул – как особое свойство природы, особую форму активности и сопряженности.

Это – вниз, в глубь микромира, но то же самое можно видеть и при движении вверх, в свойства организмов и в просторы биосферы: как молекулы укладываются в клеточные структуры, те – в клетки, клетки – в ткани и органы, а последние – в макроорганизм, так же и организмы образуют экосистемы, а те – биосферу. Как уже сказано, на каждом уровне наблюдается удивительная согласованность (сопряженность, связность) элементов целого, что требует объяснения, желательно, общего. В нынешней картине мира, в основном физической, решения не видно.

Одна из причин неудачи видится в том, что сама нынешняя физика чужда попыток объяснять биологию, в отличие от прежней физики, каковая, во многом, родилась в 17-м веке из попыток объяснить организменные понятия – силу и энергию.

При изучении биологии нередко возникают чисто физические вопросы: почему волос (мертвая структура) седеет сразу по всей длине[20 - Насколько можно судить по краткой реплике [Голубевы, 2009, с. 166], при поседении идет частичная кристаллизация фрактальной структуры кератина.]; почему на практике зрение, осязание и слух на порядок чувствительнее, чем следует из законов физики (иногда студентов-биофизиков это изумляет на физпрактикуме) и т. п. Всё это не занимает нынешних физиков, и физика начинает терять статус науки-лидера, каковой держала более двухсот лет, ибо обслуживала, прежде всего, технику, а с ней войну.

Пропасть между биологией и физикой ширится, отделяя обеих от нужд медицины и психологии. Ее, полагаю, и пытался преодолеть (заполнить, снабдить мостом) Мейен, когда размышлял о теории эволюции в письме к Любищеву. Воистину, «нет ничего более практичного, нежели работающая теория» (Людвиг Больцман).

Академическая биология, отрицая наличие биологических и химических полей[21 - Пример химического поля: стойкий запах. Запах принято понимать как массовый отрыв молекул от поверхности в воздух, ловимый носом, тогда как стойкость означает, наоборот, редкость отрыва (запах, даже с вымытой поверхности, может годами сохраняться). «Горячий след», какой берет собака, тоже удивляет с позиции отрыва молекул: каким образом ничтожное число их, переходящих при каждом шаге с подошвы на землю (т. е. нелетучих), дает устойчивый поток летучих молекул на несколько часов? Вернее, что малое число «пахучих» молекул совместно образует поле в прилегающем к субстрату воздухе, каковое и ловится носом. Аккуратно изучены вполне реальные устойчивые поля в растворах сверхнизких водных концентраций [Бурлакова и др., 2004; Яблонская и др., 2013; Уоейаду, 2015]. Такие разведения лежат в основе и новейшей терапии, и древней гомеопатии, но признание их большинством ученых невозможно при господстве нынешней картины мира. О биополях см. 4-08.] (т. е. оставляя их исследование маргиналам), застыла на уровне физики 17-го века, когда в той еще не прижилась идея поля. Лишь о некоторых достижениях ученых-маргиналов очень коротко рассказано в книге 4-08, и то вышел “кирпич” на 726 страниц.

В саму физику понемногу входят такие понятия, как «самоорганизация»[22 - Есть «основания предполагать, что вся Вселенная, включая, по-видимому, “твердое” вещество, воспринимаемое нашими органами чувств – это всего лишь проявление извилистого ничто. Мир в конечном итоге окажется слепком абсолютной пустоты, самоорганизованным вакуумом» [Девис, 1989, г л. 10, п.6].] и «физика больших систем», пришедшие из биологии и социологии. Есть мнение (напр. [Голубевы, 2009]), что прежняя картина мира уступает место новой, скорее биологической. В этой связи мысли Мейена о рефренах и прочем выглядят одной из ранних попыток биологизировать (и даже более – психологизировать) научную картину мира. В его время это смотрелось дико, ибо царила установка: видеть в биологии лишь очень сложную физику. Один из самых вдумчивых в то время биофизиков, Л.А. Блюменфельд [1974, с. 9], так высказал «свой символ веры»:

«Для полного описания и понимания строения и функционирования… биологических систем в принципе вполне достаточно известных нам основных законов физики».

Менее вдумчивые авторы полагали то же, но как очевидную истину. Математик С.Л. Соболев, академик, уверял в 1962 г.:

«Нет никаких сомнений в том, что вся деятельность человеческого организма представляет собой функционирование механизма, подчиняющегося… тем же законам математики, физики и химии, что и любая машина», См. [Любищев, 1992, с. 1].

Ныне начинает приходить понимание того, что это не удалось, что живое – не машина. В этом состоит преодоление второй НМ, механической, но предстоит преодолеть и третью, статистическую. Эволюция, как и всякое развитие, преодолев наследие третьей НМ (где однородность исходна) должна будет мыслиться текущей в пространстве, обладающем первичной структурой (диасетью).

