Карнакки – охотник за привидениями (сборник)

Я вернулся к себе в комнату, умылся, побрился и оделся, а потом спустился вниз и попросил исполнявшего обязанности дворецкого слугу подать мне сэндвичей и чашку кофе.

Чуть погодя я самым быстрым шагом шел в Бертонтри, поскольку меня посетила идея, и я стремился как можно скорее проверить ее. Я оказался там чуть раньше половины девятого и обнаружил, что местный фотограф еще не приступал к работе, однако я не стал ждать и постучал; вскоре он появился в рубашке без сюртука – ясно было, что я оторвал его от завтрака. В нескольких словах я объяснил этому человеку, что мне немедленно нужна темная комната, и он тут же предоставил ее мне.

Я сразу занялся проявлением, но не отснятой пластинки, а той, которая оставалась в камере все время моего пребывания во тьме. Дело в том, что объектив при этом оставался открытым, и вся солея находилась, так сказать, под наблюдением. Все ли вы знаете о моих экспериментах с фотографией в темноте… то есть в той темноте, какой она кажется человеческому взгляду? На мысль о таких экспериментах меня навели рентгеновские лучи, и в тот миг я испытывал еще не оформившуюся до конца надежду на то, что если в капелле находилось нематериальное создание, камера могла зафиксировать его изображение. Вот почему я следил за воздействием проявителя на пластинку с самым неподдельным и глубоким интересом.

Наконец я заметил проступившее на ней слабое черное пятно, следом за которым проявились другие – нечеткие и расплывчатые. Я поднес негатив к красной лампе. Пятна были разбросаны по всей пластинке, однако не складывались ни во что определенное; тем не менее, их появление весьма взволновало меня, и я вернул пластинку в проявитель. Несколько минут я наблюдал за ней, раз или два извлекая из раствора, чтобы внимательнее рассмотреть, однако так и не смог понять, какие очертания принимает изображение. И вдруг я заметил, что в одном из двух мест пятна как бы складываются в подобие кинжала, однако столь нечеткое, что в этом нельзя было быть уверенным. Тем не менее, сама идея, как вы можете представить, весьма взволновала меня. Я еще подержал пластинку в проявителе, а затем опустил ее в закрепитель и приступил к проявлению следующей. Процесс пошел, как положено, и очень скоро я получил отменный негатив, во всем аналогичный отснятому в предыдущий день – за исключением освещения. Я положил в закрепитель и эту пластинку, а потом быстро промыл обе и на десять или пятнадцать минут отправил в метиловый спирт, после чего отнес на кухню фотографа и просушил в печи.

Пока обе пластинки сохли, мы с фотографом отпечатали увеличенное изображение с пластинки, отснятой мной при дневном свете, а после поступили аналогичным образом с двумя только что проявленными и поскорее промыли и вынули отпечатки, так как меня не заботило их закрепление. Проделав это, я вынес отпечатки на свет и тщательным образом обследовал их, начиная с того, на котором угадывались смутные очертания кинжала; впрочем, глядя на увеличенный отпечаток, я не ощущал особенной уверенности в том, что не дал излишней воли своему воображению, позволив ему создать контуры оружия из расплывчатых пятен. С неким непонятным разочарованием я отложил снимок и принялся сравнивать два других.

С минуту я переводил взгляд с одного снимка на другой, не находя в них ни малейшего отличия, и вдруг меня словно током ударило: таковое нашлось! На втором снимке кинжала в ножнах не оказалось, хотя я был уверен в обратном.

После этого я начал сравнивать два снимка уже другим способом, пользуясь штангенциркулем и вовсю напрягая внимание, и наконец обнаружил нечто, наполнившее меня волнением.

Заплатив фотографу, я взял три отпечатка под мышку, не дожидаясь, пока их упакуют, и поспешил назад в замок.

Оставив снимки у себя в комнате, я отправился на поиски сэра Альфреда, однако попавшийся мне навстречу мистер Джордж Джарнок сказал мне, что его отец слишком неважно себя чувствует, чтобы вставать, и при этом предпочтет, чтобы без него никто не входил в капеллу. Мистер Джордж принялся извиняться за, пожалуй, излишнюю осторожность отца, однако упомянул, что и до происшедшего несчастья сэр Альфред всегда проявлял подобную предосторожность и держал ключ при себе, никогда не позволяя отпирать дверь, кроме тех случаев, когда капелла использовалась по своему прямому назначению. Как сказал мне с кривой улыбкой молодой человек, нападение на дворецкого явным образом оправдало суеверное отношение сэра Альфреда к капелле.

Расставшись с молодым человеком, я взял свою копию ключа и направился прямо в капеллу, а потом, не забыв запереть за собой дверь, погрузился в чрезвычайно интересные и весьма хитроумные эксперименты. Они оказались настолько успешными, что я вышел из капеллы уже в легкой степени лихорадочного возбуждения. Я спросил, где находится мистер Джордж Джарнок, и мне ответили, что он пребывает в утренней гостиной.

– Пойдемте со мной, – проговорил я, выковыряв его из кресла. – Мне нужна ваша помощь.

