Сказание о Доме Вольфингов

Многие поколения обитателей здешних мест учились умению делать железо, и теперь они не испытывали недостатка в предметах, выкованных из стали, будь то инструмент мастера или оружие, предназначенное для войны и охоты. Люди племени, спустившиеся вдоль реки, расчистили эту поляну. Повесть не сказывает, откуда явились они – должно быть, из какой-нибудь долины в дальних горах, или из ущелий, заключенных среди гор еще более удаленных, а может, и мест вовсе неведомых.

Как бы то ни было, они спустились сюда вдоль реки – на плотах, несомых ее течением, в повозках, влекомых лошадьми или иным скотом, или же пришли пешком. Наконец они решили остановиться, и случилось так, что произошло это именно здесь, в этом урочище; после, расселившись по обоим берегам реки, они вступили в войну с лесом и населявшими его дикими существами, чтобы устроить себе обиталище на лике земном.

Посему они срубили деревья, а пни сожгли, чтобы сочнее росла трава для говяд, овец и коней, и возвели дамбы по всей равнине – а иногда и в диком лесу – чтобы оградиться от зимнего половодья, сделали себе лодки, чтобы переправляться на другой берег, плавать вниз по течению и подниматься против него. Сетью и леской рыбачили они в речных омутах, собирали на берегах выброшенный плавник – приплывшее издалека дерево и прочие предметы. Промывая гальку на мелководье, они добывали золото, и река стала им другом. Люди полюбили ее, дали ей имя, а между собой прозывали Чернавой, Прозрачной, Потоком Сумрачного Бора, ибо, сменяясь, поколения людей по-разному нарекали ее.

Расчищенная ими поляна год от года становилась все обширнее; пасся скот на устроенных недавно лугах, где трава постепенно делалась все слаще – потому что солнце грело ее, а стоячие воды ушли. В год, о котором пойдет здесь речь, поляна сия превратилась в прекрасную и радостную равнину, и лучшим лугом не мог бы похвастать ни один народ.

Однако люди эти уже давно научились искусно возделывать землю и, трудясь на наделах, выращивали возле своих домов пшеницу и рожь. И лопата пришла к ним в руки, и выдумка снабдила их плугом; возделываемые земли все умножались, и племя не испытывало недостатка в хлебе. Так, народ сей устроил себе остров посреди Сумеречного Леса, сделал его своим домом и поддерживал многочисленными трудами, о которых говорить слишком долго. От самого своего начала это поле в лесах звалось Средней Маркой, каковое слово на языке их означало Рубеж или же Черту; надлежит вам знать еще, что, отправившись вверх или вниз по реке, через полдня пути эти люди достигали таких же урочищ, называемых Верхней и Нижней Маркой. Все три острова среди леса были населены людьми, принадлежащими к одному народу, к одному племени, называвшему себя людьми Рубежа, или людьми Марки, хотя много ветвей отходило от этого ствола, и под разными значками шли они в битву и садились в совете – чтобы различали их.

В самой же Средней Марке обитало много людских родов; словом этим назывались поколения, обитавшие вместе, соединенные и родством и знаком. Река текла с юга на север, и на западном, и на восточном берегах ее обитали родовичи, принадлежащие к этому племени, и селились они высоко – у края леса, оставляя между собой и рекой место для полей и пастбищ. Сказ сей – об одном из таких родов, жительствовавшем к западу от воды на пологом склоне, чтобы никакое половодье – будь оно и выше обычного – не могло бы дотянуться до его жилищ. Земля здесь опускалась к реке, и на нисходящих к воде склонах находились поля. Наделами звали возделанную землю люди тех мест, от реки их отделяли луговины – ровные и гладкие, хотя и не без пригорков – заканчивавшиеся невысоким обрывом перед каменистым руслом.

Род сей носил имя Вольфингов-Волковичей, и волк изображен был на его знаменах, и воины рода украшали свою грудь изображением волка, чтобы отличать своих героев, павших на поле битвы.

