Герой

– Такое мужество встречается довольно часто, – сухо ответил Джеймс. – И в Претории эти люди неплохо проводят время. Со временем, думаю, войны станут бескровными. Соперничающие армии будут перемещаться, и если одной удастся занять господствующие позиции, вторая тут же сдастся. Кампании будут проводиться, как маневры, и независимые наблюдатели решат, кто победил.

– Если их окружили и выйти из окружения нет никакой возможности, не выбросить белый флаг – это преступление, – заявила миссис Джексон.

– Видать, вы знаете об этом больше меня, – усмехнулся Джеймс.

Но жена викария настаивала:

– Если на одной чаше весов ваша жизнь и жизни ваших людей, а на другой – необходимость сдаться в плен, что вы выберете?

– Нельзя сказать наверняка, и об этом лучше не рассуждать. Смерть, конечно, ужасна, но наши отцы предпочитали смерть плену.

– Война отвратительна! – По телу Мэри пробежала дрожь.

– О нет! – воскликнул Джеймс, преодолевая уныние. – Нет ничего прекраснее войны. Я никогда не забуду те редкие минуты, когда мы сходились с бурами врукопашную и боролись с ними один на один, как в давние времена. Ах, только ради этого стоит жить! Однажды, помню, как-то утром они сильно навалились на нас, и мы несли потери. Но наконец ворвались на их позиции и, клянусь Юпитером, задали им жару! Как же мы ненавидели их! Слышали бы вы, как ругались солдаты, убивая. Это так вдохновляло – мысли о том, что мы вновь берем верх над врагом. Клянусь Богом, петушиные бои не идут с этим ни в какое сравнение!

Щеки Джеймса раскраснелись, глаза сверкали, но он забыл, где находится, и голос отца донесся до него сквозь туман крови и шум боя:

– Я тоже сражался. – Полковник Парсонс говорил, глядя на сына, в глазах застыла тревога. – Я тоже сражался, но без злобы в сердце, без жажды мести. Надеюсь, я выполнял свой долг, но никогда не забывал, что мой враг – человеческое существо. Я никогда не испытывал радости, убивая, только боль и печаль. Война неизбежна, но она ужасна, ужасна! Лишь справедливый повод может оправдать войну, но потом все это надо искупать милосердием и прощением.

– Повод? Да каждый повод справедливый. Не припомню ни одной войны, в которой обе стороны не могли бы назвать справедливого повода, чтобы развязать ее. Если выслушать каждую из сторон, получится, что обе убеждены в справедливости своих действий.

– Не могут быть обе правы.

– Очень даже могут. Просто одна сторона говорит шесть, а вторая – полдюжины.

– То есть ты, военный, думаешь, что буры ведут справедливую войну? – рассердился полковник Клибборн.

Джеймс рассмеялся.

– Вы должны помнить, что в тех случаях, когда воюют любые страны, кроме Англии, наши симпатии на стороне стойких крестьян, защищающих свою независимость. Две самые мощные силы в мировых делах – сентиментальность и собственные интересы. Буров меньше, они более слабая страна, и их бьют. Естественно, мы должны симпатизировать им. По этой же причине мы симпатизировали французам после франко-прусской войны. Но если мы сражаемся сами, нам не до сантиментов. Для нас это вопрос жизни и смерти, и меня интересовало, скоро ли англичане откажутся от идеи честной игры и равных условий, раз уж резервы у нас есть. И наконец, здесь забыли, что один сражающийся англичанин равен десяти иностранцам, и настояли на том, чтобы послать как можно больше войск. Как я понимаю, правительство запаниковало.

Джеймс видел, что слушатели смотрят на него с удивлением, даже с испугом, и поспешил пояснить:

– Разумеется, я не виню их. Они правы в том, что посылают как можно больше солдат. Цель войны – не подвиги, а победа. Одно дело, когда силы равны, но десятикратный перевес, несомненно, лучше. Героизма меньше, зато больше благоразумия.

