Ежевика Её светлости. Средневековые сказки II

Что повелела слуге княгиня – ни словечка Инга знакомого не разобрала. Птичий щебет, а не разговор! Какие-то это специальные слова господские, что ли? Слуга, однако, всё понял, провалился куда-то вон, а на его место явились девки, проворные и тихие, как две лисы. Одели и прибрали сестёр, не успеешь и «раз-два» сосчитать! Подвела Катэрина сестрицу к зеркалу с полу до потолка.

– Ну, что думаешь, Инга-Ежевика?

Инга только и смогла, что головой тряхнуть. Неужто это она? Огладила всю себя сверху донизу, пальцы тонут в бархате, взгляд – в отражении. Настоящая госпожа глядела на девушку, стройная, тонкая, белокожая, как самый первый снег. Волосы – что твой выбеленный лён, брови и ресницы – словно мех белой ласки! А глаза – что твои озёра осенние, синие, глубокие! Чуть сама не потонула.

– Господин Люцифер, да я же красавица! – только и ахнула Инга, а Катэрина её по худому, разряженному плечу похлопала.

Снова сели Катэрина и Инга за накрытые столы, и опять еда была проще некуда, совершенно крестьянская. Всё так же ни слова княгиня не говорит. Инга тоже рот держит запертым, разве только голод утолить раскрывает. И нет между сёстрами никакой нужды в словах. Понимает Инга – не она это, не прежняя свиная прислуга, а птица небесная, и червь подземельный, и сосна на скале одинокая, и вода в реке – всё она!

Потому ничуть не удивилась Ежевика, когда Катэрина поднялась из-за стола и, взяв Ингу за руку, проводила её через долгие коридоры, через княжеский двор, прямиком до ворот. Там сёстры остановились. Инга подняла голову к небу, чтобы слёзы закатились обратно в глаза. Так ей тягостно было от родной души своей единственной отрываться! «Я же только вот к ней притулилась и…» – и мысль её оборвалась. В высоком окне распахнутом маячил, как сухая береза, сам дряхлый князь! В белом спальном рубище, на груди тяжёлая цепь с головой горгульи, держащей в зубах алое яблоко. Волосы жидкие, как паутина на черепе, губы чернеют на иссохшем, обтянутом кожей лице. По спине у Инги пробежал холодок.

А Катэрина махнула рукой в перчатке, повелевая открыть неприметную калиточку поодаль от главных ворот. Ежевика с трудом от князя оторвалась, повернулась к сестре и не знает – то ли обнять её, то ли оттолкнуть. Княгиня сняла с плеч свой тёплый алый плащ и на плечи Инге набросила.

– Иди! – велела ей Катэрина, и в глазах её плескалось тёплое, бездонное, ласковое озеро, полное яда. – И никогда не возвращайся! Неси своё благословение и не прогадай!

Ежевика зубы сцепила, чтобы не завыть, и торопливо потопала прочь, прочь от замка, а вслед ей неслось зловещее:

– Князь, госпожа княгиня, князь преставился!

Не обернулась она, уходя всё дальше и дальше по узкой тропиночке прямо в лес. За ней бесшумно, бездыханно волочил босые прозрачные ноги старик в изношенном рубище. На груди его ярко сверкала голова горгульи, держащая в пасти рубиновое яблоко.

Ягода чёрная, Ягода белая

Ежевика наклонилась над ручьём и, зачерпнув воды ладошками, жадно плеснула в разгорячённое долгой дорогой лицо. За спиной её маячил, как облезлая берёза, мёртвый старикан.

– Ну, и чего ты ко мне прицепился, мил-человек? – проворчала Инга и швырнула в князеву тень комочек грязи. Тот только головой покачал и сжал почерневшие прозрачные губы в ниточку.

Девочка покачала головой в ответ, передразнивая его. Непривычно длинные волосы липли к мокрым щекам, лезли в глаза. Ежевика обшарила полянку взглядом, размышляя, чем бы волосы прибрать. Уж думала было по старинке просто обмазать грязью, чтобы склеились и не лезли, да жалко стало новенькой одёжки! Чудесные подарки сестрички Катэрины, надо бы приберечь! Расчётливый умишко нищенки подсказал ей, что до ночи всего ничего, и тёплые сухие шмотки ей ой как пригодятся. Она от души напилась родниковой ледяной воды, пока зубы новёхонькие не заломило, и снова подивилась, каково оно, все зубы во рту носить! То и дело язык спотыкается.

