Дом в Порубежье

Глядя вниз, я заметил, что из тени дома появился силуэт одной из тварей, она подошла к камню и нагнулась. Я не видел, чем она там занималась, однако через минуту Свинорыл поднялся, держа в когтях какой-то кусок, поднес его ко рту и…

Сразу я ничего не понял, хотя до меня уже начинало доходить. Тварь нагнулась снова. Мерзостно было даже глядеть на нее. И я стал заряжать винтовку. А когда вновь поглядел вниз, тварь уже пыталась отодвинуть камень в сторону. Положив ствол на парапет, я выстрелил снова. Рухнув мордой вперед, чудище задергалось в конвульсиях.

Однако почти одновременно с грохотом выстрела до ушей моих донесся звон разбитого стекла. Успев перезарядить ружье, я бросился вниз и буквально пролетел пару пролетов.

Тут я остановился, чтобы прислушаться. Звон повторился. Похоже, он доносился с этажа, находившегося как раз подо мною. Я в тревоге бросился вниз по ступенькам, на слух – по скрежету оконного переплета – добрался до двери одной из пустующих спален с задней стороны дома и настежь распахнул дверь. Комната была едва освещена лунным светом – лучи его перекрывали шевелившиеся в окне фигуры. На моих глазах один из Свинорылов уже шагнул в комнату. Я навел на него ружье и, не целясь, выстрелил, огласив комнату оглушительным грохотом. Когда дым рассеялся, оказалось, что в комнате никого нет и все шевелившиеся в окне фигуры исчезли. Сразу сделалось значительно светлее. Через разбитое стекло в комнату врывался холодный ночной воздух. Снаружи – с земли – доносились стоны и неразборчивый свиной говорок.

Став сбоку окна, я перезарядил ружье и замер, выжидая. Наконец послышался шорох. Оставаясь в тени невидимым, я прекрасно все видел со своего места.

Звук становился все ближе, и вот над подоконником что-то мелькнуло и легло на край разбитой оконной рамы. Тут я увидел, что это рука. Мгновением позже передо мной оказалась харя одного из Свинорылов. Но прежде, чем я успел пустить в ход ружье, послышался громкий треск… т-р-р-а-х; это оконный переплет не выдержал веса твари. В следующее мгновение глухой удар и короткий вопль известили, что чудище шмякнулось оземь. С кровожадным желанием увидеть его предсмертные судороги, я шагнул вперед, однако не сумел ничего разглядеть: внизу звучала знакомая уже тарабарщина, свидетельствуя, что под окном собралось достаточно чудищ.

Я стоял, вглядываясь вниз, и пытался понять, каким образом эта тварь сумела подняться на такую высоту, ведь стена здесь была достаточно ровной, и окно располагалось футах в восьмидесяти над землею.

Перегнувшись, я заметил четкую тонкую тень, протянувшуюся по всей стене снизу до крыши. Она шла совсем рядом с окном – слева, футах в двух. Я вспомнил – это была водосточная труба, несколько лет назад установленная, чтобы отводить с крыши дождевую воду. Я давно забыл о ней. Теперь стало понятно, каким образом эти твари сумели добраться до окна. Тут я вновь услышал царапанье и шорох – наверх лезло новое чудище. Помедлив, я высунулся из окна и толкнул трубу; к моему восторгу, она легко шевельнулась под рукой, тогда, воспользовавшись стволом ружья как рычагом, я поспешно оторвал трубу от стены и, ухватившись обеими руками, оттолкнул ее подальше от стены… вместе с цеплявшейся за металл тварью.

Я подождал, прислушиваясь к новому взрыву воплей, но продолжения атаки уже не последовало. Оставалось надеяться, что очередного натиска здесь можно не ожидать, ведь я уничтожил тот единственный путь, которым твари добирались к окну. Возле других окон труб не было, и я ощутил некоторую уверенность.

Оставив спальню, я вернулся в свой кабинет – чтобы проверить состояние двери. Войдя, я засветил две свечи, и с ними приблизился к двери. Одна из массивных петель стронулась с места, в верхней части двери образовалась вмятина дюймов шесть глубиною.