Их дом, а точнее сказать – Кров Вольфингов из Средней Марки, стоял на самом верху помянутого склона, обратившись задом к дикой чащобе, а передом – к реке и наделам. Следует знать вам, что в те времена родичи, принадлежащие к одной семье, жили вместе под общей кровлей, и считалось это достойным и уместным. Надлежит еще знать, что в положении их было не столько различий, как сделалось после, и все, кого соединяло кровное родство, считались братьями и имели равную честь. Тем не менее владели они слугами или трэлами, – мужами, взятыми в битве, мужами чужой крови, хотя истинным будет сказать, что время от времени кое-кого из них принимали в род и провозглашали кровными братьями.

Кроме того (и на сем можно будет покончить с тем, как толковали они родство и свойство), мужчины-родовичи не могли брать в жены дев своего рода. Мужам Вольфингам девицы из рода Волка были что сестры; в брак вступали они с девицами Оленичей-Хартингов, Лосевичей-Илкингов или Медведичей-Бэрингов, роднясь с родами Оленя, Лося или Медведя – или же могли найти себе жену в любом из других Родов Марки – если только тот не происходил от одной крови с Волками. Таков был закон, и никто не посмел бы нарушить его. Так вот жил этот самый народ, и такими были его свычаи и обычаи.

О Крове Вольфингов скажем, что чертог сей был пригож и просторен – по тогдашнему обычаю. Однако же возводили его не из камня и извести, но из самых крепких и красных деревьев дикого леса, выровненных теслом, а пространство между рядами бревен заполняли глиной, смешанной с рубленой соломой. Длинным сделали этот дом, и с одной стороны, под коньком, устроили дверь для мужей – но не высокую, а чтобы ставший на пороге воин не мог не задеть притолоку маковкой шлема. Обычай требовал, чтобы рослый ратник, войдя, поклонился; должно быть, он сохранился со времени завоевания – когда враги нередко осаждали чертог. В пору же, о которой говорит сия повесть, родовичи выезжали на битву в поле, и дрались, не ведая тесноты – если только удача не оборачивалась против них, и тогда, составив вместе свои повозки, они сражались, оградив себя Бургом на Колесах. Словом, столь низкой дверь была устроена не по скупости, ибо на три фута со всех сторон ее окружала резьба, изображавшая разные узоры и драконов. Такая же дверь располагалась под противоположным коньком: ею в чертог входили жены, и посему называлась она Женской.

Вокруг дома со всех сторон, кроме обращенной к лесу, располагались всяческие хижины и сени, хлева и загоны для животных, сараи для хранения разного добра, и для занятий ремеслами и ковачеством – всем, что не с руки было делать в чертоге; там же обитали и трэлы. Парни и молодицы нередко проводили там много времени, и трэлы радовались, когда молодые родовичи предпочитали свободу входа и выхода, а с нею желанное дело строгостям Великого Крова. Тесно заселены были речные опушки между наделами Вольфингов и глухими лесами, где обитали настоящие волки.

Вдоль всего дома тянулись два ряда столбов из самых могучих деревьев, которые только удалось обнаружить в лесу; каждое из них было превосходно украшено: венками, узорами, сражающимися мужами и драконами, а еще резным подножием и навершием. Посему чертог напоминал церкви последующих веков с их нефом и приделами. В боковых стенах, поверху, были устроены окна, под ними располагались два прохода. Там и находились спальные места родовичей, ну, а в нефе – под самым коньком – устроены были три очага, каждый под продухом или дымоходом, чтобы разведенный огонь не чадил. Истинно, в ясный зимний день чудесно было смотреть на поднимающиеся к далекому крову три дымных столпа, в особенности когда косые лучи солнца озаряли какой-нибудь из них. О самой же кровле и удерживавших ее поперечинах сказывается лишь то, что, стоя на полу, никто не мог разглядеть их устройство, если только не подносил повыше привязанную к шесту пылающую головешку, так высок и просторен был Чертог Вольфингов. Понятно, что люди Марки не испытывали недостатка в древесине.