– Ты лишаешь войну благородства и рыцарства! – воскликнула Мэри. – Единственное оправдание войны в том, что она позволяет человеку проявить свои самые благородные черты – самопожертвование, бескорыстие, мужество.

– Но войне не нужны оправдания, – мягко улыбнулся Джеймс. – Многие люди говорят, что война бесчеловечна и абсурдна. Многие люди необычайно глупы. Думая, что без войны можно обойтись, они демонстрируют феноменальное невежество, не понимают, что такое развитие. Война в том или ином виде идет повсюду. Не только между водой и огнем, но и повсеместно во всей природе. Это условие существования всего созданного. Даже дикие цветы на лугу ведут войну и воюют подчас более безжалостно, чем человек, потому что их поражение равносильно гибели. Закон природы – приспособленный убивает неприспособленного. Бог – Господь сил. Хромой, слабый и слепой остаются позади, тогда как сильный человек радостно продолжает путь.

– Как ты жесток! – воскликнула Мэри. – Неужели в тебе нет жалости, Джеймс?

– Не знаю, у меня сложилось впечатление, что в мире слишком много жалости. Люди теряют самообладание. Реальность шокирует их, и они праздно живут, довольствуясь ложными идеалами. Сентиментальные люди, трусы и безумцы сломили дух человечества. Теперь во время сражения генерал боится нанести удар, опасаясь, что погибнут его люди. Но иногда имеет смысл терять людей. Становясь солдатами, мы знаем, что перестаем быть человеческими существами, превращаясь в инструменты для выполнения определенной работы. Мы знаем: иногда, чтобы осуществить замысел генерала, нам суждено умереть. Нет у меня доверия к командиру, у которого доброе сердце. Сострадание подтачивает разум, а результатом, и слишком часто, становится беда.

Но еще произнося эти слова, Джеймс вдруг осознал, как воспримет их его отец. Он вырвал бы себе язык, отдал бы что угодно, чтобы забрать их назад. Его отец из жалости и гуманизма совершил именно такую фатальную ошибку, побуждаемый добротой сердца. Пытался спасти жизни, а это привело к многочисленным смертям и поражению. И теперь отец воспринимал эти бездумные слова как сознательное обвинение, рана, едва затянувшаяся, открылась вновь. Об этом позаботился его сын, и Парсонс снова страдал от унижения, едва не убившего его.

Полковник сидел неподвижно, словно громом пораженный, и смотрел на Джеймса с ужасом и болью. Он выглядел как зверек, загнанный в угол, но при этом изумляющийся жестокости человека.

«Что же мне делать? – подумал Джеймс. – Как успокоить и отвлечь его?»

Разговор продолжили Клибборны и викарий, понятия не имея о том, какая трагедия совершается у них на глазах. Джеймс смотрел на отца. Ему хотелось показать, что он глубоко сожалеет о том, что причинил ему боль, но у него не нашлось слов. Ему хотелось выразить отцу свою любовь, и он мучился из-за того, что это никак не получалось.

К счастью, пришла служанка и сказала, что у дома ждут школьники. Они пришли поздравить капитана Парсонса с возвращением в родной дом. Все поднялись из-за стола.

Глава 5

Полковник Парсонс и его жена не хотели устраивать никаких торжеств по случаю возвращения Джеймса, но уступили настояниям Мэри и мистера Драйленда, младшего приходского священника, утверждавшего, что общественная церемония, несомненно, поднимет дух Литл-Примптона. Никому нельзя уклоняться от исполнения своих обязанностей, и капитан Парсонс должен позволить своим землякам из Литл-Примптона показать, как высоко они оценивают его героическое деяние.

Викарий высказался в том духе, что торжественная встреча героя подействует на прихожан столь же благотворно, как и его проповедь, а также покажет Джеймсу, молодому и, возможно, беззаботному человеку, какая теперь на нем лежит ответственность. Но неожиданное прибытие Джеймса спутало все карты, и мистер Драйленд в полном замешательстве отправился к Мэри.