Должно быть, волею Провидения я сумел опередить чудищ едва ли не в самый последний момент. Я подумал про парапетный камень. Как случилось, что он упал? Ведь при каждом выстреле я опирался на него и при этом не замечал, чтобы тот шатался. Однако стоило мне разогнуться, и камень вдруг вывалился из-под ног. Нетрудно было сообразить, что бегству свиномордых я был обязан скорее своевременному падению камня, чем меткой стрельбе. Потом я решил, что следует воспользоваться передышкой и надежнее укрепить дверь. Мерзкие твари еще не возвращались к двери после падения камня, но кто мог сказать, как долго будут они держаться вдали?

Я спешно приступил к починке двери, но уже со всей возможной основательностью. Спустившись вниз, я отыскал несколько крепких дубовых досок, принес их в кабинет и, оторвав прежние самодельные опоры, набил на дверь поперечины и только потом вновь старательно приколотил свои распорки, до шляпки забивая в дерево каждый гвоздь.

Дверь стала, на мой взгляд, прочней, чем была, – доски добавили надежности, и теперь я мог рассчитывать, что она сможет выдержать и более серьезный натиск.

А потом я зажег прихваченную из кухни лампу и отправился проверять нижние окна.

Теперь, узнав силу, которой обладали эти твари, я испытывал беспокойство, и окна нижнего этажа внушали мне опасения, несмотря на прочные решетки, которыми они были защищены снаружи.

В первую очередь я отправился в погреб для хранения масла, который еще не оставила память о недавнем приключении. Было холодно, и сквознячок выдувал странную нотку на обломках стекла. Невзирая на все неприятные воспоминания, мне показалось, что там ничего не изменилось. Я подошел к окну и осмотрел решетку внимательней, отметив успокаивающую толщину ее прутьев. Тут мне вдруг показалось, что средний из них чуть изогнут – самую малость, – так могло быть уже многие годы, ведь прежде мне не случалось обращать внимание на это окно.

Протянув вперед руку, я взялся за прут, для моих рук он был словно вырублен из скалы. Неужели твари попытались начать с него и оставили старанья, лишь убедившись в том, что эта решетка им не по зубам. Потом я проверил все окна по очереди, но даже самый придирчивый осмотр не выявил ничего подозрительного. Закончив с этим делом, я вернулся в свой кабинет и налил себе чуточку бренди, после чего поднялся караулить на башню.

Глава VIII

После нападения

Было уже около трех часов ночи, и небо на востоке начинало бледнеть, предвещая зарю. Неторопливо явился рассвет, и я наконец смог тщательно разглядеть, что творится в Садах. Однако чудищ нигде не было видно. Я перегнулся вниз, чтобы посмотреть: на месте ли тело твари, которую мне удалось пристрелить ночью. Его не было, и я решил, что Свинорылы успели убрать труп.

Потом я спустился на крышу дома и подошел к месту, откуда вывалился кусок парапета. Я внимательно поглядел вниз: плита оставалась на месте, но сверху сложно было сказать, есть ли под ней чье-нибудь тело; не было заметно и тех тварей, которых я пристрелил после падения камня. Значит, убрали и их. Я повернулся и отправился вниз – в кабинет, где наконец рухнул в кресло, не ощущая в себе никаких сил. Уже вполне рассвело, только лучи солнца еще не начинали по настоящему греть. Часы пробили четыре раза…

Вздрогнув, я проснулся и торопливо огляделся вокруг. На часах в углу стрелки показывали три. День уже клонился к вечеру. Значит, я проспал почти одиннадцать часов.

Неровным движением я распрямился в кресле и прислушался. В доме царило полное молчание. Я медленно поднялся на ноги и зевнул. Но усталость еще не отпустила меня, и я уселся вновь, раздумывая о причинах внезапного пробуждения.

Наконец я решил, что, должно быть, пробили часы, и уже намеревался вновь придремать, когда внезапный шум разом заставил меня забыть про сон. Кто-то, крадучись, пробирался по коридору неподалеку от моего кабинета. Я мгновенно вскочил на ноги, руки сжимали винтовку. И стал ждать, стараясь не производить шума. Неужели твари сумели проникнуть в дом, пока я спал? Однако, пока я так размышлял, шаги приблизились к двери, на миг остановились и проследовали дальше. Я осторожно – на цыпочках – прокрался к дверному проему и выглянул. Тут я испытал истинное облегчение, знакомое, наверно, лишь помилованному перед самой казнью преступнику – в коридоре оказалась моя сестра, уже направлявшаяся к лестнице.