В одном конце зала, у Мужской Двери, был устроен помост, а на нем – поперек чертога – высился стол; перед возвышением сим располагался самый благородный и великий из очагов (остальные же находились – один в самой середине, а другой на женской половине). Вокруг помоста – на торцовой стене и между колоннами – висели тканые ковры, расшитые сценами из старинных преданий, повествований о деяниях Вольфингов и Богов – на прежней их родине. Здесь была самая красивая часть дома, и родовичи более всего любили ее – особенно те, кто был старше и могущественнее прочих. Там рассказывались сказания, пелись песни – тем более новые; туда приводили и вестников – если те приносили повесть о недавних событиях; там старейшины беседовали между собой о заботах рода, Средней Марки и всего Народа Рубежа, что назывался также Народом Черты.

Однако не следует думать, что там происходили важные советы, Народные Сходы, на которых решалось, что делать, а от чего воздержаться; в зависимости от того, собирался ли такой совет – который именовался здесь Тингом – решать дела рода, Средней Марки или всего народа, его держали в особом месте, Тингстеде, посреди леса – ни на лугу и ни в поле (как было некогда заведено и у наших предков). На Тинги эти сходились все мужи – рода, Мидмарки или всего народа – до последнего человека. И на каждом Тингстеде было свое Кольцо Судеб, в котором избранные родовичи (ныне мы зовем их судьями) изрекали приговоры в делах между человеком и человеком. И не выносились подобные приговоры родовичей, не звучал голос народа ни в одном доме, ни под любым кровом, или – как сказано уже – на возделанных полях и луговых пастбищах. Таков был обычай у наших предков, должно быть, сохраненный памятью рода людского со дней, когда не знали мы ни плуга, ни дома, ни отары, ни пастбища – только лик Земной и то, что свободно произрастает на нем.

Над помостом, прикрепленная цепями и блоками к поперечине высокой кровли, висела чудесная лампа, сделанная из стекла; но не из обычного, привычного людям – а ясного, чистого, изумрудно-зеленого, изукрашенного золотыми фигурками и узорами… и воин сражал там дракона, и солнце восставало над землею.

Неведомо было, откуда взялась эта лампа, однако все люди Марки считали ее старинной и священной, и родичи-Вольфинги обязаны были следить за тем, чтобы светила она, не угасая, и ночью и днем. Обязанность эта возлагалась на девицу из Волчьего рода, которая должна была сохранять целомудрие – ибо женщина рода Вольфингов не могла вступить в брак под родным кровом, но отправлялась в дома, куда род выдает своих дев.

Неугасающая лампа называлась Холсан, Солнцем Чертога, это же имя носила и следящая за ней дева – самая прекрасная среди девственниц рода.

Противоположный конец дома занимала женская половина, там были и прялки, и все прочее, что нужно, чтобы прясть и ткать ткани из шерсти.

Таким был Чертог Вольфингов; и прочие Роды Средней Марки обитали в подобных домах. А главными среди них считались Лосевичи-Илкинги, Соколичи-Валлинги, Лебедичи-Алфтинги, Деревяне-Биминги, Вепричи-Голтинги и Медведичи-Бэринги, чьи знамена несли на себе Лося, Сокола, Лебедя, Древо, Вепря и Медведя. Известны были и роды младшие, не столь древние, вроде помянутых уже Хартингов, но они населяли Верхнюю Марку.