– Что же нам делать, мисс Клибборн? Школьники будут разочарованы.

Согласно первоначальному плану они собирались встретить героя по пути со станции к Примптон-Хаусу, и младший священник не хотел от этого плана отказываться.

– Как по-вашему, не смог бы капитан Парсонс поехать в Танбридж-Уэллс и вернуться оттуда в два часа, словно прибыл на поезде?

– Боюсь, он не сделает этого, – ответила Мэри. – Думаю, только посмеется, услышав мою просьбу. Он очень рад, поскольку уверен, что ему удалось избежать торжеств.

– Правда? Не зря же говорят, что истинная храбрость всегда скромна! Но Литл-Примптон покроет себя вечным позором, если мы не окажем нашему герою горячий прием, тем более что для этого все готово. Нельзя допустить, чтобы на Литл-Примптон тыкали пальцем, говоря, будто город не почтил человека, награжденного Империей.

Обсудив множество вариантов, они решили, что процессия должна подойти к Примптон-Хаусу в назначенное время. Тогда капитан Парсонс услышит все обращенные к нему теплые слова, стоя под триумфальной аркой… И когда служанка объявила, что к торжественной церемонии все готово, а ее слова подкрепила музыка духового оркестра, Мэри торопливо объяснила Джеймсу, чего от него ждут, и они все направились к входной двери.

Примптон-Хаус выходил на общественное пастбище, другую сторону которого занимали маленькие лавочки, украшенные флагами. Там же, только ближе к дороге, ведущей в Грумбридж, бок о бок в дружеском соседстве стояли церковь и паб, с водруженным над каждым «Юнион Джеком». Все вокруг – и высокие каштаны у дороги, и зеленая трава, и домики – радовало глаз. То была типичная и не меняющаяся с давних пор английская глубинка. Даже солнце в тот день мягко светило, напоминая добродушную улыбку пожилого джентльмена. Младший священник, блюститель порядка, организовал все в лучшем виде. Справа стояли мальчики, чисто вымытые, с напомаженными волосами. Помада издавала приятный запах. Девочки и учителя стояли слева, а в центре расположились духовой оркестр, хор и сам мистер Драйленд. Подтянувшиеся жители городка разинули от восхищения рты. Маленькая группа, вышедшая из дома, прошествовала к воротам и остановилась под триумфальной аркой. Лица Клибборнов выражали легкое пренебрежение, но поскольку все, и гости, и хозяева, были в парадной одежде, выглядели они весьма впечатляюще.

Убедившись, что все на месте и можно начинать, мистер Драйленд выступил вперед, повернулся спиной и виновнику торжества, лицом к музыкантам и многозначительно кашлянул. Подняв над головой большую белую руку, он вытянул указательный палец и начал дирижировать. Он громко запел, и хор, на мгновение замешкавшись, присоединился к нему. Тут же заиграл и оркестр.

Вот идет герой-победитель!
Пойте трубы, барабаны гремите![8 - Оратория Георга Генделя «Иуда Маккавей», либретто Томаса Морелла, написанная в 1746 г.]

Вдохновленный ораторией, младший священник поднял и вторую руку, в которой держал мягкую фетровую шляпу. Он начал дирижировать и ею.

В конце строфы исполнители жадно хватали ртами воздух, а потом, словно испугавшись, что отстанут, рванули вперед, немного вразнобой, но в конце концов все добрались до завершающего «Аминь».

Когда затихла последняя нота последнего корнета, мистер Драйленд подал знак лучшему ученику школы, тот выступил вперед и, взмахнув кепкой, прокричал:

– Трижды ура капитану Парсонсу, кавалеру креста Виктории!

Тут младший священник, вытерев вспотевший лоб, повернулся к воротам и откашлялся.