В рамках актирефа (заполнения диасети) уже весьма значительны практические успехи и нового номогенеза [Зелеев, 2007; Ч-10; Мосейчик, 2015], и нового ламаркизма. Тут одни авторы прямо признают в новых открытиях ламаркизм (Е.В. Кунин, К.В. Северинов и др., о них см. [4-16, с. 114]), другие говорят об эволюции, похожей на ламаркизм [Суслов, 2013, с. 182]. Большинство же продолжает бояться обоих терминов, даже не пытаясь понять смысла теорий, их использующих.

Сложнее с ЭКЭ. Успехи экосистемного понимании жизни (см., напр., обзор [Савинов, 2014]) рождают вопрос: как при такой целостности экосистем вообще возможно качественное изменение чего-то? Несколько (но не более того) успокаивает то, что целостность организмов выше, чем экосистем, а эволюция видов (эволюция во втором смысле) несомненна, следуя из палеонтологии и опытов типа опыта Шапошникова. Быстрая эволюция экосистем тоже известна: описано формирование новых экосистем в городах и прочих нарушенных территориях.

* * *

Встает вопрос: что из опыта дарвинизма (в любом смысле термина) можно взять в новую картину мира? “Опыт” смены логики в ходе рассуждения, обычной дарвинизму [4-87; Назаров, 2005; 4-08], изумляет (это именуется материалистической диалектикой), но он взят из богословия и быта, к природе не относится, поэтому заимствовать его не стоит.

Зато полезно внимание дарвинизма к индивидуальной изменчивости. Пусть надежда Дарвина понять ее как шажки к эволюции и не оправдалась (наличные примеры эволюции зафиксированы в малых группах одинаковых особей; это показали Г.Х. Шапошников, Ю.П. Алтухов и Ю.Г. Рычков, В.Н. Стегний и другие – см. 4-08), но актиреф идет, в частности, по тем же клеткам диасети, что заняты нынешней изменчивостью, поэтому знать ее полезно.

Мейен указал еще правило Кренке: будучи номогенетическим по сути, оно получено анализом различия индивидов, а это конёк дарвинизма. Внимание к популяциям необходимо и для микроэволюционного номогенеза, развиваемого в «популяционной мерономии» [Васильевы, 2009].

С иной стороны о новой картине мира пишет В.А. Брынцев [2009, с. 1130]: «Намечается новая картина мира, в которой движение, изменение, активность являются основой и идут впереди формы, функции, да и системы как таковой. Не эволюция систем, а эволюция, рождающая системы, создающая их». Нужна оговорка, что «впереди формы» эволюция не идет, коль скоро всякая новая форма укладывается в какой-нибудь рефрен, каковой задан законами формы, а не движения. Это видно на всех уровнях бытия – как в большом (Мейен: растительная и животная клетки усложнялись в эволюции параллельно) и в среднем (вавиловские ряды), так и в малом (ген антитела к данному впервые возникшему антигену конструируется параллельно в сотнях тысяч клеток в каждой из зараженных особей).

Скорее, дело в другом: форма предсуществует, хотя бы иногда, той материи, какая данную форму примет (это платонизм). Брынцев же прав в том, что простое собирается в сложное, как в ежедневном существовании, так и в эволюции, сходным образом (Иммануил Кант: «силы, какими материя движется, суть те же, какими она существует»). Притом собирается регулярно, образуя рефрены. А где видна регулярность, там наука может действовать. В частности, всякий наблюдаемый акт параллелизма можно рассматривать как элемент данной картины мира. Если мир устроен рефренно (а при его фрактальности это неизбежно), то параллелизмы должны наблюдаться во всём. Подробнее см. п. 7 («Практичная теория») книги [4-10, с. 341–345].

Хотя примеры вроде эволюции тлей в опыте Г.Х. Шапошникова достоверны, будучи повторены на иных объектах (4-08; Ч-10а), и вселяют надежду на объяснение широкого круга явлений биоэволюции, но всё это – в рамках уже реализованной диасети. О появлении эмерджента (принципиально нового) можно сегодня сказать очень немногое. См. главы 3 и 5.

* * *

Всякая картина мира обязана быть единой – иначе это не картина мира. Здесь не место излагать и обсуждать историю обществ, но один социальный пример актирефа привести нужно, это пассионарный этногенез, основная идея Л.Н. Гумилева [2003]. Хотя взгляды самого Гумилева хаотичны и мало кем признаны, но термин «пассионарность» вошел в употребление, и замены ему нет. Обсуждение его далеко вышло за рамки идей Гумилева [Давыдов, 2008], так что игнорировать его было бы недальновидно. Даже если всё у Гумилева окажется неверным, его огромная заслуга останется в том, что он первый всерьез указал на необходимость ввести биологическую компоненту в историческую науку. До него про этногенез писали, но без ссылок на биологию.