Он явно был озадачен, однако пошел со мной, задавая на ходу вопросы, отвечать на которые я отказался, попросив его подождать несколько минут.

Я привел его в оружейную комнату, попросил взять с одной стороны манекен, облаченный в полный панцирь, а сам взялся за него с другой стороны. Мистер Джарнок повиновался, не скрывая явного недоумения, и мы направились к двери капеллы. Увидев ее открытой, он еще более удивился, однако не стал ничего говорить, ожидая моих пояснений. Я запер за нами дверь, и мы пронесли облаченный в панцирь манекен к дверце на солее.

– Назад! – крикнул я, заметив, что мистер Джордж собирается открыть дверцу. – Боже милостивый, не надо этого делать!

– Что делать? – спросил он, отчасти испуганный, отчасти раздраженный моими словами и действиями.

– Станьте сейчас в сторонку и смотрите! – сказал я, и он выполнил мое распоряжение. Взявшись за манекен, я развернул его лицом к алтарю, оставив непосредственно возле дверцы. А потом, отступив в сторону, наклонил манекен вперед, так что он прикоснулся к дверце и раскрыл ее. И в этот же самый миг жестокий удар отбросил громыхнувшую доспехами по каменному полу фигуру на середину прохода.

– Боже мой! – проговорил Джарнок испуганным тоном. – Кинжал! Так, значит, Паркер получил рану подобным образом!

– Да, – ответил я, заметив, что мой помощник бросил быстрый взгляд в сторону входной двери; однако, следует справедливости ради заметить, что он не стронулся с места ни на дюйм.

– А теперь подойдите ближе и посмотрите, как это было сделано, – сказал я, подводя его к поручню ограды. От стены, находившейся слева от алтаря, я опустил вниз длинный, украшенный любопытным орнаментом инструмент, несколько напоминавший короткое копье. Заостренный конец его я вставил в отверстие в левом столбике дверцы, потянул, и часть столба, находившаяся сверху от пола, наклонилась к солее, словно бы на шарнире, оставив часть столбика стоящей. Когда подвижная часть опустилась еще ниже, часть пола отъехала в сторону, открывая длинную и узкую полость как раз по размеру столбика. Я опустил его в нишу, и что-то защелкнулось, задержав столб на месте. После этого я подошел к манекену и извлек из него кинжал. Взяв старый клинок, я поместил его рукоять в отверстие возле макушки столба, где он и остался стоять острием вверх. Потом я подошел к рычагу, и нажал еще раз, так что столб опустился примерно на фут к дну полости, также защелкнувшись там. Затем я убрал рычаг, и плита пола скользнула на место, закрывая столб и кинжал и ничем не отличаясь по виду от соседних плиток.

Потом я закрыл дверцу, и оба мы отступили вбок. Взяв похожий на копье рычаг, я толкнул дверцу так, что она отворилась. Раздался глухой удар, и что-то пропело в воздухе, ударившись о боковую стену капеллы. Это и был кинжал. После этого я показал молодому Джарноку, что часть столбика возвратилась на место, и он обрел тот же вид, что и правый столб дверцы.

– Вот та невидимая тварь, которая мечет кинжал! – проговорил я, похлопав по столбу. – Но кто, скажите на милость, настораживает этот капкан?

И я многозначительно посмотрел на молодого человека.

– Ключ есть только у моего отца, – ответил он, – поэтому я не знаю, кто еще может воспользоваться им.

Я снова посмотрел на него.

– Послушайте-ка, мистер Джарнок, – произнес я, быть может, несколько более резким тоном, чем требовали мои слова. – Вы вполне уверены в том, что сэр Альфред находится… в здравом состоянии духа?

Он посмотрел на меня с легким испугом и после недолгой паузы, чуть покраснев, промолвил:

– Я… я не знаю.

– Будьте откровенны, – посоветовал я. – Неужели вы не замечали за ним каких-нибудь странностей? Не опасайтесь меня.

– Ну что ж, откровенно говоря, временами мне казалось, что он действительно вел себя несколько… странновато, – признал он, – но я всегда пытался замять подобные случаи, особенно в присутствии чужих людей. Все-таки он – мой отец.

Я кивнул.

– Вы совершенно правы; и, на мой взгляд, нет никакой необходимости поднимать скандал по этому поводу… тем не менее, что-то сделать необходимо – без особого шума. Вам придется сходить к отцу и рассказать ему, что вы обнаружили составной столбик, и что я прикоснулся к нему.

Молодой Джарнок был весьма благодарен за совет и, с пылом пожав мне руку, взял мой ключ и направился прочь из капеллы. Вернулся он примерно через час, несколько более бледный, но внешне спокойный. Догадка моя оказалась справедливой. Действительно каждую ночь старый сэр Альфред настораживал этот капкан, узнав из какого-то старинного манускрипта о его существовании и устройстве. В прежние времена им пользовались для защиты золотых церковных сосудов, которые держали в потайной нише в задней части алтаря. Этой нишей сэр Альфред воспользовался для хранения драгоценностей своей жены, скончавшейся лет двенадцать назад… молодой Джарнок отмечал, что отец с той поры стал каким-то другим.

