Миссис Крэддок

– С какой стати мне передумывать? – рассмеялся Крэддок.

– Послушай, я не могу чинно сидеть напротив тебя, как будто мы женаты уже сто лет. Ну-ка, муженек, подвинься. – Берта уселась на сиденье Эдварда и прижалась к его плечу. – Скажи, что ты меня любишь.

– Я очень тебя люблю.

Он наклонился и поцеловал Берту, потом обнял за талию и привлек к себе. Крэддок изрядно волновался и ничуть не сожалел бы, если бы кто-нибудь из персонала поезда проигнорировал табличку с надписью «Молодожены» и вошел. В роли супруга он чувствовал себя скованно и до сих пор не мог привыкнуть к мысли о переменившемся финансовом положении – между поместьем Корт-Лейз и фермой Бьюли действительно лежала пропасть.

– Я так счастлива, – призналась Берта, – что мне иногда даже страшно. Думаешь, наше блаженство может длиться вечно? У меня есть все, о чем я мечтала в жизни, я целиком и полностью удовлетворена. – Она немного помолчала, гладя руки Крэддока. – Скажи, Эдди, ты всегда будешь любить меня? Даже когда я состарюсь и стану страшной?

– Я по натуре постоянен, – ответил он.

– Ах, ты даже не представляешь, как я тебя обожаю! – горячо воскликнула Берта. – Мои чувства к тебе никогда не переменятся, я буду любить тебя до последнего вздоха. Если бы ты только знал, что я испытываю!

С некоторых пор английский язык оказался бессилен выразить все богатство переполнявших Берту эмоций.

Они сняли номер в самом дорогом отеле. Крэддок благоразумно предложил выбрать что-нибудь поскромнее, но Берта и слышать ничего не хотела. Будучи аристократкой, она привыкла, чтобы все было по высшему разряду и, кроме того, так гордилась своей новой фамилией, что непременно желала записать ее в самом роскошном отеле Лондона.

Чем больше Берта узнавала характер мужа, тем сильнее им восхищалась. Ей нравились его простота и естественность. Она отбросила свои прежние взгляды, словно изношенный шелковый плащ, и завернулась в грубую домотканую материю, которая так шла ее супругу и повелителю. Берта находила очаровательным его детский восторг. Для Крэддока все было внове: он разражался хохотом, просматривая юмористические журнальчики, а в ежедневных изданиях постоянно находил утверждения, которые казались ему необычайно оригинальными. Это было невинное дитя природы, далекое от миллиона пороков цивилизации. Познать его натуру, по мнению Берты, означало познать всю добродетель и чистоту, силу и великодушие настоящего англичанина.

Они часто посещали театр, и Берту восхищала наивная радость мужа. Душещипательные сцены, которые заставляли ее кривить губы в легкой презрительной усмешке, трогали Эдварда до слез, и он ободряюще стискивал в полумраке ладонь Берты, воображая, что она чувствует то же самое. Ах, если бы! Она возненавидела свое заграничное образование – знакомство с картинами, дворцами и людьми в чужих странах освободило ее разум от тьмы невежества, но при этом разрушило большую часть иллюзий. Теперь она мечтала бы вернуть себе неискушенность и бесхитростную простоту типичной пухленькой английской барышни. Какой прок от знаний? Блаженны нищие духом; все, что нужно женщине, – праведность, доброта и, пожалуй, некоторые навыки в приготовлении несложной еды.

– Потрясающе, правда? – оборачивался Крэддок к жене.

– Ах, милый, – шептала та в ответ.

Его способность к сопереживанию искренне трогала Берту. Она еще сильнее любила Эдварда за то, что всколыхнуть его чувства почти ничего не стоило. О, как ненавидела она холодное пренебрежение циников, насмехающихся над жгучими слезами простодушных!

В конце первого акта любовники – раненая героиня и ложно подозреваемый герой – отыграли горестное прощание, занавес упал, и зал взорвался аплодисментами. Эдвард откашлялся и высморкал нос. В начале следующего акта, сгорая от нетерпения узнать, что же будет дальше, он моментально перестал слушать Берту, которая что-то говорила, и полностью отдался происходящему на подмостках. После сцены, призванной разбередить души зрителей, наступил черед репризы. Комик проделывал забавные штуки с различными предметами одежды, ронял столы и стулья, и Берта вновь радовалась, слыша раскаты непринужденного хохота мужа – Крэддок запрокинул голову назад и, держась за бока, едва не рыдал от смеха. «Характер у него замечательный», – подумала Берта.