«Эх, жалко, нет никакого туеска, кувшинчика… Один только нож небольшой – как раз под тонкую ручонку – ей Катэрина в карман положила. А набрать бы с собой водички, когда там новый ручеёк встретится? Как знать… А того любопытнее – куда я вообще иду-то? Что за нужда, что за приказание гонит прочь, прочь через лес, да всё окраинами, подлесками?»

Вот и снова бредёт на усталых, дрожащих ногах она, да так упрямо, точно её дело неотложное ведёт!

Старикан ещё этот, как репей на собачьем хвосте! Чёрт его задери! Как ни оглянешься » вот он, маячит, как пень заиндевелый!

– Отстань ты, Сатаны ради, а? – взмолилась Ежевика. – Ну чего ты, паршивая твоя светлость, прицепился-то?

И захохотала, зашлась гоготом, как умалишённая кликуша, которой уж терять нечего. Ух, как же весело, как заполошно хорошо, ядовито-сладостно было говорить с господином, с самим князем таким вот манером! А тот всё молчит, глядит на неё осуждающе, холодно.

– Да сделать-то ты ни черта не можешь, а? Твоя свинячья светлость, Хрюн Высокородие, ахаха! – вопила Инга и аж хрипела, заходясь от хохота. Хлопала себя по ляжкам, трясла головой.

Это всё её мерзотное детство, вся её тошнотная жизнь как блевота из неё выходили.

– Сдох ты, сдох, вонючий лысый чёрт, сдох! Сам себе теперь приказы отдавай, сам себе и мягоньку постелю стели с могильными червяками, аха-ха-х-аха! Пусть-ка они теперь тебя обнимают, вот их и имей под хвост, барсук ты помойный, опарыш, цепень свиной!

Инга орала, пока не охрипла и не лишилась сил окончательно. Солнце совсем уж на спад ушло, повалилось за чёрные деревья. Повалилась и Ежевика, где была. Умостилась в корнях иссохшего, мёртвого дуба и, равнодушно отвернувшись от призрачного своего провожатого, уснула.

Снилась ей еда. Будто снова за столом она у сестры своей Катэрины, а прислуживают им Катэринина мать да её, Ежевики, человечая матушка. А пиршество-то богатое, сладостное!

– Как у настоящих господ положено, а не то жиденькое да завалящее, что ты мне милости ради нашвыряла на стол! – Ежевика сестре выговаривает. А та только усмехается да свинины куски в мёд макает. Инга тянет что пожирней, сало с ладонь толщиной на пушистый хлебушек кладёт, кубок подставляет не глядя, и мамашка её, раболепно скрючившись, горького наваристого пива своей дочке-госпоже подливает.

Вдруг садится к ним за стол сам брат Адалвалф, добрый наследничек. Рожа топором раскроена пополам, весь в земле и засохшей крови, будто его долго волокли, до самых ворот в Ад.

– Эй ты! – кричит ему Ежевика. – С какого перепугу еду мою жрёшь, кто пустил тебя, драное пугало?

А мертвец только усмехается да знай в перекошенный, разорванный рот куски пихает.

– Да пускай его, пожрёт напоследок! – надменно махнула сестра. – Нескоро-то ему ещё жрать придётся! Я из-под него трон его уже выбила, только он не знает пока!

Ежевика ей в глаза долгим взглядом поглядела и кивнула согласно. Что ж, если напоследок, то пускай, она не жадина! Отхлебнула ещё пива и драгоценными камнями закусывает. И такие они сладкие, душистые – что твои райские яблочки! Лопаются с нежным хрустом, как губа на морозе, и течёт из них ангельская кровь… вкуснее и желаннее в жизни ничего не придумаешь! Дрожит Инга, глотает скорей, скорей, жадно хлюпает, аж горло сжимается! И сжимается так, что дышать больно!

– Не спеши, Ежевика, не спеши, моя сладенькая, некуда нам с тобой торопиться! – приговаривает Катэрина, а сама так странненько пришёпетывает!