Я шагнул в холл и собирался уже окликнуть ее, когда мне вдруг показалось странным, что сестра старается незамеченной пробраться мимо моей комнаты. Я был озадачен и на мгновение даже подумал, что вижу совсем не ее и что в доме завелась какая-то новая тайна. Однако, разглядев знакомую поношенную юбку, я едва не рассмеялся. Эту вещь – далеко не первой молодости – трудно было с чем-нибудь перепутать. Тем не менее, поведение сестры озадачивало меня, и, памятуя, в каком состоянии духа находилась она вчера, я отправился следом за сестрой, чтобы посмотреть, что она будет делать, стараясь при этом ничем не испугать ее. Если поступки ее окажутся рациональными – отлично… если же нет – придется ее приструнить. Угрожавшие нам отовсюду опасности попросту не допускали нового риска.

Очутившись на лестнице, я прислушался. И сразу услышал звук, буквально заставивший меня скатиться вниз: звякнул засов. Дура-сестрица уже отпирала заднюю дверь.

Я добрался до нее прежде, чем Мэри успела отодвинуть последнюю задвижку. Сестра не видела меня, пока я не схватил ее за руку. Быстро, испуганным зверьком, оглянувшись, она громко вскрикнула.

– Мэри! – строго сказал я. – Что за чушь ты творишь? Неужели тебе необходимы какие-то объяснения, неужели ты не поняла еще – в какой мы оказались беде?

Она ничего не ответила, только дрожала и всхлипывала, тяжело дыша.

Несколько минут я потратил на уговоры, велел соблюдать осторожность, просил не бояться. Явной опасности нет, говорил я сестре, изо всех сил стараясь поверить в это, но надо же соблюдать осторожность… нам лучше вообще не покидать дом еще несколько дней.

Наконец я отчаялся и умолк, ощутив, что разговаривать бесполезно: сестра была явно не в себе. В конце концов я велел ей отправляться в свою комнату, раз она не способна проявить разум.

Но Мэри словно ничего не слышала. Поэтому без дальнейших слов я взял ее на руки и понес к спальне. Она коротко вскрикнула, а потом начала безмолвно содрогаться всем телом, но я уже добрался до лестницы.

Войдя в комнату сестры, я сразу же уложил ее на кровать. Она лежала спокойно – молча и не рыдая, – только дрожала в приступе отчаянного страха. Взяв плед с ближайшего кресла, я укрыл ее. Больше помочь ей было нечем, и я сразу направился к большой корзине, в которой лежал Рыжик. Сестра взяла к себе раненого пса и ухаживала за ним, поскольку рана оказалась куда более серьезной, чем я мог предполагать. По состоянию пса было ясно, что, невзирая на легкое умственное расстройство, сестра заботилась о собаке. Это меня обрадовало. Пригнувшись к корзине, я заговорил с Рыжиком, тот в ответ вяло лизнул мне руку, ибо на более длительное проявление радости еще не был способен.

Вернувшись к постели сестры, я спросил у Мэри, как она себя чувствует, но она лишь тряслась, и я – к собственному прискорбию – осознал, что от моего общества ей становится только хуже.

Тогда я оставил сестру и вышел в коридор, заперев за собой дверь. Ключ остался в моем кармане: другого выхода не было.

Остаток дня я провел то на башне, то в кабинете. Принес из кладовой буханку хлеба и весь день отщипывал от нее, запивая кларетом.

Что за томительный, что за долгий день это был. Если бы только я мог выйти в сад, то, наверно, успокоился бы; но сидеть одному в огромном безмолвном доме… вместе с обезумевшей женщиной и раненым псом – подобные переживания явятся испытанием и для самых прочных нервов. Тем более что вокруг, в густом кустарнике, конечно же, дожидались удобного мгновения адские Свинорылы. Случалось ли кому-нибудь из людей попадать в подобную переделку?

