Сотворение Святого. Герой

Кеччо горько улыбнулся:

– Времена после твоего отъезда изменились, Маттео. Форлийцы теперь подданные и придворные.

Пресекая дальнейшие расспросы, он поклонился и оставил нас.

– Что же тут происходит? – покачал головой Маттео. – Как тебе он?

Во время разговора я с интересом присматривался к Кеччо д’Орси, высокому, темноволосому, с окладистой бородой и усами, лет сорока от роду. Сходство между ним и Маттео определенно просматривалось: темные волосы и глаза, но у Маттео лицо было шире, скулы выступали сильнее, а кожа заметно погрубела от солдатской жизни. Более худощавый и серьезный Кеччо выглядел гораздо более одаренным; Маттео, увы, умом похвалиться не мог.

– Он очень благожелательный, – ответил я.

– Немного заносчивый, но он хотел выказать радушие. Над ним довлеет положение главы нашего рода.

– Но его отец жив.

– Да, но ему восемьдесят пять, он глух как пень и слеп как летучая мышь. Старик сидит в своей комнате, тогда как Кеччо дергает за ниточки, а нам, беднягам, приходится только кланяться и делать все, что он нам говорит.

– Я уверен, тебе это только идет на пользу, – хмыкнул я. – Мне любопытно узнать, почему Кеччо так говорит о графе. Когда я приезжал сюда в прошлый раз, они были закадычными друзьями. Знаешь, пойдем выпьем, раз уж мы выполнили свой долг.

Мы пошли в гостиницу, где оставили лошадей, и заказали вина.

– Принеси самого лучшего, мой толстый друг, – крикнул Маттео хозяину. – Этот господин нездешний и не знает, что такое вино. Он вырос на кислом соке Читта-ди-Кастелло.

– Вы живете в Читта-ди-Кастелло? – спросил хозяин гостиницы.

– Мне бы хотелось там жить, – ответил я.

– Его изгнали из родной страны для ее же блага, – прокомментировал Маттео.

– Это неправда. Я уехал по собственной воле.

– И скакал так быстро, насколько мог, потому что его преследовали двадцать четыре всадника.

– Именно! Они не хотели, чтобы я уезжал, и когда я решил, что смена обстановки пойдет мне на пользу, послали целый конный отряд, чтобы убедить меня вернуться.

– Твоя голова, поднятая на пике, украсила бы главную площадь.

– Тебя эта мысль забавляет, – ответил я Маттео, – но тогда мне было совсем не до смеха.

Я вспомнил тот день, когда мне сообщили, что Вителли, тиран Кастелло, подписал указ о моем аресте. Зная, как молниеносно он расправляется со своими врагами, я попрощался с отчим домом, возможно, с неприличной поспешностью… Но старик умер, а его сын, призвав флорентийцев, повесил на окнах дворца тех отцовых друзей, которые не успели сбежать. В Форли я проездом по пути домой, чтобы вернуть конфискованную собственность, в надежде, что ее временный владелец, окончивший свой жизненный путь, болтаясь на веревке в сотне футов над землей, не оставил ее в запустении.

– Так что ты думаешь о нашем вине? – спросил Маттео. – Сравни его с тем, что пьют в Читта-ди-Кастелло.

– Я его еще не распробовал, – добродушно улыбнулся я. – Незнакомые вина я всегда выпиваю залпом – как лекарство.

– Brutta bestia![8 - Грубое животное! (ит.)] – воскликнул Маттео. – Ты не судья.

– Пить можно. – Я рассмеялся и отпил маленький глоток.

Маттео пожал плечами.

– Эти иностранцы! – презрительно бросил он. – Иди сюда, толстяк, – позвал он хозяина гостиницы. – Скажи мне, как дела у графа Джироламо и несравненной Катерины? Когда я уезжал из Форли, горожане дрались за право целовать землю, по которой они проходили.

Толстяк пожал плечами:

– В моей профессии должно следить за тем, что говоришь.

– Не болтай глупостей. Я не соглядатай.

– Что ж, мессир, горожане больше не борются за право целовать землю, по которой прошел граф.

– Ясно.

– Вы понимаете, после того как умер его отец…

– Когда я жил здесь, Сикста[9 - Сикст IV, в миру Франческо делла Ровере (1414–1484), – папа римский в 1471–1484 гг.] называли его дядей.

– Судя по разговорам, он слишком его любил, чтобы не быть ему отцом, но, разумеется, я ничего не знаю. У меня и в мыслях нет сказать что-нибудь оскорбительное о его святейшестве, касается это прошлого или настоящего.

– Ладно, продолжай.

– Видите ли, мессир, когда папа умер, граф Джироламо ощутил нехватку денег и вновь ввел налоги, ранее им отмененные.

– И в результате…

– Что ж, люди начали шептаться о его расточительстве. И они говорят, что Катерина ведет себя будто она королева. Хотя мы все знаем, что она незаконнорожденная дочь старика Сфорцы[10 - Франческо Сфорца (1401–1466) – основатель миланской ветви династии Сфорца.] из Милана. Но разумеется, ко мне это не имеет никакого отношения.

Маттео и я начали клевать носом, потому что скакали всю ночь. Мы пошли наверх, приказав разбудить нас перед вечерним празднеством, и скоро уже спали.

Вечером Маттео зашел ко мне и принялся изучать мои одежды.

– Вот о чем я думаю, Филиппо, наверное, в первый раз перед многочисленными дамами, которые могут положить на меня глаз, мне следует предстать во всей красе.

– Я полностью с тобой согласен, – ответил я, – но не понимаю, что ты проделываешь с моей одеждой?

– Никто тебя не знает, так что совершенно не важно, как ты будешь выглядеть. А у тебя столько красивых вещей, вот я и собираюсь воспользоваться твоей добротой и…

– Ты собираешься взять мою одежду! – Я выпрыгнул из кровати, но Маттео с охапкой одежды уже выбежал из комнаты, захлопнул дверь и запер ее снаружи, оставив меня с носом.

Я всячески обругал его, но он ушел смеясь, так что мне не осталось ничего другого как надеть лучшее из того, что уцелело. Полчаса спустя он вернулся к двери.

– Хочешь выйти? – полюбопытствовал он.

– Конечно, хочу. – Я пнул дверь.

– Обещаешь не буйствовать?

Я помедлил с ответом.