Глава II

Явление стрелы битвы

Рассказывают, что был тогда летний вечер, пшеница уже колосилась, но оставалась зеленой; пастухи загнали молочных коров в хлева; остающиеся при стадах говяд, косяках коней и отарах овец уже сменились, а ночная стража – попарно и поодиночке – как раз ехала по тропинкам между стен пшеницы и ржи в сторону поля. Вокруг хижин трэлов группами собрался народ – подневольный и свободный, стайки женщин и группы мужчин. Одни разговаривали, другие внимали песне или повествованию, третьи пели или плясали, дети же носились между сборищ, перекрикиваясь пронзительными немелодичными голосами – как молодые дрозды, еще не научившиеся песне своего пернатого племени. Тут же находились и псы – бурые шерстью, долгие лапами, остромордые, тощие и рослые; однако собаки не обращали особого внимания на детей, пытавшихся вовлечь их в игру – но лежали или бродили вокруг, словно бы позабыв об охоте и диких чащах.

Народ радовался хорошей погоде, будущему урожаю, и просто жизни; и не было возле домов оружия – лишь кое-где блестело наконечником кабанье копье в руках пастуха или пастушки, припоздавшей в поселок с поля.

Высокими, да и чаще всего пригожими, были эти мужчины и женщины, и больше находилось среди них светловолосых, сероглазых с высокой скулой и белокожих – там, где жаркое солнце и сухой ветер не наделили их бронзовым и приятным для взгляда загаром. Однако среди трэлов попадался и люд, меньший ростом и смуглый, черноволосый, темноглазый, более легкий в членах; впрочем, встречались между этими и такие, чьи руки были мощнее, а ноги кривее. Еще были меж ними и те, кто статью и кожей не столь уж отличался от вольного люда. Такие, вне сомнения, происходили из другого племени, шедшего от Готского корня, побежденного людьми Марки – в дни собственной жизни или во времена отцов своих.

В то же время кое-кто из свободных не напоминал сотоварищей и родню: тонкие и легкие телом, были они черноволосы и сероглазы – и к этой породе принадлежали те, кто красотой превосходил всех остальных родовичей.

Солнце уже село, начинала сгущаться тьма, и не знающий тени сумрак ложился на землю. На опушке леса неумолчно пели соловьи, угнездившиеся в редких орешниках, под которыми кролики старательно подстригли всю траву. Но ни птичьи песни, ни голоса мужей возле домов не нарушали тишину вечера – ведь издалека принесшийся шум может поведать о многом.

Внезапно находившиеся по краям сборищ и не столь уж шумевшие люди начали прислушиваться, а группа, собравшаяся возле сказителя, вдруг примолкла, как и его повествование. Заметив такое, плясуны и певцы в свой черед оставили танец и притихли. Наконец все уже напрягали слух, чтобы услышать вести. Первым узнал их ночной караул; пастухи уже повернули обратно и рысили по тропам сквозь высокие злаки; конопасов тоже нельзя было найти на лугу: все они поспешали к своим косякам, чтобы пригнать домой боевых коней. Вести сулили войну.

Ибо в воздухе – жужжанием смиренной пчелки, мычанием коровы, доносящимся вечером с дальнего луга, когда пришло время дойки – пел звук, более громкий и крепкий, иногда чуть трепетавший, но не возвышавшийся и не умолкавший, потому что вечер выдался безветренным. Всякий немедленно понимал, что звук сей, могучий и сильный, явился издалека: всякому известен был голос Великого Рога Илкингов, чей дом располагался вверх против течения Чернавы, по соседству с Кровом Вольфингов.

Тут сборища немедленно разошлись, и все свободные – да и большое количество трэлов – устремились к Мужской Двери чертога, и спокойно вошли внутрь его… без лишних словес, ибо каждый знал, что в должный черед все узнает.

Внутри же, под Солнцем Чертога, среди тканых повествований о древних временах, на высоком помосте восседали старейшины и вожди Волков, а среди них рослый и крепкий муж зим сорока от роду, с чуть тронутой сединами бородой, сероглазый и большеглазый. Перед ним на столе покоился Боевой Рог Вольфингов, вырезанный из бивня северного морского кита, украшенный многими знаками, изображением волка, цветами, отчеканенными на золоте по краю и у мундштука. Так ожидал Боевой Рог Вольфингов своего часа, чтобы по слову явившегося вестника отправить дальше тревожный сигнал, возвещенный Великим Рогом Илкингов.