Вечером, а потом уже ближе к ночи я дважды спускался к сестре. Когда я вошел во второй раз, она возилась с Рыжиком, но, завидев меня, в страхе забилась в дальний угол. Бедная девочка! Ее испуг терзал мою душу, и я не стал более беспокоить Мэри. Пройдет несколько дней, подумал я, ей станет лучше, а пока все равно ничего нельзя сделать. Но я решил, что все-таки следует – необходимо даже – держать ее запертой в своей комнате. Только одно подбодрило меня – сестра все-таки приложилась к пище, которую я оставил ей в первый раз.

Так и прошел этот день.

А когда наступил вечер, и воздух сделался прохладным, я начал готовиться к еще одной ночи на башне: взял с собой еще две запасные винтовки и прихватил плотный ульстер[4 - Длинное пальто с поясом.]. Ружья я зарядил и положил по обе стороны основной винтовки, намереваясь ночью задать жару любой твари, посмевшей сунуться к дому. Амуниции у меня было в избытке, и я приготовился задать чудовищам суровый урок: следовало отучить их даже приближаться к дверям.

Потом я вновь обошел дом, уделив особое внимание опорам, подпиравшим дверь кабинета. Убедившись, что ничего более сделать нельзя, и несколько успокоившись, я вновь вернулся в башню, заглянув по пути к сестре. Рыжик спал уже, но, заслышав мои шаги, поднял голову и вильнул хвостом. Мне показалось, что ему стало лучше. Сестра лежала на кровати, но спала она или нет, я не понял, и в таком состоянии оставил их обоих.

Поднявшись на башню, я устроился поудобнее – насколько это было возможно – и принялся следить за ночными тенями. Скоро на окружавшие дом Сады опустилась тьма. Первые несколько часов я бдительно вслушивался в каждый звук, стараясь уловить шорохи, производимые подкрадывающимися тварями. Ночь была уже слишком темной, чтобы полагаться на одно только зрение.

Медленно тянулись часы, однако ничего не происходило. Взошедшая наконец Луна осветила Сады… пустые и безмолвные. Такими они оставались всю ночь – ни звука, ни движения.

К утру, после продлившейся всю ночь стражи, я буквально закостенел от холода, тем не менее, отсутствие странных созданий смущало меня. Я не доверял этой тишине и предпочел бы открытую осаду. Тогда, по крайней мере, знаешь, откуда грозит опасность; беду легче встретить лицом, чем прождать целую ночь, пытаясь угадать, какая дьявольщина может твориться внизу… уже от одних этих мыслей нетрудно следом за сестрой потерять рассудок. Я даже начинал надеяться, однако сердце всякий раз осаживало меня: не верь, они не могли уйти.

Глава IX

В погребах

Наконец, усталый, замерзший и встревоженный, я решил еще раз обойти дом. Начал я с кабинета, где стаканчик бренди помог мне согреться. Потом обследовал дверь, но обнаружил, что со вчерашнего вечера ее состояние осталось неизменным.

Я спустился с башни, когда едва рассвело, и в доме было по-прежнему сумрачно, так что мне пришлось прихватить свечу. Когда я спустился на первый этаж, дневной свет уже начинал пробиваться между решеток окон. Обход не дал ничего нового. Все было в порядке, и я уже собирался погасить свечу, когда подумал, что следовало бы осмотреть и погреба. В них я еще не спускался со времени первой атаки.

Не менее чем с полминуты я колебался и с охотой уклонился бы от этого дела – смею предположить, что подобную нерешительность испытал бы на моем месте любой, – ведь изо всех величественных и просторных залов моего дома самые громадные и жуткие расположены именно в подземелье. Однако уклониться от неприятного дела было нельзя, а промедление отдавало самой откровенной трусостью. К тому же, я уверял себя в том, что едва ли обнаружу в погребах жутких гостей, ведь попасть туда можно только через тяжелую дубовую дверь, ключ от которой я всегда ношу с собой.

В обычные дни я нечасто заходил дальше самого небольшого из погребов, в котором хранил вино… ведущая в него мрачная дверь расположена напротив лестницы. Откровенно говоря, до недавнего обхода я, пожалуй, толком и не бывал внизу.