У Крэддока были очень строгие понятия о нравственности, поэтому он наотрез отказывался вести жену в мюзик-холл. За границей Берта повидала много такого, чего Эдвард и вообразить себе не мог, однако она отнеслась к его чистоте с уважением. Ей нравилась твердость, с которой Крэддок придерживался своих принципов, а еще то, что он относился к ней как к маленькой девочке. Супруги побывали во всех лондонских театрах. Раньше во время своих редких приездов в столицу Эдвард не позволял себе значительных трат на культурные развлечения, и теперь покупка билетов в партер и облачение во фрак доставляли ему огромное удовольствие. Берта с восхищением любовалась супругом, одетым в вечерний костюм: черный фрак подчеркивал его цветущий вид, а белая сорочка со стоячим воротничком оттеняла красоту загорелого обветренного лица. Эдвард выглядел невероятно сильным и мужественным, а еще он был супругом Берты, и разлучить их могла лишь одна смерть. Она его боготворила.

Крэддок наблюдал за действием на сцене с неослабевающим интересом. Он сгорал от нетерпения узнать, что произойдет дальше, и внимательно следил даже за невразумительным сюжетом водевиля. На него ничто не наводило скуку. Самым блестящим острякам со временем приедаются шутки и музыкальные гармонии, звучащие в бурлесках театра «Гейети»[18 - Театр «Гейети» – английский театр развлекательного направления. Открыт в Лондоне в 1868 г. На сцене театра играли комедии, оперетты, фарсы.] – они напоминают сливочные тянучки, которые мы обожали в детстве и к которым равнодушны теперь. Берта получила некоторое представление о музыкальном искусстве в странах, где оно – источник наслаждения, а не тягостный, навязанный приличиями долг, и от популярных мелодий с легко запоминающимся рефреном ее передергивало. Крэддока, напротив, они трогали до глубины души; он стучал ногой в такт пошлым современным мотивчикам, и лицо его менялось, едва оркестр начинал играть патриотический марш с непременным визгливым ревом духовых инструментов и громом барабанов. В течение последующих дней он с удовольствием напевал или насвистывал запомнившуюся мелодию.

– Я очень люблю музыку, – признавался он жене в антракте. – А ты?

Берта с ласковой улыбкой кивала и, дабы не расстраивать мужа, скромно умалчивала о том, что от той музыки, которую имеет в виду Крэддок, ее чуть не тошнит. Ничего страшного, что музыкальные вкусы Эдварда небезупречны. В конце концов, простые, невзыскательные мотивы, которые находят отклик в людских сердцах, тоже имеют свою прелесть.

– Я хочу, чтобы дома ты музицировала для меня, – сказал Крэддок.

– С удовольствием, – промурлыкала Берта, воображая долгие зимние вечера, которые они вместе будут проводить за фортепиано. Она будет играть, а Эдвард – переворачивать страницы. Берта поразит его, раскроет перед ним все богатство музыкального творчества великих композиторов. Она не сомневалась, что, по большому счету, вкус у Крэддока отличный.

– Моя мать оставила после себя много нот, – сообщил он. – Ей-богу, я не прочь снова послушать добрые старые мотивы. Мне они никогда не надоедают! «Последняя роза лета», «Дом, милый дом» и все такое прочее.

– Спектакль был просто отличный, – заметил Крэддок за ужином. – Я бы хотел еще разок сходить на него до нашего отъезда.

– Как пожелаешь, дорогой.

– Такие развлечения идут только на пользу. Сразу как-то встряхиваешься, правда?

– А мне на пользу видеть тебя в хорошем настроении, – дипломатично отозвалась Берта.

