Эшенден. На китайской ширме (сборник)

– Правильнее будет сказать «печальную знаменитость», – решился поправить его Эшенден.

– И что же вы делаете в Женеве?

Вопрос был задан очень дружелюбным тоном, и Эшенден понял, что следует быть настороже. Каждый умудренный опытом человек знает, что дружелюбный полицейский опаснее, нежели офицер полиции, настроенный враждебно.

– Я пишу пьесу, – ответил Эшенден, махнув рукой в направлении разбросанных на столе бумаг. Короткий взгляд, брошенный полицейскими в сторону стола, красноречиво говорил, что гости уже успели просмотреть манускрипт и приняли к сведению его содержание.

– Но почему вам так нужно сочинять пьесу здесь, а не в своей стране?

Эшенден улыбнулся даже более дружелюбно, чем ранее, так как очень долго готовился к этому вопросу и теперь почувствовал облегчение. Кроме того, ему было любопытно, как детективы воспримут ответ.

– Но, месье, в Европе идет война. Поскольку моя страна пребывает в сильном ажиотаже, там невозможно спокойно сидеть и просто писать пьесу.

– Это будет комедия или трагедия?

– Комедия. И очень легкая, если на то пошло, – ответил Эшенден. – Художнику нужен мир и тишина. Разве можно хранить независимость духа, необходимого для творчества, если нет возможности созидать спокойно? Швейцария – счастливая страна. Она осталась нейтральной, и я посчитал, что здесь, в Женеве, смогу найти ту среду, которая мне столь необходима.

Фафнер едва заметно кивнул Фазольду, и было не совсем ясно, хочет ли он этим жестом сказать, что считает Эшендена слабоумным, или, напротив, желает выразить сочувствие желанию англичанина найти тихое убежище в бурном мире. У Эшендена не было способа это узнать. Как бы то ни было, но детективы, видимо, решив, что из дальнейшей беседы с Эшенденом ничего не выудят, поскольку ответы последнего становились все более и более бессвязными, через несколько минут поднялись, чтобы удалиться.

Дружески пожав полицейским руки и закрыв за ними дверь, Эшенден глубоко вздохнул, ощутив громадное облегчение. Он открыл кран в ванне, наполнил ее горячей водой – такой горячей, которую, как ему казалось, едва можно было выдержать, – и принялся неторопливо раздеваться, размышляя о своем счастливом спасении.

За день до этого произошел инцидент, вынудивший его удвоить осторожность. На него должен был работать агент-швейцарец, известный в Разведывательном управлении под псевдонимом Бернард, который только что прибыл из Германии. Эшенден назначил ему встречу в определенном кафе в определенное время. Поскольку Эшенден ранее никогда не видел этого человека, он через посредника проинформировал его о том, какой контрольный вопрос задаст и какой ответ должен получить. Встречу он назначил на полдень, рассчитывая, что в кафе в это время не будет много посетителей и он еще с порога увидит мужчину нужного возраста. Возраст агента был ему известен. Бернард сидел в одиночестве, и Эшенден, подойдя к нему, как бы случайно задал ему заранее согласованный вопрос. Получив заранее согласованный ответ, он занял место рядом с агентом и заказал для себя бутылку дюбонне. Шпион оказался бедно одетым, невысоким коренастым парнем, с круглой, похожей на пушечное ядро коротко остриженной головой, бегающими голубыми глазами и землистого цвета лицом. Доверия он не внушал, и Эшендон, хотя по собственному опыту знал, как тяжело найти готовых ездить в Германию агентов, был удивлен тем, что его предшественник завербовал этого типа. Бернард был швейцарским немцем и говорил по-французски с сильным акцентом. Бернард первым делом потребовал свое вознаграждение, и Эшенден передал ему конверт. Оплата велась в швейцарских франках. Бернард в общем виде отчитался о своем пребывании в Германии и ответил на тщательно продуманные вопросы Эшендена. По профессии Бернард был официантом, и ему удалось найти работу вблизи одного из мостов через Рейн, что открывало перед ним широкие возможности получения именно той информации, которая от него требовалась. Причины возвращения на несколько дней в Швейцарию выглядели вполне убедительными, и осложнений при обратном пересечении границы не предвиделось. Эшенден выразил удовлетворение действиями агента, дал ему новые указания и уже готовился завершить встречу, когда Бернард сказал:

– Очень хорошо. Но до отправления в Германию я желаю получить две тысячи франков.

– Неужели?

– Да, и я хочу их немедленно, еще до того, как вы покинете кафе. Такую сумму я обязан отдать, и мне необходимо ее получить.

– Боюсь, что я не смогу вам ее дать.

Лицо агента исказила кривая гримаса, и оно стало еще более неприятным, чем было до этого.

– Вам придется это сделать.

– Почему вы так считаете?