– Капитан Парсонс, – начал он громко и отчетливо, чтобы все услышали его приветствие, – мы, жители Литл-Примптона, рады приветствовать вас дома. Мне незачем говорить, что для нас великая радость – собраться здесь, чтобы поздравить вас с благополучным возвращением, и порадоваться за ваших близких, с таким нетерпением ожидавших вас. Мне незачем говорить, что второго такого места, как дом, нет. («Истину глаголет, истину!» – вставил викарий.) Мы гордимся тем, что наш прихожанин покрыл себя неувядаемой славой и за свои подвиги удостоен креста Виктории. Теперь Литл-Примптон может не тушеваться в обществе самых гордых городов Империи. Вы честно выполнили свой долг, и отблески вашей славы озарили весь город. Вы показали англичанам, как надо умирать. Вы показали континентальным странам, что непорочность и любовь к Богу старой Англии по-прежнему приносят плоды. Больше я ничего говорить не буду; хотел лишь произнести несколько приветственных слов от лица тех, кто, возможно, не смог бы этого сделать, как я. Больше ничего говорить не буду. Капитан Парсонс, мы надеемся, что вы будете жить долго, наслаждаясь заслуженными честью и славой, рядом с той, кто скоро станет вашей женой. Хочу заверить вас: ваш пример вдохновляет нас всех. Мы все чувствуем, что можем стать лучше, благороднее и еще неукоснительнее следовать христианским заповедям. И теперь, когда вы преодолели все опасности и лишения, когда благополучно вернулись в лоно любящей семьи, мы говорим вам: возьмите ту, которая тоже являла нам пример смирения, мужества и… э… смирения. Возьмите ее, говорим мы, и будьте счастливы. Заверяю вас, что все жители Литл-Примптона питают к вам уважение, почтение и любовь. Джеймс Браун, удостоенный чести носить то же христианское имя, что и вы, лучший ученик приходской школы, сейчас прочитает короткое стихотворение, которое называется «Касабьянка»[9 - «Касабьянка» – стихотворение английской поэтессы Фелиции Хеманс, посвященное Джоканте Касабьянке, героически погибшему юнге, сыну капитана французского флагманского корабля «Ориент».].

Мистер Драйленд хотел написать оду для столь торжественного события и в ней намеревался тепло приветствовать вернувшегося домой героя, прославить его подвиг и показать благотворное влияние этого подвига на моральный дух городка. К сожалению, к замыслу мистера Драйленда муза проявила полное равнодушие, что выглядело особенно прискорбно в свете безупречной нравственности elite[10 - Элита, сливки общества (фр.).] Литл-Примптона, исповедуемых ею высших идеалов и принципов, на которых строилась церковь. Не говоря уже о любви к литературе. Эти люди читали все дневные газеты, а мистер и миссис Джексон еще выписывали «Чёрч таймс». Мэри знала наизусть многие стихотворения и даже поэмы сэра Льюиса Морриса[11 - Моррис, Льюис (1833–1907) – английский поэт, произведенный в рыцари в 1895 г.], а мистер Драйленд декламировал Теннисона на лекциях с платой за вход в один пенс. Но в этом случае нужно было вдохновение, поэтому не помог и словарь рифм, за которым младший священник посылал в Лондон. В конце концов они приняли решение прочитать известное стихотворение, более всего соответствующее предстоящему событию и призванное показать духовную общность простых, богобоязненных жителей городка, их прекрасный литературный вкус. Конечно же, выбор пал на «Касабьянку».

Лучший ученик выступил вперед – его чтение не раз прослушал и одобрил мистер Драйленд – и продекламировал бессмертные строки Фелиции Хеманс, в нужных местах усиливая слова жестами:

На пылающей палубе мальчик стоял,
И все, кто смог, ее уже покинул.
В огне, что горящий корабль освещал,
Лишь мертвые тела вокруг он видел…