«Не её это голос-то», – смекает Инга и силится глаза открыть. И не может! Руки, как чугуном облили, еле-еле ворочаются. Силится поднять – не идёт! Напряглась изо всех силёнок девочка, вот-вот задохнётся! «Отец мой, помоги, умоляю Тебя!» – закричала без слов, отчаянно. И наконец руки взметнулись и вцепились в чьё-то горячее гладкое тело! Навалился на неё упырь, губы ей своим жадным рылом накрыл и сосёт кровь. Чмокает, хлюпает, погань проклятая! Зарычала Инга, ногами задрыгала, изворачивается. А чудовище её не пускает! Вдруг вспомнила девчонка про нож! Дотянулась до кармашка, дрожащими пальцами ухватила. Только бы не помереть, только б удержаться! Уже туманом весь мир поплыл, и сквозь удушливый морок слышит она, как призрачный князь лебезит и ахает:

– Ох, красавица, осторожнее, у мерзавки нож!

Тут поганый кровосос от Ежевики отлип, и она глаза распахнула. На ней верхом сидела девица. Налитая, тугая, писанная красавица, в два раза здоровее самой Инги! Глазищами в чёрных ресницах хлопает, жертву свою оглядывает, нож ищет!

– Вот тебе, проклятая гадина! – заорала Ежевика, вся полная ярости, и воткнула в бок поганке лезвие!

Та зашипела, как на собаку кот, вскочила, рану прижимает и с возмущением глядит на убийцу свою.

– Ага, не нравится тебе, гнилушка ты протухшая! – воинственно вопит Инга и ножом размахивает. Вскочила на ноги вся в решимости ещё разок в упыриху остриё воткнуть! Да закружилась земля, как свинья взбесившаяся, и опрокинула девчонку обратно на себя. «Не уплывать, не уплывать!» – твердила себе девочка. – Обморочусь – дожрёт она меня!» Но чёрно-чернильная тьма уже сошлась над её головой, как котёл смолы.

– Ах, как сожалею я, что не удалось вам, милая девушка, падалицу эту гнилую докушать! – завывал сквозь мутную, грязную пелену князь.

Ежевика трясла головой, волокла наверх дубовые веки. Жажда скребла горло сухим, колючим песком. И не было спасения нигде, нигде! Пальцы едва шевелились, словно ленивая озёрная трава, да и всё. Остальное тело начисто отказалось от своей владелицы.

А князь знай себе нудит:

– Вы не думайте, моя красавица, я не по собственному разуму за ней потянулся, нет! Никогда князь Анжей Братумит Доминик Лисицкий, прозванный Разящим за славные военные победы, не опустился бы до такого… позорища! Но понимаете, чудесная госпожа, смерть… удивительное состояние, должен вам сказать…

«И бубнит, и бубнит! Куском свиного навоза так бы и швырнула в него, чтоб завалился!» – раздражённо подумала Ежевика и вдруг поняла, что сумела открыть глаза. Низкое серое небо вынашивало дождь. «Приплыли, мать вашу через забор! – зло осклабилась девочка. – А у меня силёнок укрыться совсем нет, так и подохну тут, в мокрой грязи! Если раньше меня этот расписной упырь не сожрёт!»

Инга с трудом повернула голову, отыскала глазами вражину. Мерзкая упырица на нее поглядывает, нетерпеливо плечиками подёргивает. Прозрачный князишко возле неё увивается, аж трясёт его. Бу-бу-бу, бу-бу-бу… Девка же на него – ни на поломанный грош внимания. «Да она ж его попросту не видит! Он же привидение!» – дотумкала девочка. К несчастью, она-то его отлично видела и того лучше слышала. Хорошо ещё, не обоняла. Не откинь надоедливый дедок своё высокородное тело, вонял бы уже, как ходячий скотомогильник.

– Заткнись ты, ваша дохлая светлость! – хрипло каркнула Ежевика. – Уши мне все проел, кочерыжка…

Вампирша ахнула, подскочила и дёрнулась к ней. Ежевика села и, едва удерживаясь на границе сознания и забытья, выставила перед собой нож:

– Не подходи, прирежу, тварь! – угрожающе прошипела она. Прозвучало жалко. Но на кровопийцу подействовало. Девка остановилась, глядя на свой обед огромными наивными глазами. Ни дать ни взять прелестная козочка с княжеских выпасов! Встретилась бы ты Проклятому, он быстро бы сам из тебя всю кровь высосал! Уже бы родила ему парочку ублюдков и сковырнулась к чертям! Всё согласно судьбе таких вот красоточек.

– Повезло мне, стало быть, что я уродина, – прошептала Инга. По языку расползалось солёное, пряное пятно. Прокушенная губа разошлась.

– Прости меня, сестрица, не признала я! – нежным, певучим голосочком сказала девка и склонила черноволосую голову.

– Пошла-ка ты! – огрызнулась Ежевика и слабо взмахнула ножом.