Звали сего темноволосого вождя Тиодольфом (по-нашему – Волком Племени), и считался он среди Вольфингов мудрейшим, искуснейшим в битве и не знающим страха. Возле него сидела прекрасная женщина по имени Холсан, которую люди считали приемной дочерью вождя. Сероглазая и темноволосая, была она похожа на отчима. И не знали здесь никого красивей этой молодой девы, которой едва исполнилось двадцать зим.

Вожди и старейшины восседали на помосте, вокруг стояли родовичи вперемешку с трэлами, и ни один из мужей не отверзал уст: все ждали верных и определенных вестей. А когда в дом вошел последний из тех, кто намеревался это сделать, в чертоге воцарилось такое молчание, что слышна стала даже соловьиная песня, даже писк летучих мышей за окошком. И вот, посреди людского молчания и шелеста земной жизни послышался новый звук, заставивший всех обратить глаза свои к двери… и был этот звук топотом ног, бегущих по высохшей за лето тропе возле чертога. Звук сей смолк возле Мужской Двери. Мгновение, и она отворилась, пропустив мужа, заторопившегося к середине стола, стоявшего поперек чертога. Там он остановился, тяжело дыша и держа в протянутой руке некий предмет, не столь уж заметный в сумраке зала, но, тем не менее, понятный каждому. Муж сей, молодой, легкий и стройный, был одет в одни только полотняные штаны и кожаные ноговицы. Он замер, успокаивая дыхание, прежде чем заговорить; тогда Тиодольф поднялся, протянул пришельцу полный рог меда и заговорил, в напеве сочетая слова:

Здравствуй, о гость вечерний,
К приветствию я готов,
Ибо явился ты ныне под Вольфингов славный кров.
Пей же из рога могучих, выпей, и будешь здрав,
Мед сей очистит всякого, прав он или не прав.
Почил на тебе мир Вольфингов,
Но пусть и кончился день,
Видят глаза мои, что тебя породил Олень.

Однако муж этот торопливой рукой отстранил от себя рог, и никто не сказал ему слова; наконец, отдышавшись, он молвил так:

Будьте здравы, о Дети Волка!
Но не пить мне ныне, не есть,
Не моим стал рот мой, и не свою я несу весть.
Ноги мои – ноги племени, ибо сказано было так:
О Эльфхир из рода Хартингов, эта весть не пустяк.
Да не промедлишь в любом доме людей Черты,
Слово реченное скажешь, и кров их оставишь ты.
Внемлите же знаку, о Волки, который не зрели давно.
В руке моей древко битвы, четырежды пронзено.
Оба конца окрасил алой крови поток,
Пламя обуглило ясень, в крови и железо, и рог.
Стреле сопутствует слово, его да услышит всяк:
К битве Вольфингов кличет старый походный знак.
Пускай же к восходу солнца, оставив неконченым труд,
Люд Марки на битву выходит, рога боевые зовут.
Три дня отдано на сборы, и каждый, кто встанет в ряд,
Пускай ведет за собою повозки, коней и говяд.
Далек будет путь, и великий на Марку восстал народ,
Живущий в чужих нам землях, у брега неведомых вод.
Волошское[1 - «Волошское» здесь означает «чужое» и относится к жителям Европы, не принадлежащим к Тевтонской или Готской крови. – Примеч. автора.] их слово, непонятна грабителей речь,
Жители городские подняли на нас меч.

После этого на минуту он воздел к небу боевую стрелу – расщепленную, обожженную и окровавленную – и поворотившись с нею во все стороны, бросился без всяких помех к открытой двери. Вестник уже исчез за нею, но всем казалось, что грозный знак еще висит над головами живых людей и воинов, вытканных на коврах – столь пристально все глядели на него. Причин для сомнений не могло быть, и Тиодольф сказал:

Да изыдем, о Дети Волка, и да раздастся глас