Я выразил недоумение в отношении того, что механизм был приведен в действие перед службой, во время которой получил ранение дворецкий; поскольку, если я правильно все понял, сэр Альфред имел привычку каждый вечер заново готовить свою ловушку и разряжать ее по утрам еще до того, как кто-нибудь войдет в капеллу. Мистер Джордж ответил мне, что его отец, должно быть, по забывчивости насторожил капкан слишком рано, и это едва не привело к трагедии.

Вот, собственно, и всё. Я не думаю, чтобы старый джентльмен действительно сошел с ума. Скорее причины всему нужно видеть в ипохондрии, постоянных размышлениях о смерти жены и в глубоком одиночестве. Молодой Джарнок рассказал мне, что отец его подчас проводил за молитвой в капелле долгие часы.

– Но вы так и не рассказали нам, каким образом вам удалось обнаружить секрет, – проговорил я от лица всех четверых слушателей.

– Ах, это! – произнес Карнакки. – Сравнивая фотоснимки, я обнаружил, что левый столбик у двери на снимке, полученном днем, кажется толще, чем на отснятом при свете вспышки. Это навело меня на мысль, что здесь следует поискать механическое устройство и не морочить себе голову никакими привидениями. Я принялся изучать столб и немедленно обнаружил причину. Это оказалось достаточно просто, как только я натолкнулся на правильный след… Кстати, – продолжил он, вставая и подходя к каминной доске, – возможно, вас заинтересует сам Горестный кинжал. Молодой Джарнок проявил любезность и подарил мне его в память о приключении.

Карнакки передал кинжал нам и, пока мы разглядывали его, набил и раскурил трубку, не забыв предупредить между затяжками, чтобы мы ни в коем случае не предавали историю огласке.

– Видите ли, – сказал он, – мы с молодым Джарноком привели механизм в нерабочее состояние, и я увез с собой кинжал, так что всю историю можно спокойно замять, особенно потому, что дворецкий уже на ногах. Однако, – продолжил Карнакки с суровой улыбкой, – на мой взгляд, капелла не должна расстаться со своей репутацией опасного места… не правда ли? Такого, чтобы в нем можно было хранить драгоценности. Что касается старого сэра, я порекомендовал, чтобы к нему приставили надежного слугу. Это самое лучшее, что можно сделать в такой ситуации.

– Однако, Карнакки, вы еще не ответили на два вопроса, – заметил я. – Что, по вашему мнению, вызвало два металлических звука, которые вы слышали, находясь в темной капелле? И те негромкие шаги – вы считаете их настоящими или порожденными вашей напряженной фантазией?

– Насчет звяканья не могу сказать ничего определенного, – ответил он. – Оно приводит в недоумение и меня самого. Могу только предположить, что это чуть подалась приводящая в движение столбик пружина. Поскольку к ней было приложено изрядное усилие, она действительно могла бы стать источником металлического звука. А всякий негромкий звук далеко слышен в полной темноте, когда посреди ночи ты думаешь о… привидениях. Надеюсь, вы согласитесь со мной?

– Да, – сказал я. – А как насчет прочих звуков?

– Ну что ж, их можно объяснить тем же самым, то есть чрезвычайной тишиной. Это могли быть вполне обыкновенные звуки, которые при обычных условиях так и остались бы незамеченными… или порождения моей фантазии. Не рискну утверждать наверняка. Что касается шелеста, я почти уверен в том, что его произвела соскользнувшая ножка треноги моего аппарата, и если она чуть поехала, то при этом могла свалиться и крышка объектива, которая, конечно, стукнулась бы при этом об пол. Во всяком случае, в таком объяснении я попытался уверить себя самого.

– А кинжал был на месте в ту ночь, когда вы впервые вошли в капеллу? – поинтересовался я.

– Нет, я принял крестообразные ножны за само оружие.

Я кивнул.

– А теперь, ребята, – проговорил Карнакки, – выметайтесь: я хочу спать.

Мы поднялись, обменялись с хозяином рукопожатиями и вышли в ночь, направляясь по домам; и по пути каждый из нас размышлял об услышанной странной истории, ибо воистину каждая непридуманная повесть необыкновенна! Совершенно необыкновенна!

Врата Чудовища

Согласно обыкновению, получив от Карнакки открытку с приглашением явиться к обеду и выслушать новую историю, я поспешил явиться в дом № 427 по Чейни Вок и обнаружил, что трое других его приятелей, которых всегда приглашали на эти увлекательные встречи, уже там. По прошествии каких-то пяти минут Карнакки, Аркрайт, Джессоп, Тейлор и я уже приступили к неизменно приятному занятию – обеду.

– Похоже, на сей раз вы отсутствовали недолго, – заметил я, доедая суп и на мгновение позабыв о том, что Карнакки терпеть не может даже самых поверхностных расспросов на тему предстоящего рассказа – до тех пор, пока сам не приготовится к нему. Тогда он не будет цедить слова.