Голый завтрак

Суд: Тогда позвольте задать вам такой вопрос: не является ли эта фраза оскорбительной, грубо оскорбительной лично для вас?

Гинзберг: Я еврей, и поэтому вроде бы должен обидеться. Но все дело в позиции Берроуза, ведь он пародирует этого урода, этого антисемита.

Суд: Это вас не оскорбляет?

Гинзберг: Нет. В данном случае Берроуз на стороне евреев. Разве вы не видите, что он создает пародию на чудовищные речевые и мыслительные процессы неотесанного южанина, человека, ослепленного ненавистью, ненавидящего всех – евреев, негров, северян. Думаю, здесь Берроуз занимает весьма высоконравственную позицию, поскольку отстаивает добродетель.

* * *

Де Грациа: Будьте добры, мистер Гинзберг, скажите суду, повлиял ли «Голый завтрак» на вашу творческую работу, и если да, то в какой степени?

О: В огромной.

В: Своей экспериментальной формой или чем-то иным?

О: Книга оказывала на меня огромное воздействие на протяжении многих лет, в течение которых я читал и перечитывал как ее, так и другие книги этого писателя. На сей раз я был особенно поражен, поскольку понял, сколь чудовищно тяжело правдиво и точно выразить то, что творилось в голове автора, как трудно отбросить все сдерживающие факторы. Это настоящая исповедь, он выложил все, причем так, чтобы это было понятно каждому.

Он нашел способ изложить это настолько экономно, насколько возможно. Он применил нечто вроде мозаичного метода, расположил различные элементы в определенном порядке. Но особенно поразило меня то огромное мужество, которое потребовалось, чтобы решиться на такое полное признание. Он абсолютно ничего не утаил и не упустил.

В: Заметно ли мастерство в этой книге?

Суд: Литературное мастерство.

О: Что касается литературного мастерства…

В: Частично вы отвечаете на этот вопрос, когда говорите об «огромном мужестве», и так далее…

О: Да, я и в самом деле думаю, что это входит в понятие литературного мастерства.

В: Что он сумел облечь [это] в форму искусства?

О: Да. И такого рода мужество, и некий авторский идеалистический порыв являются, по-моему, неотъемлемой частью литературного мастерства. На менее глубоком уровне находится вопрос стиля и композиции, подобной, как я уже сказал, мозаике. Эпизоды собраны, как мозаика, составленная в книге очень искусно и красиво. Главные литературные достоинства, которые отметил я и отметили многие другие, – это, прежде всего, фантастический авторский слух на манеру речи, характерную, к примеру, для доктора, читающего лекцию по медицине, для джанки, макающего в чашку сдобный торт, полицейского из отдела наркотиков при его столкновении с окружным инспектором, беспризорника из Северной Африки, провинциальной домохозяйки средних лет, южанина Окружного Управляющего. Вся эта невероятная гамма речевых ритмов и манер в сочетании с натюрмортным стилем изложения способствует достижению в высшей степени лаконичной, афористической точности.

В: Таким образом, эта книга чему-то научила вас как поэта. А научила ли она чему-нибудь кого-либо из известных вам людей?

О: Да. И еще одно: книга написана безупречным языком, она полна подлинной поэзии, не уступающей, по-моему, ни одному из написанных в Америке поэтических произведений, особенно одно место, которое я хотел бы прочитать: «Мотель… Мотель… Мотель… расколотая неоновая арабеска… одиночество стонет по всему континенту, как туманные горны над неподвижной масляной водой приливных рек…»

В: Кажется, вы однажды написали стихотворение о «Голом завтраке»?

О: Да, довольно давно.

В: Оно при вас?

О: Да.

В: Где оно напечатано?

О: В моей книге, которая называется «Бутерброды реальности».

Суд: Где я могу найти эту книгу?

Гинзберг: Вероятно, в Кембридже. Это стихотворение я написал, прочтя лишь некоторые места книги. Оно называется «На произведение Берроуза». Могу я его прочитать?

В: Да, пожалуйста.

О: Метод – лишь грубая пища
без символических специй,
виденья, места заключенья
воссозданы очень точно.

Места заключенья, видения,
описанные без прикрас,
вызывают в воображении
Розу и Алькатрас.

Голый завтрак – еда привычная,
мы жуем бутерброды реальности.
А аллегории подобны листьям салата.
Безумие под ними не спрятать.

Де Грациа: Вопросов больше нет.

* * *

Де Грациа: …С разрешения вашей чести я бы хотел теперь прочитать часть письма, которое не так давно получил от Уильяма Берроуза. «Вопрос: что такое секс? И сопутствующие вопросы, такие как: что является непристойным, аморальным, – не задаются, не говоря уже о том, что на них не дается ответа, именно ввиду барьеров семантического страха, который препятствует свободному и, как я полагаю, объективному научному изучению сексуальных феноменов. Как можно изучать эти явления, если о них запрещено и писать, и думать?