Шпион наклонился к Эшендену и, не повышая голоса, чтобы его мог слышать только собеседник, сердито выпалил:

– Неужели вы считаете, что я стану рисковать жизнью за ту нищенскую плату, которую вы мне предлагаете?! Менее десяти дней тому назад в Майнце схватили и расстреляли человека. Это был один из ваших людей?

– В Майнце у нас никого нет, – небрежно бросил Эшенден, и это теперь полностью соответствовало истине. Вот уже несколько дней он не получал никакой информации из этого города и понять не мог, почему это происходит. Сообщение Бернарда проливало свет на загадку. – Дав согласие на эту работу, вы прекрасно понимали, на что идете, и если вас не удовлетворяли условия, вам следовало бы от нее отказаться. У меня нет полномочий на выдачу вам даже одного дополнительного пенни.

– Не хотите ли взглянуть, что у меня имеется? – спросил Бернард.

С этими словами он извлек из кармана небольшой револьвер и со значением постучал по нему пальцем.

– И что же вы намерены с этой штукой предпринять? Заложить у старьевщика?

Бернард сердито пожал плечами и вернул оружие в карман. Эшенден подумал, что если бы Бернард был хотя бы чуть-чуть знаком с законами драматургии, то знал, что не следует совершать действие, не имеющее дальнейшего продолжения.

– Итак, вы отказываетесь дать мне деньги.

– Совершенно верно.

Шпион, державшийся сначала подобострастно, повел себя вызывающе, но при этом он не терял головы и ни на миг не повысил голос. Эшенден видел, что Бернард, каким бы негодяем ни был, является надежным агентом, и решил про себя, что предложит Р. увеличит вознаграждение. Он немного отвлекся от беседы, чтобы изучить окружающую обстановку. Неподалеку от них двое тучных, украшенных черными бородами граждан Женевы играли в домино, а с противоположной стороны молодой человек в очках быстро строчил страницу за страницей бесконечно длинного письма. Какое-то швейцарское семейство (может быть, даже по фамилии Робинсон), состоявшее из папы, мамы и четырех детишек, восседало вокруг стола, пытаясь выжать как можно больше из двух крошечных чашек кофе. Находящаяся за стойкой кассирша – импозантная брюнетка с затянутым в черный шелк могучим бюстом – читала местную газету. Окружение являло собой театральную мизансцену, которая в глазах Эшендена выглядела полным гротеском. По сравнению с этой картиной его собственная пьеса представлялась ему шедевром реализма.

Бернард улыбнулся. Обворожительной эту улыбку назвать было никак нельзя.

– Вы понимаете, что мне, чтобы вас арестовали, достаточно пойти в полицию и сказать им о вас? Вам известно, что представляют собой швейцарские тюрьмы?

– Нет, хотя с некоторых пор я задаю себе этот вопрос. А вам они знакомы?

– Да, и уверен, что они вам окажутся не по вкусу.

Помимо всего прочего Эшендена тревожило то, что его могут посадить в тюрьму, прежде чем он закончит пьесу. Перспектива отложить на неопределенный срок наполовину готовую вещь была ему категорически не по вкусу. Эшенден не знал, будут ли к нему относиться как к политическому заключенному или как к простому уголовнику. У него даже возникла идея поинтересоваться у Бернарда, позволено ли в последнем случае (именно в таком качестве был знаком с тюрьмой Бернард) пользоваться письменными принадлежностями. Но он не спросил из опасения, что Бернард воспримет его любопытство как насмешку. Тем не менее Эшенден не ощущал какого-то особого напряжения и поэтому смог ответить без накала на угрозу Бернарда.

– Конечно, вы без труда сможете устроить для меня два года тюрьмы.

– По меньшей мере.

– Нет. Два года, насколько мне известно – максимум, хотя и этого, полагаю, более чем достаточно. Не стану скрывать, что нахожу подобную возможность крайне неприятной. Но далеко не такой неприятной по сравнению с тем, что ждет вас.

– Но что вы смогли бы сделать?

– Мы нашли бы какой-нибудь способ до вас добраться. Помимо всего прочего, война не будет длиться вечно. Вы – официант, и вам нужна свобода рук. Обещаю, что если у меня возникнут неприятности, то вас до конца дней не впустят ни в одну из союзнических стран. Почему-то мне кажется, что это серьезно отразится на вашем образе жизни.

Бернард ничего не ответил, вперив мрачный взгляд в мраморную столешницу. Эшенден решил, что настал момент расплатиться за выпивку и уходить.

– Подумайте, Бернард, – сказал он. – Если вы захотите вернуться к своей работе, у вас есть мои инструкции, и ваше обычное вознаграждение будет поступать по привычным каналам.

Шпион в ответ пожал плечами. Эшенден, хотя и не знал конечного результата беседы, тем не менее чувствовал, что должен покинуть кафе с достоинством. Он так и поступил.

И вот теперь, осторожно опуская ногу в горячую воду, не зная, сможет ли выдержать тело этот кипяток, задавал себе вопрос, как в конечном итоге решил поступить Бернард. Вода оказалась не столь обжигающей, и он медленно в нее погрузился. По большому счету ему казалось, что шпион решил хранить верность, а источник доноса следует искать в ином месте. Возможно, в самом отеле. Тело постепенно привыкало к горячей воде, и Эшенден, улегшись на спине, удовлетворенно вздохнул.

«Удивительно, – думал он, – но иногда бывают моменты, когда процесс превращения примитивной, первобытной слизи в человека и, таким образом, в меня самого представляется почти что приемлемым».

Эшенден не мог не думать о том, как ему повезло, что он выкрутился из переделки, в которую попал этим вечером. Если бы его арестовали, а затем и осудили, то Р., пожав плечами, назвал бы его «треклятым тупицей» и незамедлительно приступил бы к поискам нового человека. Эшенден успел достаточно хорошо узнать шефа и ни на йоту не сомневался – слова о том, что попавшему в беду агенту ждать помощи со стороны не следует, были сущей правдой.

Мисс Кинг

[5 - © Перевод. Г. Косов, 2009.]

Эшенден нежился в ванне, не без удовольствия думая о том, что ему, по всей видимости, удастся мирно закончить свою пьесу. Полицейские остались ни с чем, и, хотя за ним может начаться слежка, власти вряд ли сделают следующий шаг до того, как он хотя бы вчерне закончит третий акт. Но положение требовало особой осторожности, особенно в свете того, что всего две недели тому назад его коллега в Лозанне получил тюремный срок. Но и для излишней нервозности причин не было. Его предшественник в Женеве, видя, что за ним денно и нощно следят, и имея несколько преувеличенное представление о ценности своей личности, испытывал такое нервное напряжение, что его пришлось отозвать. Дважды в неделю Эшенден должен был отправляться на рынок, чтобы получить инструкции, которые доставляла пожилая крестьянка из Французской Савойи, торгующая маслом и яйцами. Она приходила вместе с другими торговками, и на границе их досматривали более чем поверхностно. Женщины пересекли рубеж на рассвете, и пограничники старались побыстрее разделаться с этой горластой, болтливой компанией, чтобы вернуться к своим каминам и сигарам. Пожилая дама, с ее дородностью, круглой, вечно красной физиономией и улыбчивым, добрым ртом, выглядела настолько невинно, что надо было быть чрезвычайно проницательным детективом, чтобы догадаться запустить руку между ее объемистых грудей и извлечь на свет клочок бумаги, который мог отправить на скамью подсудимых как старую, честную даму (которая, рискуя таким образом, спасала от окопов своего сына), так и почти достигшего среднего возраста английского писателя. Эшенден появлялся на рынке около девяти часов, когда большинство домашних хозяек Женевы уже успевали загрузиться провиантом. Он останавливался перед корзиной, рядом с которой в дождь и ветер, в жару и снег восседало это несгибаемое создание, и покупал полфунта сливочного масла. Женщина совала ему в руку записку вместе со сдачей с десятифранковой банкноты, и он тут же удалялся. Самую большую опасность для него представляли те минуты, когда он возвращался с заданием в кармане. Теперь, после неприятного визита полиции, он решил максимально сократить то время, когда на нем можно обнаружить записку.

Эшенден вздохнул, поскольку вода уже была не такой горячей. Он не мог дотянуться до крана рукой, и с помощью пальцев ног тот тоже не открывался (как следовало открываться хорошо отлаженной конструкции). Если же, чтобы добавить горячей воды, придется подняться, то он с таким же успехом мог вообще вылезти из ванны. С другой стороны, ему не удавалось вытащить ногой затычку, дабы слить воду и, таким образом, вынудить себя прекратить приятное времяпрепровождение. Для того чтобы проявить себя настоящим мужчиной и просто вылезти из ванны, ему не хватало силы воли. Многие говорили, что он обладает сильным характером, и Эшенден подумал, насколько часто люди делают поспешные выводы, не располагая для этого достаточным набором фактов. Им, например, никогда не доводилось видеть его в горячей и постепенно остывающей ванне. Тем временем мысли Эшендена снова вернулись к пьесе. Когда он, совершенно забыв, что вода в ванне стала едва теплой, изобретал забавные сцены и придумывал остроумные диалоги, которые, как ему было известно по собственному опыту, будут совсем по-иному выглядеть таковыми на бумаге или звучать с театральных подмостков, кто-то постучал в дверь. Поскольку ему никого не хотелось видеть, у него хватило силы не произносить: «входите». Но стук повторился.

– Кто там? – раздраженно крикнул он.