Она сочла спектакль вульгарным, но перед лицом мужниных восторгов ей оставалось лишь обвинить себя в нелепой брезгливости. Кто она такая, чтобы судить о подобных вещах? Не вульгарно ли с ее стороны видеть пошлость в том, что доставляет радость простодушным? Берта корила себя за то, что похожа на nouveau riche – богатого выскочку, который страдает от всеобщего недостатка аристократизма. Нет, она устала от постоянной оценки всего и вся, от изысканности и прочих атрибутов декадентской цивилизации. «Ради всего святого, – подумала Берта, – нужно быть проще и довольствоваться простыми развлечениями».

Она вспомнила четырех полураздетых девиц в обтягивающих трико, отплясывавших на редкость неуклюжую джигу, которую восторженная публика заставила дважды повторить на бис.

Существует некоторая трудность в том, чтобы занять себя в Лондоне, если в этом городе нет ни дел, ни знакомых, которым можно наносить визиты. Берта охотно сидела бы день-деньской в гостиничном номере наедине с Эдвардом, тихо наслаждаясь его близостью и своим счастьем. Крэддок, однако, был наделен здоровой энергией чистокровного англосакса – той самой потребностью в постоянной активной деятельности, которая подарила миру английских легкоатлетов, миссионеров и членов парламента. Едва приступив к завтраку, Крэддок задавал неизменный вопрос: «Куда мы сегодня пойдем?» Берта ломала голову и перелистывала путеводитель, выбирая места, достойные осмотра. Единственным способом времяпрепровождения для семейной четы стало подробное изучение английской столицы, как если бы они приехали в Лондон из другой страны.

Супруги посетили Тауэр, где разглядывали короны, скипетры и прочие регалии; побывали в Вестминстерском аббатстве. Присоединившись к группе американских и отечественных туристов, которых туда-сюда водил служитель в черном балахоне, Берта и Эдвард посмотрели на места захоронения монархов и на все прочее, что полагалось увидеть. У Берты вспыхнул неподдельный интерес к памятникам древности; ей нравилось ощущение наивного невежества, с каким турист, привезенный агентством Кука, отдается в руки музейного гида, смотрит, куда велено, и, раскрыв рот, внимает самым недостоверным историям. Осознавая скудость собственных познаний, Берта желала ближе познакомиться с историей родной страны. Эдварду не все нравилось в одинаковой степени. Картины вызывали у Крэддока зевоту (живопись вообще нагоняла на него скуку), поэтому посещение Национальной галереи вышло неудачным. В Британском музее ему тоже не понравилось. Прежде всего Крэддоку стоило большого труда следить за тем, чтобы взор жены не натыкался на обнаженные статуи, расставленные повсюду без какого бы то ни было уважения к чувствам порядочных людей. Один раз она остановилась перед скульптурной группой, нагие фигуры в которой были крайне скудно прикрыты щитами и мечами, и принялась восторгаться их красотой. Эдвард беспокойно огляделся по сторонам и, коротко согласившись с Бертой, поспешно увел ее к более приличным экспонатам.

– Терпеть не могу эту гадость! – в сердцах воскликнул он, когда они стояли перед статуями трех богинь из греческого Парфенона. – Ни в жизнь сюда больше не приду.

Берте стало немножко стыдно, поскольку она втайне восхищалась этими скульптурами.

– Ну вот объясни мне, что красивого в этих безголовых созданиях? – спросил Крэддок.

Берта не нашлась с ответом, и он утвердился в своей правоте. Эдвард был душкой, она любила его всей душой.

С другой стороны, Музей естествознания вызвал у Крэддока массу положительных впечатлений. Здесь он не ощущал стеснения и скованности, здесь не выставлялись разные непристойности, от которых следовало оберегать взгляд супруги, а животные – это то, что понятно любому человеку. Тем не менее звери и птицы сразу же напомнили ему о просторах Восточного Кента и привычной, милой сердцу жизни. В Лондоне было хорошо, однако Крэддок все равно чувствовал себя не в своей тарелке, и пребывание в чужом городе его уже тяготило. Берта тоже начала поговаривать о доме и Корт-Лейз; она всегда жила скорее будущим, нежели настоящим, и даже в этот счастливый период с нетерпением ожидала наступления тех дней в Линхэме, когда ее блаженство наконец будет полным.

Впрочем, Берта и сейчас была довольна. Со дня свадьбы прошла всего неделя, а ей уже страстно хотелось осесть на месте и осуществить все свои чаяния. Супруги живо обсуждали перестановки, которые необходимо сделать в доме; Крэддок составил план по приведению в порядок сада и фермы при усадьбе. Заниматься хозяйством он был намерен лично.

– Я хочу домой, – сказала Берта. – Лондон мне надоел.

– Да, поскорее бы закончились эти две недели, – ответил Крэддок.

Он сам решил, что свадебное путешествие продлится четырнадцать дней и теперь не мог пойти на попятную. Крэддок не любил менять свои планы и придумывать что-то новое; он гордился, что никогда не отступает от принятых решений.

Неожиданно молодожены получили письмо от мисс Лей, в котором она извещала, что упаковала вещи и отбывает в Европу.

– Думаешь, нам не следует попросить мисс Лей задержаться? – обратился Крэддок к жене. – Не очень-то красиво получается: мы как будто ее выгоняем.

– Ты же не хочешь, чтобы она жила с нами? – встревожилась Берта.

– Вовсе нет, только не понимаю, почему ты выставляешь ее за дверь, точно служанку, с уведомлением за месяц.

– О, я попрошу тетушку остаться, – заверила Берта, желая повиноваться мужу во всем до мелочей. К тому же повиноваться было нетрудно, поскольку Берта отлично знала, что мисс Лей ни за что не примет ее предложения.

Сейчас Берта не хотела кого-либо видеть, и менее всего – свою тетю, смутно ощущая, что присутствие действующих лиц из прошлого неким образом умалит ее нынешнее счастье. Вдобавок она вряд ли сумела бы скрывать переполнявшие ее эмоции, а выказывать их перед критическим взором мисс Лей Берте было бы стыдно. Зная спокойную насмешливость мисс Лей и ее сдержанное презрение ко многим вещам, отношение к которым Берта изменила ради Крэддока, молодая женщина пришла к выводу, что встреча с тетушкой сулит ей сплошное неудобство.

Из ответного письма мисс Лей стало ясно, что она, по-видимому, знает свою племянницу лучше, чем та предполагала.

«Моя дорогая Берта!

Выражаю крайнюю признательность твоему супругу за любезное предложение пожить в Корт-Лейз и все же тешу себя мыслью, что твое мнение обо мне достаточно высоко и потому не позволит тебе допустить, что я отвечу согласием. Новобрачные, знаешь ли, дают массу поводов для смеха (а смех, как утверждают, – самое замечательное свойство человека и единственное, что отличает его от неразумных тварей), но поскольку я до странности бескорыстна, то не считаю возможным воспользоваться шансом, который вы с Эдвардом мне предоставляете. Вероятно, через год вы начнете замечать недостатки друг друга, и тогда общаться с вами будет интереснее, хотя и менее забавно. Итак, нет. Я отправляюсь в Италию, где вновь окунусь в водоворот пансионов и второразрядных отелей, в которых судьбой предопределено коротать жизнь незамужним дамам со средним достатком. С собой я беру бедекер, и если мне случится возомнить себя умнее прочих, его красная обложка всегда напомнит о том, что я – всего лишь человек.

Кстати, надеюсь, ты не показываешь свою корреспонденцию (и особенно мои письма) супругу. Мужчине никогда не понять женского общения в эпистолярной форме, ведь он читает написанное, пользуясь своим примитивным алфавитом из двадцати шести букв, тогда как требуется по меньшей мере пятьдесят две, да и тех ему вряд ли хватит. Скверное правило – разрешать мужу читать чужие письма. Наблюдая за семейными парами, я уверилась в том, что это – кратчайший путь в бракоразводный суд. В сущности, для счастливых супругов чистой воды безумие делать вид, будто у них нет секретов друг от друга, потому что такое притворство еще сильнее толкает их на обман. Если же вопреки всему ты считаешь, что обязана показать Эдварду мое послание, возможно, он найдет его небесполезным в плане более близкого знакомства с моим характером, за изучением коего я сама провела немало увлекательных лет.

Своего адреса не оставляю, дабы тебе не пришлось искать причин, по которым мое письмо останется без ответа.