Если не будет, наконец, разрешено свободное исследование сексуальных проявлений, секс будет и в дальнейшем контролировать человека в большей степени, чем человек – секс. Явления эти абсолютно неизвестны, поскольку они умышленно игнорируются и исключаются как предмет описания и исследования.

Здесь перед нами все та же преграда – средневековые суеверия и страхи, – преграда, которая на протяжении нескольких сотен лет сдерживала развитие естественных наук при помощи догм, подменявших собой научное познание. Короче говоря, те же самые объективные методы, которые применяются в естественных науках, следует ныне применить к сексуальным проявлениям с намерением их понять и контролировать. Врача не критикуют за описание проявлений и симптомов болезни, хотя симптомы и могут внушать отвращение.

Полагаю, и писатель вправе пользоваться такой же свободой. Я думаю даже, что настала пора стереть грань между литературой и наукой, грань чисто произвольную».

Конец цитаты.

Ваша честь, нас давно учили тому – и таково выраженное мистером Берроузом мнение, которое я привел в своем заключительном доводе, – что художники и писатели способствовали развитию знаний и учений цивилизации, вероятно, не в меньшей степени, чем ученые.

Позвольте мне теперь процитировать, на сей раз очень кратко, основателя современной психиатрии Зигмунда Фрейда: «Писатели, наделенные творческим воображением, являются ценными коллегами, и их письменные свидетельства следует ценить очень высоко, поскольку они черпают из источников, которые мы еще не сделали доступными для науки. Самой насущной потребностью писателя с богатым воображением является, конечно, изображение духовной жизни людей. Писатель всегда был предтечей науки, а значит, и научной психологии». В том же духе высказался один из ведущих просветителей нашей страны Джон Дьюи. Цитирую: «Свобода писателя в творческом отношении – такое же непременное условие формирования адекватного мнения по общественным вопросам, как и свобода социальных исследований. Художники всегда были настоящими поставщиками новостей, ведь новость – это не нечто внешнее или происходящее само по себе, новость рождает эмоции и развивает способность к восприятию окружающего мира».

Ваша честь, я с этим согласен. Думаю, согласятся и свидетели, которых мы сегодня выслушали, которые читали «Голый завтрак» и давали показания суду и нам. Я уверен, что с этим при необходимости согласится Верховный суд Соединенных Штатов. Надеюсь, что согласны и вы.

Введение

Письменное показание: заявление по поводу Болезни

После Болезни я очнулся в возрасте сорока пяти лет, сохранив здравый ум, присутствие духа и вполне сносное здоровье, если не считать ослабленной печени и ощущения где-то позаимствованной плоти, характерного для всех, кто выживает после Болезни… Большинство выживших не в состоянии вспомнить кошмар во всех подробностях. Судя по всему, я составил подробные записи о Болезни и бредовом состоянии. Точно не помню, как я писал то, что теперь опубликовано под названием «Голый завтрак». Название предложил Джек Керуак. До недавнего своего выздоровления я не понимал, что оно означает. А означает оно именно то, о чем говорят эти слова: ГОЛЫЙ завтрак – застывшее мгновение, когда каждый видит, что находится на конце каждой вилки.

Болезнью является наркомания, и я был наркоманом пятнадцать лет. Под словом «наркомания» я имею в виду пристрастие к «джанку» (общее название опиума и/или его производных, включая и все синтетические – от демерола до палфиума). Джанк я употреблял в разных видах: морфий, героин, делаудид, юкодол, пантопон, диокодид, диосан, опиум, демерол, долофин, палфиум. Я курил джанк, ел его, нюхал, кололся им в вену-мышцу-кожу, вставлял свечи в прямую кишку. В игле нет ничего особенного. Нюхаете ли вы, курите или запихиваете джанк себе в задницу, результат один – привыкание. Говоря о пристрастии к наркотикам, я не имею в виду ни гашиш, ни марихуану, ни любой препарат из конопли, мескалина, Bannisteria caapi, ЛСД-6, священных грибов, ни любые другие наркотики галлюциногенной группы… Нет оснований полагать, что употребление какого-либо галлюциногена приводит к физической зависимости. Действие этих наркотиков физиологически противоположно действию джанка. Прискорбное смешение этих двух классов наркотиков возникло благодаря усердию как американского, так и других бюро по борьбе с наркотиками.

За пятнадцать лет своего пагубного пристрастия я до конца понял, каким образом действует вирус джанка. В пирамиде джанка каждый уровень пожирается более высоким (не случайно занимающие высокое положение в джанке – всегда толстые, а уличный наркоман всегда тощий), и так до самой вершины или вершин, поскольку народами всего мира питается множество джанковых пирамид – и все они построены на основных принципах монополии: